Мария Любичева, «Барто»
Мои книжные увлечения начинались с русской классической литературы. В детстве меня на все лето отправляли к бабушке в Липецк, это было в середине 1980-х. Бабушка жила в частном доме, где не было телевизора, был только двор с качелями и почти не было друзей. Когда три месяца находишься в практически закрытом пространстве, где есть только двор, радио и книги, поневоле основным развлечением становится чтение. Я прочла все, что было у бабушки в тот момент на полке. Начала с Тургенева. Мне было семь-восемь лет, а я читала «Новь», «Вешние воды», которые как-то странно влияли на меня, будоражили, то есть какие-то описываемые вещи я просто не могла понять в силу возраста, но понимала, что все ради любви. Потом, лет в девять, был Достоевский, и первое, что я у него прочитала, — повесть «Бедные люди». Трагическая история этих людей, которые любят и не могут быть вместе, поразила меня до глубины детской души, и в тот момент для меня это была действительно любовная история, ужас же существования героев не казался мне таким уж глубоким и трагическим, потому как ни бабушка, ни мои родители не шиковали совершенно. Поэтому в романе я видела только любовь. Затем появился Пушкин, Лермонтов, Фет, на полках был и Некрасов, но его лирика в детстве совершенно не зашла, и сейчас я не то чтобы его фанат. После «Записок охотника» хорошо пошел Пришвин, да и все остальное, что предлагала бабушкина книжная полка с довольно гремучей смесью литературы от «Молодых лет короля Генриха IV» до похождений Анжелики, которые я просто заглатывала, потому что любила читать и делать было особо нечего. Вообще, мне с детства казалось, что если ты не читаешь по книжке в неделю, то бесцельно проводишь время.
Потом я с началом учебного года возвращалась домой (жила в подмосковном городе Коломне) и читала все, что нам задавали по школьной программе. У меня никогда не вызывали отторжения уроки литературы, более того, я их любила, так как мечтала стать поэтом. Но прозу я при этом ценила гораздо выше, вот такое странное сочетание.
Сколько себя помню, мне всегда нравились мрачные произведения, поэтому Достоевский у меня был на первом месте в гремучем сочетании со сказками Гофмана, новеллами Эдгара По и Гауфа, всякими книгами о вампирах и призраках. А какие-то приключенческие вещи, которые читали мои друзья — например, Жюль Верн, Беляев, — оставляли меня равнодушной. Хотя уже будучи вполне себе взрослой я полюбила Дугласа Адамса и Терри Пратчетта.
https://www.youtube.com/watch?v=rmLutX-smRw
Потом, когда литература стала более доступной и не нужно было сдавать за собрание сочинений макулатуру килограммами и просиживать в библиотеках, когда появилась возможность книги покупать или ездить за ними в Москву, в моей жизни появились такие писатели, как Генри Миллер, Анаис Нин, Берроуз, то, что я могла купить сама и встречала в интервью любимых музыкантов. Родители, спасибо им большое, вообще меня не контролировали относительно вкусовых пристрастий. А эти книги оказали на меня влияние в плане представлений о правильном и неправильном образе жизни, хотя французский королевский двор тоже достаточно хорошо перелопатил мое детское сознание. Кроме этого, я для себя открыла модернизм. Помню, Джойса прочитала в старших классах и, конечно, не поняла, но офигела, ведь это такой писатель, в книги которого погружаешься и не можешь выбраться, пока не дочитаешь. Кстати, пару лет назад перечитала, отлично пошел, в три раза быстрее, чем раньше.
Странным образом в возрасте тридцать плюс я перестала читать совсем, и это было удивительно: я всегда читала по несколько книг в месяц, в том числе историческую литературу, поскольку училась на историка, всяких Ле Гоффов, Карамзина с Соловьевым, мыслителей русских, куда же без них. Но вот в тридцать лет как отрезало. Думаю, связано это с тем, что главной стала музыка и ее сочинение плюс работа, взрослая жизнь, так что просидеть три часа спокойно над книгой, если это не электричка или обеденный перерыв, возможности уже не было. Как же меня, кстати, бесили коллеги, которые не давали мне в обед читать.
Но сейчас я потихоньку возвращаюсь к чтению чего-то кроме профессиональной литературы и обучалок по плагинам и синтам, стараюсь следить более-менее за новыми книгами, читаю обзоры, и на сайте «Горький» в том числе. К тому же я сотрудник журнала «Звезда», и через меня проходит много интересных вещей таким образом. Но все равно это далеко не тот объем, что был раньше.
Мария Любичева
Еще мне интересны книги по истории танцевальной культуры и электронной музыки, большое спасибо, например, Андрею Горохову за «Музпросвет», Троицкому за его многочисленные труды (еще в журнале «Ровесник» читала), из недавних — за «Электрошок» Лорану Гарнье, композитору и диджею, который написал историю рейва с точки зрения француза, окунувшегося в английскую культуру. Он пишет немного занудно, но с массой подробностей и музыкальными примерами, при прослушивании которых можно самому проследить историю появления электроники как жанра и танцевальной культуры в целом. Примерно об этом еще рассказывает книжка «Измененное состояние. История экстази и рейв-культуры» Коллина Меттью, где как раз говорится о неразрывной связи между появлением разного рода наркотиков и развитием различных направлений в электронике, подходов к ее созданию у диджеев того времени. Что совершенно не какая-то дикая вещь, а скорее данность, и потихоньку «продвинутые» власти в Европе меняют свое отношение к танцевальной культуре — в Германии, например, в Берлине, клуб «Бергхайн» признан сейчас национальным достоянием, читала недавно об этом.
Кроме этого, конечно, я до сих пор люблю русскую литературу и слежу за новинками: хотя последнее, что читала на сегодняшний день, — это Пелевин и Сорокин, они из постоянных любимых авторов, тут с собой ничего не могу поделать. Еще перечитывала Сашу Соколова, с полгода назад, которого очень люблю за стиль и мрачное отношение к реальности. Это была «Палисандрия». Комическая фантасмагория, безумно прекрасная своими оборотами и стилем. Меня до такой степени вдохновили метафоры, язык, а также свободный и разнузданный подход к нормам морали в нем, что я решилась самостоятельно писать тексты в сольном проекте, хотя до этого занималась только аранжировками. Но больше всего у Соколова я люблю «Школу для дураков», конечно.
Анатолий Благовест (настоящее имя — Сергей Гомель), «Братья шимпанзе», «Доктор Хали-Гали и Сентиментальная Скотобаза», «ВИА Сунгирь» и др.
Читать я начал довольно рано, в три года. В том возрасте моей литературной любовью были вывески с названиями магазинов, поэтому первыми буквами, которые я сложил в слово, стали «АЭРОФЛОТ». После этого еще немного потренировался на вывесках и перешел к чтению комиксов. В начале 1990-х как раз хлынули в страшную страну Россию разнообразные черепашки-ниндзя, микки-маусы, индианы джонсы и прочие удивительные заграничные продукты, однако попадались и довольно любопытные отечественные экземпляры. Ясно помню, как в детском саду читал всем согруппникам комикс «В княжеском тереме» — отличный слэшер про Илью Муромца, отрубающего голову омерзительному Соловью-Разбойнику, проникшему на пир к князю. Иллюстрации на высочайшем уровне, огромные секиры, фонтан крови в кульминации. В общем, то, что полагается знать каждому ребенку.
Ну, а дальше начались книги, читал я все подряд — энциклопедии, Дюма, Маяковского, Виктора Драгунского, Муху-Цокотуху, русский рип-офф «Волшебника страны Оз»… Особенно любил истрепанное чудо «Анекдоты о Хадже Насреддине», читал ее наверное раз пятьсот. Вообще не знаю, каким образом она появилась у меня на даче и почему вообще она мне нравилась — истории про дервишей, ослов и кувшины сейчас никаких струнок души не затрагивают, — а тогда это была буквально настольная книга. Мама спрятать много раз пыталась — все равно находил.
В третьем классе школы я послушал кассету группы Nirvana и решил, что мне эта группа нравится, начал постепенно покупать всякие модные журналы для детей, «Cool», «Ровесник», «Хулиган» и прочие, чтобы собрать информации про своих новых кумиров. Из какого-то журнала узнал, что Курту Кобейну нравится читать книги, — и какой-то там списочек был, помню, что «Парфюмера» прочитал именно поэтому, в рамках задания по внеклассному чтению и анализу литературного произведения на выбор по предмету «Мировая художественная культура». В целом, кстати, очень полезный предмет в школе, ибо интернета не было, а узнавать о книжках откуда-то было нужно. С музыкой в этом плане было проще: пиратская кассета стоила всего восемь рублей, за эти деньги ты получал либо альбом какой-нибудь группы, либо какой-нибудь сборник (а иногда добрые пираты совмещали одно с другим), да и переписывать у друзей считалось правилом хорошего тона. С книгами было чуть сложнее в этом плане. Нужно было каким-то образом узнать, почему Замятин — это хорошо, а Сартр — это плохо, а начитанных товарищей в кругу общения было довольно-таки мало. Приходилось по старинке читать все подряд.
К началу 2000-х, слава богу, появился интернет — оттуда вывалилось огромное количество литературных произведений, о которых я и не подозревал. Настала пора «пикантной литературы»: Уэлш, Буковски, Берроуз-старший, Ричард Хэлл, Керуак, Лидия Ланч, Пелевин — в общем, такое все, бунтарское и протестное, маргинализированное. Опять же, все это происходило на фоне полового созревания и литературных предпочтений музыкальных кумиров в рваных джинсах и фланелевых рубашках. Разобрался я с этими бунтарями спустя пару лет, когда начал интересоваться другой литературой — Камю, Прустом, Беккетом, Носсаком, Кеном Кизи, Эдуардом Лимоновым, Генри Миллером, Сорокиным, Мамлеевым и другими столпами. Тогда пришло понимание того, против чего, собственно, ребята шли; почему некоторые книги запрещают, а некоторые — нет, хотя матерятся и непотребствуют и в тех, и в других.
Позднее в мою жизнь вошли писатели такого плана, как Бердяев, Шопенгауэр, Ленин. Особенно впечатлил Ленин. Помню, как читал в США один из его трудов параллельно с книгой Лимонова, — Эдуард казался кудрявым малышом по сравнению с вождем соцреволюции. Это настоящая, неудержимая, всеразрушающая революционная страсть, холодная и беспощадная. Если бы я сейчас сидел в министерстве культуры и запрещал книжки — в первую очередь я бы запретил труды Ленина, настолько они пропитаны огнем поворота всей цивилизации.
Был также кратенький период увлечения поэзией — ограничился он французами XIX века, русскими футуристами и обэриутами. Всех их ценю, люблю и уважаю и по сей день.
Думаю, Ленина я мог бы назвать в списке любимых писателей, хотя читал его только в один период времени, зато впечатление произвел неизгладимое. Такое же впечатление произвели всего два писателя — Берроуз-старший и Луи-Фердинан Селин. Берроуз поначалу, конечно, шокировал и влюбил бескомпромиссным стилем письма (в такой же манере в 2014 году была запрошена саксофонная партия для альбома группы «Владимирский сентиментальный салон» — и Роман Сухов отлично справился с миссией). Позднее пришло осознание Берроуза как писателя, дающего человечеству шанс и в целом открывающего такие двери, что становится немного жутко — и это совсем не про «вещества». Ту гигантскую массу новшеств, которые Билл принес в мир, еще до конца не разгребли — а что-то и вовсе трогать не будут никогда, потому что жутко. Помню, как закончил читать трилогию «Города красной ночи», закрыл книгу и подумал: «Все. Литература для меня закончена. Все, что я прочту дальше, будет хуже».
Я немного ошибся — дальше я прочел «Из замка в замок» Селина и с головой ушел в его творчество. Тут та же история: Селин — новатор в плане языка и носитель потрясающего чувства юмора. Это очень и очень ценно.
Вообще, не могу сказать, что сейчас сильно разбираюсь в литературной тематике. Десять лет назад на экзамене по английской литературе приходилось рассказывать однокурснику Венедикта Ерофеева об исторических, социальных, технологических и психологических предпосылках «Портрета Дориана Грея» — сейчас при всем желании повторить это не смогу, навык утрачен. Читать стал гораздо меньше: работа и музыкальные занятия съедают почти все время. Так что в основном в плане чтива питаюсь футбольной аналитикой, уморительными статьями про «Спартак» и (в особых случаях) избранными страницами ВК. Когда на душе плохо — всегда приятно зайти на страницу забавных музыкантов и почитать какие-нибудь их рецензии на собственные альбомы, описания неимоверных концертов и прочие занимательные вещи.
Денис Третьяков, «Церковь Детства»
Книжки занимают значительную часть моей жизни. Сейчас читаю меньше, но все равно выделяю два часа в день. Иначе будет ломка. Мир тогда прямо на глазах теряет цвет, скукоживается, становится невыносимо скучным. Никакие сериалы, бухач с друзьями, соцсети не спасают. Такая фигня. У меня в натальной карте Меркурий в знаке Рыб. Ослабленный то есть Меркурий, и приходится его усиливать, беспрерывно накачивать себя новой информацией. И потом, книги совершенно точно формируют личность. Мою, по крайней мере. Читать меня научили бабушка с мамой еще в пять лет. Я вырос в рабочем поселке, где все развлечения для пацанов — шалаши, костры, огороды, арбалеты, ножи, походы на речку, шулюм из голубей, землянку выкопать и в ней все лето жить. Такие развлечения. Крапивинское такое детство. Я любил книги Крапивина. Дети, проникающие в параллельные миры, темы беспризорности, насилия над юностью — все это мне очень близко. Это отчасти сформировало мой взгляд на мир, и группа «Церковь Детства» многое оттуда взяла. Плюс мое знакомство с Чикатило, который жил рядом и ходил по лесополосе теми же тропами, что и мы, дети. Больше остальных в детстве мне нравились книги, в которых выпукло выражена тема героя в чрезвычайных обстоятельствах. Я потом этот факт для себя анализировал. Любимая книга детства — Сат-Ок, «Земля Соленых скал» и «Таинственные следы». Про сурового, молчаливого мальчика из племени индейцев-шеванезов. Такое ницшеанство для самых маленьких. Чему учил Сат-Ок? Мужчина должен быть хладнокровным, уметь держать язык за зубами, с иронией относиться к болтливым женщинам, выживать в лесу. Даже Жюль Верн не учил таким вещам. Там тоже героика, «робинзонада», но там нет этого байронического пафоса воина, одиноко стоящего в горизонтальном мире. Вот чего сейчас не хватает современным детям — книг про индейцев и американских «пионеров». Купера, Лондона и Майна Рида надо читать. А в двадцать лет уже можно Платонова, Мамлеева и весь классический набор. У меня были красный шеститомник Воннегута, черный четырехтомник Кортасара, книги Борхеса, Раймона Кено издательства «Северо-Запад». Потом я подростком тащился от французских «антироманистов»: Роб-Грийе, Натали Саррот. До сих пор их очень люблю. Мишеля Бютора у нас, правда, издавали только в советском сборнике 1983 года. Помню, как купил эту книгу на железнодорожном вокзале в Новочеркасске и залип с ней на все лето в старших классах.
Я собираю книги издательства «Колонна». Регулярно покупаю «Митин журнал». У меня есть там авторы-любимчики — Габриэль Витткоп, Кэти Акер. Я очень благодарен Волчеку за то, что он их издает.
Много читаю «Гилеи», одно из любимейших издательств. Они издали Крученых, Якобсона, Ильязда. Вообще только за то, что они издали роман «Восхищение» Зданевича, им можно ставить памятник. Прекрасная книжка по дадизму Ханса Рихтера несколько лет назад вышла, а в прошлом году — сборник «Патафизика» Эндрю Хьюгилла. Два раза его перечитал. Восхитительный просто.
Мне остро не хватает экспрессионистов. Их мало издают. Вышли прекрасные «Горы, моря и гиганты» Деблина, волшебнейший роман «Другая сторона» Альфреда Кубина, а Карла Эйнштейна на русском не издали до сих пор. Лео Перуца нужно издавать.
Так как я закончил факультет философии, я немного в теме. По этой теме сейчас для меня актуальны три момента. Во-первых, книги Александра Дьякова, автора прекрасных биографий Фуко, Делеза, Барта, Гваттари. Я все их с удовольствием прочел. Это очень хорошие и доступные для понимания книги. Перед тем как хвататься за «Анти-Эдипа» и «Логику смысла», лучше сначала прочесть Дьякова. Во-вторых, долгое время моей настольной книгой был зеленый трехтомник Жоржа Батая издательства «Ладомир»: «Сумма атеологии», «Ненависть к поэзии» и «Проклятая часть». Я считаю, что для панк-музыканта читать Батая необходимо. Это так же необходимо, как, например, для современных философов и политологов читать Александра Секацкого. В них есть все. Но, к сожалению, у нас мало выходит сопутствующей литературы. Книг по Батаю ничтожно мало. Например, «Введение в эротическую философию Батая» Оксаны Тимофеевой. Одна из немногих. В-третьих, это сугубо мое личное мнение, никому его не навязываю. Фуко, Агамбен, Бодрийяр, даже Жижек — это все прекрасно и нужно. Но есть как бы новая философия, которая ставит новые проблемы, раздвигает новые горизонты смысла. И этот дискурс более актуален сейчас, чем левацкий дискурс 1960-х. Я имею в виду спекулятивный реализм. Ему-то всего лет десять. Но это самое крутое, что нас ждет в ближайшие годы. А в России его почти не издают. Что там выходило на русском? «После конечности» Квентина Мейясу и «Четвероякий объект» Хармана. Больше ничего. Нужно издавать спекулятивных реалистов. Вы, журналисты, скажите там кому-нибудь!
Последние два года я много читаю книг издательства «Касталия». Это издательство моего хорошего приятеля Олега Телемского. Олег имеет высокую степень посвящения в оккультном Ордене Восточных Тамплиеров, и он дипломированный психолог-юнгианец. Большинство книг «Касталии» — работы современных авторов, пишущих на стыке суверенного юнгианства и прикладного оккультизма. «Касталия» издает очень полезные вещи по сексуальной магии, магии Хаоса, современным оккультным системам. Как профессиональный таролог, не могу не отметить их два замечательных тома Григория Зайцева по старшим арканам Таро. Глубочайшее и серьезное исследование. В «Касталии» выходят Кеннет Грант, Питер Грей и даже совсем темный и всюду запрещенный Коэттинг. Для практикующих магию это сейчас два важнейших издательства — «Касталия» Телемского и «Энигма» Михаила Васина. Я даже не буду перечислять все их новинки, так как читаю много и постоянно. Сам Телемский как практикующий маг за последние полтора года выпустил две прекрасные книги, «На темной стороне Луны» и «К новому Эону». Вот, вспомнил, из последних: вышла книга Кати Дайс «Малая традиция от Хоттабыча до Оксимирона». Удивительное исследование гнозиса Чехова, Фаулза и даже Сергея Жадана в стиле кроулианской культурологии.
Читаю книги по музыке и музыковедению, в первую очередь «Издательства Ивана Лимбаха». Последнее что купил и прочел — Эрик Сати «Записки млекопитающего».
Что я читаю прямо сейчас? Книгу «Футурист Мафарка» Маринетти.
Максим Динкевич, «Мразь», «Да, смерть!», Sadwave
Один популярный отечественный писатель и поэт, за упоминание которого авторы «Горького» наверняка бы мне накостыляли, гневно отбрил одну из своих поклонниц, когда та спросила, какую бы ей книжку почитать, завернувшись в теплый плед в мягком кресле, да с чашечкой вкусного чая, да под шуршащий камин. «Хотите уюта — посмотрите фильм, а задача литературы — потрясать!» — брезгливо бросил писатель. Так вот, лично я за уют. И за книги, которые выглядят так, словно ты сам их написал, ну или не обязательно ты, а кто-то очень близкий тебе и понятный.
Самый известный неизвестный писатель Америки, как назвал его кто-то из критиков, Аарон Кометбас едва ли не в каждом своем тексте признается в любви к кофе. С кофе же он запечатлен на редких фото, которые можно найти в интернете, кофе было тем, что он протянул мне вместо приветствия, когда мы как-то раз пересеклись в Нью-Йорке. Кофе — это уют. Заштатное немноголюдное кафе с бесконечными кофейными «рефиллами», тихой музыкой или вообще без нее — идеальное место как для лирического героя Аарона, так и для чтения его текстов. Последняя его работа «Zimmerwald» — как раз про такое кафе.
Аарон — первый барабанщик Green Day и еще кучи панк-групп, о которых знают только те, кому действительно надо. Он выпускает фэнзин Cometbus с начала 1980-х и по сей день. Начав с журналистики, Аарон довольно быстро оформился в художника и писателя — большинство своих зинов он не только написал, но и оформил сам. Аарон один из главных приверженцев идеологии DIY, как минимум в США, но подозреваю, что и в мире таких фанатиков немного.
Большинство его текстов — о панке и панках, жизни в сквотах, концертах, турах, бродяжничестве, переписке с анонимными редакторами левацкой прессы и прочих радостях многолетнего участия в движе. При этом Аарон остался бы серьезным писателем, даже если панков в его рассказах заменить на эскимосов: это лаконичные истории, полные рефлексии, иронии, отчаяния, но главное — незамутненной юношеской романтики (сейчас Аарону пятьдесят) и страсти, в первую очередь ко всему странному, скрытому и таинственному. Сам Кометбас говорит, что вдохновляется Фазилем Искандером, а его тексты создают ощущение уюта даже в переполненном плацкарте и вне зависимости от того, какая драма разыгрывается в этот момент на страницах.
Год назад мы привозили Аарона в Москву и даже выпустили его книгу о туре с Green Day вместе с друзьями из Common Place и «Фаланстера». Там хватает опечаток, но мы работаем над исправленной версией, а также над новой русскоязычной книгой Кометбаса. Как говорится, стэй тюнд.
Джордж Табб
Еще один крайне важный для меня (панк) -писатель — это Джордж Табб, многолетний колумнист MRR, «пятый Рамоун», хардкорщик первой волны, деливший сцену с Minor Threat и Dead Kennedys, а также, к несчастью, жертва 11 сентября. Несмотря на то, что у Табба вышло два романа — невероятно горькие автобиографические книги «Playing the right field» и «Surfing Armageddon», — свои лучшие истории, легкие, точные и смешные, он опубликовал в «Максимум рокнролле». Если Кометбас в своих текстах постоянно разбирается с внутренними демонами, то Табб тщательно прячет их за ширмой веселых и самоироничных баек из жизни неудавшейся рок-звезды. Причем кто из этих двух персонажей трагичнее — большой вопрос.
Сейчас осваиваю труды коллеги Табба и Кометбаса — Эла Бэриана (Al Burian), музыканта важной (ну вы поняли, для тех, кому надо) панк-группы из 1990-х Milemarker и автора самиздата Burn Collector. Пока мне кажется, что из этих трех авторов Эл в наименьшей степени писатель, хоть и работает в том же «фэнзиновском», дневниковом жанре. Мне нравится, что в зинах Эла всегда присутствуют кусочки реальности, в которых создавался тот или иной текст. Вклеенные фрагменты карт города, где он жил в момент написания той или иной истории, черно-белые фото улиц и друзей (а также интервью с ними), даже ключи от дома есть, отксеренные. Все это создает атмосферу интимности и какой-то необязательности: мол, это я так, копировальной машиной балуюсь, не воспринимайте всерьез. Тем не менее на счету Эла два увесистых сборника рассказов (в основном грустных, как мы любим), собранных из лучших фрагментов его зинов.
Похожим образом (фэнзины, склеенные в роман) устроена книга Пита Джордана, Посудомойщика Пита, тоже автора из 1990-х, который поставил себе цель поработать на кухне в каждом штате Америки и подробно об этом рассказать. Кстати, в отличие от других книг из этого списка, ее можно достать в электронном виде.
Давно ждут своего часа на полке сразу пять, кажется, книг британского издательства Pomona. Эти ребята настолько инди и тру, что рассылают некоторые позиции своего каталога бесплатно, только за стоимость почты. «Помона» выпускает книги субкультурщиков вроде Табба и Кометбаса, только из Англии и чуть постарше. Не знаю, есть ли название у этого жанра, но он точно существует: выросший во второй половине 1970-х — начале 1980-х британец вспоминает молодость, прошедшую в мрачной провинции среди работяг, с футболом, пивом, первыми концертами начинающих панк-групп, Джоном Пилом по радио (обязательная примета времени), ну и дальше кто во что горазд. Таких книг реально очень много.
Из похожего на русском выходили, например, «Человеческий панк» Джона Кинга (не смог читать наряду с его же попсовейшей «Фабрикой футбола»), «Истории, которые мы можем рассказать» Тони Парсонса (отличная, жаль только после этой книги автор ударился в какие-то сопли про жену с детьми), «Ковбои и индейцы» Джозефа О'Коннора. Из каталога «Помоны» любимое — «Footnote» Боффа Уэллея из Chumbawamba. Не оставляю надежду когда-нибудь перевести ее до конца и выпустить. Согласие автора, к слову, давно получено.
Из того, что нельзя отнести к прозе или стихам, —графические новеллы Габби Шульца, Джо Мэтта, Джулии Уорц, Бена Снейкпита, Дерфа Бакдерфа и Нэйта Пауэлла; свежую книгу последнего никак не заберу у родителей друга, которые привезли ее из Штатов (спасибо!).
Все эти авторы так или иначе связаны с панком (ну простите, все лучшие люди связаны с панком), так или иначе знакомы между собой и даже работали с некоторыми героями из верхних абзацев (загадка для любознательных). Пауэлл сейчас вообще, насколько я понимаю, одна из главных (независимых?) комикс-звезд в стране, чьи книги рекламируются на билбордах и по ящику. Он уже давно выпускает не только собственные новеллы, но и рисует всякое на заказ, в том числе иллюстрации для детских книжек. Это, впрочем, не мешает ему нет-нет да налепить на рюкзак школьницы, сражающейся с драконом, нашивку локальной эмо-группы из 1990-х. Подмигивание тем, кому надо. Творческий двойник Пауэлла в Британии — давний любимчик Саймон Гейн, начинавший с милых комиксов об анархо-террористе Эрни, а сегодня рисующий для издательства Vertigo. У него тоже в массовках хватает панков, ну а как иначе.
Иван Белецкий, «DVANOV»
Я всегда был довольно книжным человеком, и без этого как-то жизни не представляю. Хотя мое развитие быстрым не назовешь: оформляться это начало в последних классах школы — я тогда прочел «Замок» Кафки и как-то окончательно вынырнул из мира школьных уроков литературы. Хотя про них было и так понятно, что это такой общественный договор: учитель делает вид, что дает нам информацию, мы делаем вид, что разделяем ее и вообще участвуем в образовательном процессе. Если так подумать, уроки литературы были ужасными, но понимание фейковости всего процесса позволяло отстраняться, так что школа меня от книжек не оттолкнула.
Потом, уже в университете, я сошелся с нашим преподавателем философии, он мне очень сильно помогал с книгами и фильмами. Вообще в университетские годы я был таким типичным книжным контркультурным мальчиком начала нулевых: экзистенциалисты, всякие кортасары, немного политоты (в основном левой), немного оранжевой серии, немного Баяна Ширянова, немного мамлеевщины, Бродский. Плюс, собственно, философия — тогда для меня самыми интересными были Гуссерль и Хайдеггер, а постмодернизм я показательно презирал. С тех пор у меня осталось не очень много: Беккет да Платонов.
Вот, кстати, Платонов — один из самых знаковых для меня авторов, и он как раз и подвел меня к самым моим важным темам, которые в итоге, думаю, заведут меня валяться среди травы-канадки где-нибудь в канаве в обносках. Тем более что самые лучшие моменты детства я провел в Уварово Тамбовской области, это как раз примерно края «Чевенгура», а «Июльская гроза» — это вот прямо мои детские сны. Да и вообще Россоши-Воронежи-Лиски-Мичурински-Тамбовы — это такая проплешина чего-то очень сильного на теле России, при всей их неказистости. Ехать в тех краях на поезде — одно из лучших занятий в жизни.
Последние годы сфера моих книжных интересов немного специализировалось, я читаю очень много литературы по эсхатологии, народной религиозной мысли (особенно сектантской и вообще альтернативной), народной демонологии, про отношения революции и религии. Это совершенно дикий и параллельный мир, но я шел к нему, кажется, довольно ровной дорожкой. Собственно говоря, я стараюсь уже не только потреблять всю эту информацию, но и по мере сил производить — например, в прошлом году в «Новом мире» выходила моя статья «Маятник качнется в правильную сторону: хилиазм, утопия и революция в поэзии Егора Летова». Разумеется, этим круг моего чтения совсем не ограничивается, но расскажу в основном про такие книжки.
Если кому-нибудь интересно, начать, наверное, лучше всего с «Русской народной эсхатологии» Бессонова, там все изложено последовательно, хорошо читается и вообще респекты ему. Затем, наверное, классические книги Панченко типа «Христовщина и скопчество». Потом можно фигануть «Хлыста» Эткинда, там для меня довольно много спорного, но важного тоже много. Тема сектантства, конца света и русских революционных поисков Китежа вообще безгранична, и книжек по ней не то чтобы прямо много, но издано какое-то количество. Из более-менее свежих — индриковская «Утопия и эсхатология в культуре русского модернизма», очень хороший сборник. Из художественной литературы по сходной тематике, помимо собственно Платонова, — Андрей Белый, конечно, а из современных — Владимир Шаров (он, увы, недавно умер). По колдунству и демонологии есть просто прекрасные работы Христофоровой.
Технически у меня отношения с концом света, концом истории очень сложные. В какие-то моменты (существенную часть времени) мне хочется, чтобы времени больше не было — но только чтобы обставлено это было как полагается, со знамениями и проч., а не от какого-нибудь скучного коллапса вселенной. В другие же времена я понимаю, что пока слишком для этого повязан своим прошлым, своими ностальгиями, социальными связями и вообще мирским.
Другой важнейший пласт чтения — это поэзия. Я, как уже говорил, развивался очень медленно — и чего-то там понимать в стишках начал для себя только после двадцати пяти лет. Но вроде бы нахватался вершков за эти годы. Главный поэт для меня, пожалуй, Введенский, а главное стихотворение — «Мне жалко, что я не зверь…». Оно ставит ровно те вопросы, которые, как мне кажется, нужно ставить к жизни, да и вообще его поэзия такая разорванная, это такое Откровение; по-моему, так (на разрыве миров) себя должны ощущать дементные старики, что для меня тоже важное понимание. Где-то совсем рядом — ранний (до лагеря) Заболоцкий и самые поздние стихи Мандельштама, некоторые у Хлебникова. Очень люблю Щировского, Оболдуева, Вагинова, из более поздних — Аронзона. Тут можно именами, конечно, много сыпать. О совсем современной поэзии говорить сложно, потому что тут нравится очень многое (еще обидится кто-нибудь из знакомых) из самых разных тусовок, так что назову не тех, кто просто нравится, а тех, кто кажется близким по манере творчества, — Вася Бородин и Олег Копылов. И еще ужасная вещь: для поэзии мне в целом хватает интернета, при всем относительном богатстве и разношерстности моей физической библиотеки стихов в ней довольно мало.