1. В возрасте 86 лет умер американский писатель Чарльз Портис, автор романа-вестерна «Железная хватка». Los Angeles Times вспоминает историю этой книги о том, как девочка мстит за убийство отца; после публикации издатели-конкуренты звонили в Simon & Schuster с поздравлениями, а экранизации с Джоном Уэйном и Джеффом Бриджесом закрепили успех. Критики сравнивали Портиса с Марком Твеном.
В The New Yorker прозаик Уэллс Тауэр рассказывает, чему стоит поучиться у Портиса: этот писатель о самых трагических сторонах жизни говорил, как бы пожимая плечами — и в небрежности, непоэтичности его языка есть та самая правда, true grit (сермяжная, как сказали бы Ильф и Петров). Писатель «не любил публичности — и, возможно, поэтому у него не так уж много читателей»; тем не менее «едва ли Портис видел в современности что-то, что заставило бы его пожалеть о решении охранять свою частную жизнь от назойливых незнакомцев». Тауэр коротко пересказывает биографию Портиса: воевал в Корее, потом стал успешным журналистом, работал с Льюисом Лэпхемом и Томом Вулфом, а затем, к большому их удивлению, поселился в Арканзасе и полностью посвятил себя писательству. «Его скромные, обходительные персонажи будто жили в совершенно ином мире, далеком от супружеских драм и приапизма других писателей его поколения — Рота, Апдайка, Ричарда Йейтса. Мужчины в его романах — носители совершенно не токсичной маскулинности; по меркам его времени это было редкостно — и немодно. Трудно представить, как могли бы найти общий язык Портной или Ангстром [персонажи Рота и Апдайка] с каким-нибудь Джимми Бернсом из романа Гринго, который уговаривает двух девушек переехать к нему в гостиницу таким манером: „Дверные ручки фарфоровые, в мелких трещинках. Полотенца сушат на солнце — получается жестко, после ванны очень бодрит”». Тауэр вспоминает слова одного критика о «Железной хватке»: «Эта книга не понравится только злым людям». «Я люблю Портиса отчасти потому, что, читая его, кажусь себе не таким злым», — заключает Тауэр.
2. Российские книгоиздатели выступили с обращением по поводу дела «Сети» (признанной в России террористической организацией; фигуранты, получившие тюремные сроки от 6 до 18 лет, заявляли о применении к ним пыток): «Мы выражаем сочувствие и поддержку осужденным. Мы обращаемся ко всем читателям изданных нами книг, ко всем гражданам России — не будьте равнодушными, протестуйте против преступлений государства, распространяйте информацию о происходящем в стране». Под обращением несколько десятков подписей, не только издателей, но и авторов, переводчиков, редакторов.
3. В Штутгарте состоялась премьера оперы «Борис» — это «гибрид „Бориса Годунова” Мусоргского и новой оперы на тексты Светланы Алексиевич». На «Медузе» вышло два материала Алексея Мунипова: рецензия на спектакль и интервью с Алексиевич. Опера, по мнению Мунипова, постулирует «укрепившийся новый визуальный образ России, сделанный с немецкой основательностью совершенно посторонними нам людьми»; по описанию не очень понятно, чем это отличается от прочей клюквенной эклектики: «Внешний вид постановки, придуманный молодой немецкой командой, — это букварь русских мемов, от кокошника до Калашникова. По-видимому, опираясь на отсутствие чувства меры как на важное свойство русского характера, режиссер Пауль-Георг Диттрих атакует зрителей с нескольких сторон». Зато с музыкой и текстом получается интереснее:
«Хакенбеку принадлежит выигрышная идея срифмовать Смуту с российскими девяностыми, Невский выбирал истории и искал пересечения между текстом Алексиевич и либретто Мусоргского. В результате шесть персонажей „Времени секонд хэнд” оказываются кем-то вроде кармических двойников второстепенных героев „Бориса Годунова” — это то ли одни и те же люди в разных обстоятельствах, то ли апокалиптическая галлюцинация, заставляющая жертв 1990-х заканчивать свою жизнь в телах героев оперы. Мальчик, потерявший квартиру из-за рейдерского захвата, попадает на улицу и становится Юродивым. Подросток, скрывающий свою еврейскую фамилию в партизанском отряде, — Самозванцем».
В интервью с характерным для Алексиевич заголовком «Нас учат только тому, как умереть за Родину» писательница оценивает работу немецких постановщиков; на вопрос, как отреагировали бы на спектакль герои ее книг, она отвечает: «Вы знаете, надо смириться с тем, что люди наши велики в страдании, но не всегда велики в осмыслении этого страдания. Ничего с этим не поделаешь. Может быть, поэтому они и ходят по кругу». Алексиевич рассказывает, что в каждом разговоре, чтобы добраться до истинных переживаний и воспоминаний, она «продирается через толщу банальности»; приводится несколько историй о том, как ей это удается. Мунипов затрагивает непростую тему — реакцию героев Алексиевич (многие из них ныне здравствуют) на ее книги; в ответе писательницы можно расслышать разочарование — «Но я не выясняю отношений со своими героями. Не могу себе это позволить. Я могу только продолжать делать свою работу». Далее — о технике этой работы, о том, можно ли применять одни этические критерии к разным эпохам; о том, как подлинные частные сюжеты (например, о еврейском мальчике, который спасся от нацистов, попал в партизанский отряд и с ужасом обнаружил, что партизаны тоже ненавидят евреев) не вписываются в официальный исторический нарратив.
4. На «Годе литературы» Василий Владимирский вспоминает, как фантасты-классики представляли себе 2020 год. «Лучшая фантастика XX века написана людьми, бескорыстно влюбленными в космос»: у Азимова в 2020-м люди вовсю добывают полезные ископаемые на Луне, у Стругацких «следопыты находят на Марсе инопланетный подземный город», а у Артура Кларка зонды уже летят изучать другие звездные системы. Другие прогнозы касаются социального устройства и искусственного интеллекта — кто-то предвидел в 2020-м катастрофу, вызванную подключением мозга к ИИ, кто-то (Уильям Гибсон) был более сдержан: «технологии не перевернули мир с ног на голову, не привели к „технологической сингулярности”, человечество продолжает двигаться по накатанной колее». Эта осторожность оказалась оправданной.
5. Три обновления на «Грезе». Неотделимые от музыкальной структуры стихотворения-фуги Ольги Зикраты; «В этих стихах внимание сосредотачивается не столько на работе с интервалом как методом вокальной полифонии, сколько на выделении музыкальной темы при помощи фиксации на одном звуке, „о”», — пишет в предисловии Анна Глазова. Рядом — новые стихи самой Глазовой из готовящейся книги «Лицевое счисление», с замечательными иллюстрациями Ксении Чарыевой:
чем подробней следишь
за линией берега,
тем дольше твоё наблюдение,
и живущие так же
безмерно подробны
в каждом когте или листке
и особом строении чувства —
на прямом стебле на кривом корне —
и в каждом движении ещё
раздвигаются складки
ткани пронизанной
окончаниями — ощущения
основами — опыта
Наконец, еще одна публикация — стихи американского живого классика Майкла Палмера в переводах Александра Скидана:
Вестник прошел сквозь меня
(было 23.58),
прошел по водам
теплеющего мира,
прошел по карнизам, сквозь стены,
сквозь страницы этого дома,
и я понял, что скоро мне предстоит превращение
в диорит или окаменелую птицу.
6. На «Дискурсе» — воспоминания поэтессы Татьяны Грауз о Геннадии Айги: о встречах с ним, о его болезни и смерти, о задуманном им фестивале «Скандинавия — Поволжье», который провели уже без него. Есть здесь и воспоминания самого Айги о Борисе Пастернаке:
«Айги рассказывал о Пастернаке, а еще о том, как он уехал к уже умирающей матери в Чувашию, жил в деревне под официальным наблюдением „как враждебный элемент”, и однажды ему передали телеграмму: „Классик скончался”. Мать Геннадия Николаевича, зная, как сын относился к Пастернаку, советовала поехать на похороны, и пообещала, что не умрет до его возвращения. Айги кинулся бежать по полю в дальний районный центр, чтобы оттуда добраться до железнодорожной станции. Светила луна. Он решил ещё раз прочесть телеграмму — там стояло: „Похороны во вторник”. Пастернака похоронили три дня назад... Мать Айги умерла через две недели после смерти поэта».
7. «Литературная газета» редко попадает в наши обзоры, но тут такое дело: впервые за сто лет опубликована прозаическая зарисовка Всеволода Иванова «Четыре подвига». Отыскал ее в колчаковской фронтовой газете «Вперед» Игорь Лощилов. Вот отрывок из этого небольшого текста:
Поле.
Три берёзки. На берёзках галки.
Труп солдата.
Рядом винтовка.
Рука судорожно зажала затвор.
На лице покойное величие смерти.
В этом году отмечается 125-летие со дня рождения Иванова; в публикации также анонсируется приуроченная к юбилею большая конференция «Писатели-сибиряки и Сибирь в русском литературном процессе ХХ века».
8. В блоге «Многобукв» появилась обстоятельная статья Владимира Афанасьева о переводах «Властелина колец» на русский язык: здесь и проблемы с цветистой фольклоризацией текста («самый читаемый и, как следствие, самый ругаемый» перевод Муравьева и Кистяковского), и вечный спор о правомерности перевода толкиновских имен. Все эти Торбинсы и Сумкинсы, а то и Всеславуры; первые переводчики не имели доступа не только к толкиновскому руководству, где ясно сказано, какие имена что означает и какие трогать вовсе не следует, но и «к другим источникам, без которых работа над переводом „Властелина Колец” теперь немыслима, то есть к письмам Толкина, „Сильмариллиону” и примыкающим к нему сказаниям, 12 томам „Истории Средиземья”, содержащим, между прочим, черновики романа, и многому другому». Афанасьев разбирает достоинства и недостатки нескольких переводов — и для первого знакомства с трилогией рекомендует вариант В. Волковского и Д. Афиногенова, а для «продвинутого» — «академический» перевод В. Каррика и М. Каменкович (о котором, впрочем, можно прочитать и такие отзывы).
9. Вышел девятый номер интернет-журнала «Артикуляция» — как всегда отличный. В поэтическом разделе — полный текст поэмы Марии Галиной «Все о Лизе», прошедшей, к сожалению, малозамеченной при книжной публикации; здесь же — Тамара Буковская, Сергей Круглов (особенно хочется обратить внимание на стихотворение «Весна света»), Гала Узрютова, Александр Макаров-Кротков:
и он
еще спрашивает
как дела
я отвечу
конечно
все расскажу
до той самой
пуповины
от которой
кто не спрятался
я не виноват
В переводном разделе интересного очень много — к примеру, современная ямайская поэзия, над которой работала Мария Малиновская («В прежние дни / Это не было нашей виной / Босой чернокожий мужчина с тропическим сифилисом / Волочащий ноги по гравию / Или маленькая девочка балансирующая / С банкой воды на макушке / Псих бормочущий за решеткой / Или женщина с беззубой улыбкой» — Эван Джонс), Мариэлла Мер, Остап Сливинский.
В разделе прозы есть, среди прочего, рассказ Марты Антоничевой и эссе Петра Разумова «Где начинается культура, или Как раздеть человека»: Разумов, опираясь на классиков психоанализа, спорит с идеей «голого», лишенного всякой культурной, социальной, этической «надстройки» человека: «Мы возвращаемся к всегда-не-голому человеку, которого можно представить только как систему отношений, как некую карту и одновременно местность». В разделе критики и публицистики — рецензии на книги Ксении Букши, Шамиля Идиатуллина, Александы Шевченко, а еще — воспоминания о недавно скончавшемся поэте Александре Петрушкине.
10. В романе Дина Кунца 1981 года нашли предсказание китайского коронавируса. «Китайский ученый по имени Ли Чен перебежал в Соединенные Штаты, имея при себе дискету с записями о новом, самом важном и опасном за десять лет биологическом оружии Китая. Они называют его „Ухань-400”, потому что оно было разработано в их генетических лабораториях в окрестностях города Ухань», — пишет Кунц в книге «Глаза тьмы». Китайские комментаторы сообщают, что ничего особенного в таком предсказании нет: то, что вокруг Уханя есть несколько лабораторий по изучению вирусов, не секрет. Еще дальше пошел сайт Snopes, специализирующийся на разоблачении интернет-слухов: во-первых, у Кунца речь не о вирусе, а о биооружии; во-вторых, в первом издании романа изобрели это оружие русские — и называлось оно там «Горький-400». Да, «Горький»!
11. В Оксфордском университете предлагают изъять из программы первого курса Гомера и Вергилия. В русском фейсбуке некоторых филологов-классиков эта идея привела в ярость, но в замешательстве и их британские коллеги.
Расправу с Гомером объясняют так. Бакалавриат в Оксфорде в последние годы все чаще подвергают критике из-за неравенства в экзаменационных результатах — во-первых, у студентов мужского и женского пола (тут, вероятно, Гомер с Вергилием ни при чем), а во-вторых, у прошедших и не прошедших «продвинутый» курс латыни и греческого. Многие оксфордские профессора и студенты с такой радикальной мерой не согласны: второкурсник Ян Прайс запустил петицию, чтобы не допустить усекновения великих поэтов. «Отказ от Гомера и Вергилия будет ужасной и фатальной ошибкой. Оксфорд начнет выпускать филологов-классиков, которые не читали Гомера и Вергилия, ключевых авторов Античности; практически вся античная литература так или иначе оглядывается на Гомера и взаимодействует с „Илиадой”». Решение, впрочем, еще не принято; статьи о «шокирующем предложении» вышли в The Times, The Daily Mail, The Telegraph и еще в куче других изданий.
12. Вышла новая экранизация «Эммы» Джейн Остин: фильм поставила Отем де Уайлд по сценарию новозеландской писательницы Элеанор Каттон (автора отличного романа «Светила»). Фильм хвалят в нескольких изданиях: в Vox Алиса Уилкинсон видит в нем идеальный баланс сатиры и мелодрамы, а на Lithub Эмили Темпл особенно отмечает визуальную составляющую: яркие цвета, восхитительные наряды («сделанные под очевидным, но не раздражающим влиянием Уэса Андерсона»). Самая известная из предыдущих экранизаций — «Эмма» 1996 года с Гвинет Пэлтроу в главной роли — на фоне новой картины кажется мрачной и даже скучной, при том что де Уайлд явно многое из фильма Дугласа Макграта позаимствовала. Впрочем, кое-что Темпл не понравилось: ученицы школы для девочек носят красные капюшоны, «что в 2020 году выглядит совершенно неуместной отсылкой к „Рассказу служанки”».
13. Еще немного об английской классике: в The Atlantic — статья Шеннон Чемберлен о фанфикшене XVIII века. В нем было столько же веселой жеребятины, что в сегодняшних подростковых излияниях о любви Гарри Поттера и Драко Малфоя. Один из самых известных примеров — «Путешествия Гулливера», на которые быстро распространилось правило 34. Уже Уильям Хогарт создал гравюру, на которой лилипуты ставят Гулливеру клизму; за этим последовало множество литературных сочинений — в том числе стихи Александра Поупа, в которых покинутая жена Гулливера жаловалась на мужа, пренебрегающего супружеским долгом.
Еще более очевидной мишенью для эротических фантазий стала «Памела» Ричардсона — роман в письмах о добродетельной служанке, которая успешно противостоит приставаниям своего нанимателя. Великий современник Ричардсона Генри Филдинг написал «Срамелу» (Shamela) — в ней героиня оказывается дочерью проститутки и только притворяется невинным цветочком, а на самом деле хочет захомутать сквайра Б. (Филдинг расшифровывает инициал как Booby). Этого Филдингу показалось мало, и он прибегнул к правилу 63: написал роман «Джозеф Эндрюс», где служанка стала мальчиком-слугой, а сквайр-соблазнитель — похотливой пожилой леди. «Филдинг был Э. Л. Джеймс своего времени», — заявляет Чемберлен, имея в виду не качество прозы, а ее популярность.
14. Французское издание DNA рассказывает о художнике Стефане Уэ, который на протяжении 25 лет превращал в комиксы семь томов прустовского «В поисках утраченного времени». Последний том вышел только что; пишут, что его работа убедила самых взыскательных прустианцев. Приводится мнение одного такого сноба-прустианца — филолога и критика Люка Фрейса, — которого от одной мысли о комиксах про Свана и Одетту передергивало: «Я переворачивал страницы, и каждый раз меня поражало качество рисунка, поразительное соответствие между текстом Пруста и визуальной вселенной, созданной Уэ». Такое потрясение, иронизирует журналист Серж Артман, можно сравнить с обращением святого Павла на пути в Дамаск. В своей работы Уэ придает огромное значение достоверности деталей: он привлекает множество исторических источников и комментариев к прустовским текстам. На сайте можно увидеть три страницы из комикса.