Гертруда Стайн. Париж Франция. Личные воспоминания. М.: Текст, 2018. Перевод с английского Т. Казавчинской
Где-то в середине книги есть такая фраза: «Ужасно конечно всегда ощущать угрозу войны но влияет ли это как-то на логику и моду вот что интересно». Как обычно у Стайн, текст идет принципиально без запятых. Это предложение можно было бы поместить в эпиграф ко всей книге или, по нынешней моде, прямо на обложку. Если и выискивать в этих хаотически выстроенных мыслях драматургию, то она будет такой: человек, не ожидающий что-либо большое и страшное, а уже наблюдающий его под своим носом, делает всё, чтобы его не заметить, то ли сохраняя лицо, то ли просто успокаивая себя.
Стайн, делая заметки во Франции уже во время войны, в самом деле всю дорогу сохраняет бесстрастный тон, будто показывая, что не боится, или просто не веря, что за всем этим может развернуться большая катастрофа. Осознанно или нет, она находит множество поводов поговорить о том, что в жизни не нужно делать быстрые выводы. Вот, например, во Франции хорошо с наукой и техникой, развиваются автоматические механизмы и электричество — но ведь никто не будет всерьез говорить, что это и вправду имеет отношение к реальной повседневной жизни? «Традиция и человеческая натура вот что такое жизнь». Таким же образом не верится и в войну. Или другие говорят об упадке Франции — но вы только посмотрите, как разнообразны и изящны шляпки на французских дамах. Разве такое общество может быть в упадке? А вот Германия действительно плоха — ведь уже нет никакой немецкой музыки и «перевелись» все их композиторы. В конце концов, подтверждение своих надежд она ищет в словах и действиях простых окружающих ее людей. Одна женщина расстраивается из-за того, что у нее не получились фрикадельки, при том что у нее сын на фронте, — и это «так по-французски». Слова другого мужчины она запоминает целиком, потому что может подписаться под ними: «Понимаете, мне сорок пять, я прошел всю последнюю войну, сыну моему семнадцать, и он и я будем воевать на этой войне. Это нелогично мадемуазель чтобы я сорокапятилетний прошедший войну и с семнадцатилетним сыном поверил в общеевропейскую войну».
Гертруда Стайн сидит на софе в своей парижской студии, 1930 год
Фото: public domain
Стайн уводит собственные мысли куда угодно, лишь бы не думать о мужчине, который пойдет умирать вместе со своим сыном — то есть находит что-то, что ее «успокаивает и интригует». Помимо чисто локальных вещиц о том, что «французам приходится держать привозных собак которых они видоизменяют и приспосабливают на свой лад», здесь есть и идеи, из-за которых все и открывают ее книги. О том, что у писателя должны быть две родины: в одной родился, в другой живешь. О том, что лучший способ оставаться свободным — быть «совершенно консервативным». Ну и про то, что во многом благодаря именно моде Франция стала благодатной землей для литературы и искусства в двадцатом столетии. Впрочем, тут таких мыслей — брошенных, необъяснимых — много, и они не обязательно должны собираться в осмысленное целое. Мы и так каждой находке рады.
Купить на Лабиринт.ру
Тони Дювер. Остров в Атлантике. Тверь: Kolonna publications, 2018. Перевод с французского В. Нугатова
На маленьком острове размером с Нальчик и численностью населения примерно как в Елабуге происходят странные убийства с еще более странными элементами ограбления: воры явно не профессионалы, а убийства и вообще похожи на случайные. Тут бы развернуть классический детектив в закрытом, отрезанном от остального мира пространстве (по именам героев вроде можно определить, какой флаг должен развиваться над администрацией острова, но на этом какие-либо связи с известной нам реальностью заканчиваются), однако Дюверу наплевать на детектив — он с самого начала преспокойно рассказывает, кто кого убил. Потому что повседневная жизнь здесь намного более странная, чем любые преступления.
Собственно, если вы уже читали Дювера и, тем более, если вам понравилось, вас уже мало что удивит: автор снова и снова делает героями людей, давно ставших животными, отчаянно намекая, что это в порядке вещей. «Остров в Атлантике» — пахнущая нестираными трусами смесь «Отчаянных домохозяек» и «Господ Головлевых»; только стандартный конфликт отполированного фасада и давно зараженных плесенью внутренних помещений автору уже не интересен, и он идет дальше. По Дюверу, «ненормальность» настолько «нормальна», что и поражать тут нечем; уж если мы, условно говоря, упали в туалет с дерьмом, давайте перестанем закрывать нос руками. Поэтому он и не мелочится с героями, иронично описывая их в двух-трех унизительно неконкретных предложениях — большего они и недостойны. Лора Буатар «перестала быть счастливой», что бы это ни значило, а ее супруг «стареет», Луиза Тере и вовсе «ненавидит себя и не любит никого, кроме себя»; безнадежно исчерпывающе. Никто и не пытается выглядеть лучше, чем он есть: а перед кем красоваться?
Пока родители распивают очередную бутылку, изменяют друг другу с несовершеннолетними, размышляют над тем, какое имя носить интереснее, и бьют своих детей, эти дети хвастаются сворованными из магазина и из других домов вещами, по сто раз на дню принимают ванну (сами знаете зачем) или просто сношаются друг с другом, не очень пока разбираясь в собственной ориентации. Говорить тут о конфликте отцов и детей, опять же, было бы смешно — никакого конфликта и нет. Такое общество просто не может породить кого-либо, кто захочет его поменять; дети лишь логическое продолжение своих родителей. Отрезанность от мира взращивает чувство полной безнаказанности, а бесконечное свободное время толкает на все более оригинальные извращения.
Однако ни пожалеть людей, ни поругать их, ни ужаснуться ими не получается: сам автор только издевательски над ними смеется. В отношении одной из героинь, литературного обозревателя, Дювер пишет: «Но как позволить себе критику, если ты критик? Это может выйти боком, мало ли что. <…> Ну и для того, чтобы раскритиковать книгу, нужно ее хотя бы прочитать. А некогда». Вот примерно с такой иронией и уничтожающим недоверием автор относится ко всем. Кроме, пожалуй, детей: их пубертатные игры хотя бы от природы, а не (только) от безделья. Так или иначе, разделения на положительных и отрицательных персонажей не существует в принципе: не бывает же хороших или плохих животных.
Нельзя не заметить, что, как все воспеватели «эстетики низкого», Дювер делает это с чарующим сладострастием; и несмотря на жестко дозированное, нарочито отстраненное упование телесной стороной вопроса, ему удается убедить нас в том, что описываемое болото наполнено приятными на вкус выделениями. Это, конечно, ловушка. Всю первую половину книги вы будете с осторожным любопытством в нее погружаться, а потом, когда карусель пойдет по кругу, постепенно начнет подташнивать — а сойти уже нельзя. Думается, на то и расчет: вы или получаете удовольствие вместе со всеми, или наподобие Алекса из «Заводного апельсина», смотревшего плохие фильмы с насильно открытыми глазами, «выходите» из книги покалеченным, зато выздоровевшим. Одним детективом точно не отвяжетесь.
Купить на Лабиринт.ру
Роман Арбитман. Субъективный словарь фантастики. М.: Время, 2018
Роман Арбитман — человек-легенда, обросший множеством псевдонимов писатель, критик и литературный провокатор. По его собственному утверждению, он когда-то, учась на филолога, писал диплом по Стругацким. В «Истории советской фантастики» альтернативная история смешана с «альтернативным же литературоведением». Поневоле от словаря, написанного человеком, чьему самопиару можно позавидовать, ожидаешь подвоха: вот опять сейчас под видом официозных подведений итогов ввернет какую-то бомбочку; обманет, а потом будет говорить, что изобрел новый жанр.
Но нет, (во всяком случае, на первый взгляд) никаких обманок и фактов из параллельной реальности не замечено. Хотя и никакого академизма, конечно, тут тоже нет. И, как ни странно, фраза из предисловия — «Я решил собрать в один том всего побольше, хорошего и разного, и слегка утрамбовать, как чемодан перед отпуском» — здесь не отталкивает, а лишь выдает давно знакомого автора. По существу, все статьи отсюда можно разделить на две категории. В первой из них соберутся эссе об отдельных книгах или фильмах, в которых автор, надо сказать, не смог унять свои критические наклонности — анализ тут даже чересчур глубокий. Выбор совершенно непредугадываемый: фантастический триллер Кэтрин Бигелоу «Странные дни», советский фильм о полете на Венеру «Планета бурь», роман «Чапаев и пустота». Во второй группе — заметки скорее по истории фантастики, затрагивающие по большей части советские и российские реалии.
Возможно, автору следовало сделать отдельную книгу из материалов второй группы. Снова и снова интерпретировать известные произведения можно до бесконечности; а вот про то, как на бытовом или идеологическом уровнях менялось отношение к фантастике, прочитать в самом деле занятно. Об «экспериментальном фонде» в издательстве «Детгиз», куда молодые авторы приносили рукописи; о фантастических книгах 1930-х годов, в которых рассказывалось о потенциальных победоносных войнах, которые Советы будут вести на чужих территориях; о так называемой «еврейской фантастике», существование которой пытался доказать писатель Джек Данн в 1970-х годах. И даже это больше похоже на книгу не для верного читателя фантастики, а для ее преданного критика, которому желательно бы не только в литературе понимать, но и в том, как в этой среде все работает.
Естественно, Арбитман не стесняется написать пару глав о своих книгах и о себе самом, при этом последняя из них называется не по имени-фамилии (это было бы на него не похоже), а еще проще — «Я». Кокетливо называясь «очкариком», он упоминает жанры, издательства и журналы, где ему удалось оставить свой след. Такое искреннее желание оставить след в истории (хотя бы фантастики) уже давно вызывает не раздражение, а желание наблюдать за этим дальше.
Купить на Лабиринт.ру
Дуги Бримсон. Команда. СПб.: Аркадия, 2018. Перевод с английского Д. Попова
На севере Лондона происходит стачка футбольных фанатов, причем не после какого-то важного футбольного матча, а в самый обычный день. Есть пострадавшие, дело доходит до полиции, чьи сотрудники даже бровью не ведут; может, в России такое дело вызвало бы переполох, а в Англии середины 1990-х (то есть перед самым чемпионатом Европы, прошедшем там в 1996-м) — это, если верить автору, обычное дело: сержант полиции признается, что у него собраны целые ящики видеозаписей с подобными потасовками агрессивных болельщиков. Этот случай, впрочем, вышел за пределы дворовых разбирательств, и следователям приходится поближе присмотреться к неконтролируемым фанатикам.
Параллельный мир, в котором живут фанатики, оказывается сложной, запутанной системой, напоминающей чуть ли не наркодилерскую сеть. Каждая группировка имеет свои знаки отличия, строгую иерархию во внутренней структуре и, конечно, заклятых врагов, вражда с которыми и подталкивает их на новые «подвиги». Более того, запутанная система совсем не ограничивается английскими границами. Справиться с шайкой безголовых драчунов оказывается неожиданно сложнее, чем ожидалось, — в том числе потому, что те на самом деле дерутся не только из спортивного интереса или деля территорию.
Весь роман как гонка автомобиля и поезда из какой-нибудь рекламы. Соперники (полиция и фанаты, а точнее, тот, кто за ними скрывается) все время идут нога в ногу, не имея при этом никакой возможности подступиться ближе. Но если с полицейскими буднями мы уже знакомы, то за внутренней кухней «фанатской организованной преступности» понаблюдать интересно. Такая схема, когда мы, как по расписанию, смотрим то за первыми, то за вторыми, к последней трети начинает быть предсказуемой, но к тому моменту уже подсаживаешься на сюжет — и, как в самом футболе, хочешь увидеть, кто проколется первым.
Купить на Лабиринт.ру