1. Скончался протоиерей Георгий Ореханов — известный историк, автор книги об отношениях Льва Толстого с церковью. На сайте «Православие и мир» — воспоминания знавших его людей. Наместник Оптиной пустыни епископ Леонид рассказывает, как незадолго до смерти о. Георгий приехал в обитель, чтобы «вырваться от мира и от будничной суеты... послужить и помолиться». Историк Александр Марей: «Взыскательный, строгий автор, въедливый и придирчивый в хорошем смысле слова. Неравнодушный, светлый человек». Александро Требич: «Отец Георгий Ореханов был не просто носителем энциклопедических знаний, которыми он щедро делился с нами, но и света Христова, который просвещает и греет окружающих людей. Батюшка был редким и ярким маяком в этом погружающемся во тьму мире». На портале «Кредо» Сергей Добросмыслов с удивлением отмечает, что дань памяти покойного отдали издания самых разных направлений, и также пишет о «спокойном отрезвляющем и примиряющем» голосе, снискавшем о. Георгию всеобщее уважение в православном мире. Журнал «Фома» вспоминает статьи и интервью Ореханова о Толстом и о русской культуре.
2. Вышел документальный фильм о Сергее Гандлевском «Умру — полюбите, а то я вас не знаю...» (режиссер — Ольга Ковальская). Размышления Гандлевского о поэзии, о семье, о жизни в Советском Союзе и о собственной известности (которая кажется ему «совершенно впору, по способностям, по темпераменту») перемежается здесь заснеженными дачными кадрами и чтением стихов — тут и «Самосуд неожиданной зрелости», и «Вот наша улица», и вещи относительно новые, такие как «Когда я был молод, заносчив, смешлив...».
3. К 150-летию со смерти Герцена на «Кольте» вышла статья Андрея Тесли «Нерусский классик»: под «нерусскостью» понимается не столько его своеобразное обращение с языком, над которым смеялись современники, сколько «нетипичность, непривычность его склада для того времени, когда ему довелось жить и писать»: Герцен «нигде не свой», главным образом из-за собственной искренности, привычки жить без оглядки на условности (но с постоянной оглядкой на себя самого) — эта черта ему была мила и в других. Оглядка на себя предполагает и отношение к свободе: Герцен в первую очередь стремился быть свободным сам. «...ему важна его собственная свобода. И свобода тех, кто для него „свой”: своих друзей, своего круга — того самого, московского. Они не могут стать свободными до тех пор, пока существует крепостное право, — и поэтому оно должно быть отменено. Даже если, например, самим крепостным это не нужно. Потому что Герцен борется за свою свободу — и именно это делает его совершенно нетипичным в русском политическом контексте 40-х — 60-х».
4. Две важных поэтических публикации недели. На Post (non) fiction — стихи Евгении Риц:
Ангелы подтягивают Землю голосяным канатом,
Тот и этот подтягивают земле
Голосяным канатом,
Хрусталём прокуренной парусины
Белую твердь, и твердь золотую,
И смерть, и дверь, хлóпком хлопочущую впустую.
Смерь его длины, его величины,
Его крепкие нитки неразличимы,
Неугасимы,
Тянут-потянут, и так, натянутые до упора, —
Неразрывно связывают горло и горлодёра.
«Греза» публикует «Оду смерти» Оксаны Васякиной, стихи на смерть матери; первая ее часть была напечатана еще в книге «Ветер ярости», теперь можно прочитать все четыре:
И в руках санитара ее голова я замечаю
Очень тяжелая как назревший арбуз
Он в руках ее приподнимает и ко мне обращает на опознанье
Как будто в мертвом ее отвернутом от меня силуэте
Я б ее распознать не могла
А теперь я точно скажу: да это мама
Как будто с захлестом на грудь
Ее удлиненное предплечье худое
Лимонного цвета я узнать не могла
И затылка со спутанными сероватыми волосами
Так
работает процедура
Время как ветошь время распиленный мякиш
Мокрое и прохладой тебя обдает
Напоминает о теле
Мир тебя не удержит
Мир очень слабое место чтобы твой взгляд удержать
И оставить рядом с собою в себе перламутровом мягком
Мир раскаленный и в нем такие странные дупла
Дупла пусты в них заглянуть очень страшно
Как если они это тихие скромные ямы могил
Распотрошенных сожженных созданий
5. В «Esquire» Анастасия Завозова устраивает смотр переводных романов, которые выйдут в 2020 году. Помимо Этвуд, Боланьо и Салли Руни (про их важность все понятно, поэтому о них упоминается буквально одной строкой), стоит обратить внимание на «Наследство» норвежки Вигдис Йорт — семейную сагу, в которой все пошло не так; классический ирландский роман Мартина О’Кайня, ожидавший перевода больше 70 лет («Это... та золотейшая классика, которая долетает до широкого читателя по чистой случайности из-за редкости языка, на котором она написана, нам очень повезло, что перевел роман Юрий Андрейчук, большой знаток как ирландского языка, так и ирландской культуры»); сентиментальную книгу Пола Остера; прозу Оливии Лэнг, устроенную примерно как трансляция необработанных данных с дрона. Кроме того, на русский переведут писательниц, о которых мы в последние годы много читали в западной прессе: Кармен Марию Мачадо и Рэчел Каск.
6. Еще один список — в «Цехе»: здесь выбирают лучшие книги об отношениях между человеком и природой. Человек эти отношения за последние 150 лет изрядно подпортил и вот теперь начинает задумываться, как все исправить — так что больше половины книг посвящены экологии: тут есть философский трактат Тимоти Мортона «Стать экологичным» и детская книжка про отказ от нефти, практические советы Тони Джунипера о том, как спасти планету («200 видов растений и животных вымирают каждые 24 часа!» — кричит обложка) и «Шестое вымирание» Элизабет Колберт. Единственная русская книга — недавняя «Природа зла» Александра Эткинда, можно сказать, культурная история ресурсов.
7. Новый роман Исабель Альенде «Долгий лепесток моря» посвящен беженцам, которых во время Гражданской войны в Испании спас Пабло Неруда. Чилийский поэт и дипломат сумел вывезти из Испании на грузовом судне «Виннипег» около 2 000 человек. В The New York Times о романе пишет Пола Маклейн. Оказывается, подвиг Неруды всегда вдохновлял Альенде, услышавшей об этом еще в детстве. Главные герои ее семнадцатого романа — двое пассажиров «Виннипега»: «военный врач Виктор Далмау и Росер Бругера, молодая женщина, беременная от брата Виктора, пропавшего без вести на фронте». «У Неруды был приказ беспристрастно отбирать кандидатов на спасение — и не брать на корабль радикалов, а также интеллектуалов и людей чересчур политизированных. Но в нем побеждает сострадание — и он дает шанс Виктору и Росер: поэт увидел в них самоотверженность, желание спасти ребенка любой ценой».
Большая часть романа — история жизни Виктора и Росер в Чили: не будучи влюблены друг в друга, герои Альенде поженились и навсегда остались близки. Впрочем, впереди у них новые испытания и новое изгнание: как и в Испании, в Чили воцарится диктатура. Маклейн вспоминает, что изгнанницей была сама писательница: в 1970-е ей, племяннице Сальвадора Альенде, пришлось бежать от режима Пиночета в Венесуэлу, где она прожила 13 лет, полных лишений. Впрочем, именно этот опыт привел ее к литературе: в Венесуэле она начала свой дебютный роман «Дом духов».
8. Electric Literature составляет рейтинг романов К. С. Льюиса о Нарнии: на первом месте, разумеется, «Лев, Колдунья и платяной шкаф», на последнем (тоже ничего удивительного) — «Конь и его мальчик»; удивляет, пожалуй, задвинутая в самый низ (ну, то есть, верх — в хит-парадах и рейтингах все всегда перевернуто) «Последняя битва», которую автор материала Незис Виллар безжалостно спойлит, не забыв упрекнуть Льюиса в мизогинии. В самом деле, он посмел отказать Сьюзан в духовности, не пустил в Настоящую Нарнию и в письмах читателям объяснил, что она выросла пустой особой, которая интересовалась мужчинами и шмотками.
9. В новом номере n+1 вышла редакторская передовица о состоянии книжной индустрии в 2010-е. В целом ситуация выглядела неутешительно: Amazon все подмял под себя, издательства-голиафы сливались в устрашающих левиафанов, писатели гнались за рекламой и продажами, а не за качеством, а еще все боятся скандалов — обвинений в расизме, сексизме и проч., которые сами по себе выросли в целую индустрию на сайтах вроде Goodreads. Под сомнение ставится и тренд на инклюзивность. Скажем, выходит антология арабских писательниц, а The New York Times помещает о ней восторженную рецензию. Казалось бы, все хорошо — но, может быть, перед нами просто коммерческая уловка (сейчас модно про арабов и про женщин — давайте напечатаем, а подует другой ветер — подстроимся под него)?
С одной стороны, к концу десятилетия независимые книжные магазины вступили в новую пору расцвета, а продажи электронных книг (как будто в них вся беда) застопорились. Кажется, может ожить даже Barnes & Noble — «последнее препятствие на пути Amazon к тотальному контролю американского книжного рынка». Новый владелец компании Пол Сингер нанял руководителем Джеймса Донта, который ранее спас британскую сеть Waterstones. С другой стороны, говорить о возрождении B&N как о деле решенном пока рано: Amazon, чье появление в 1990-е приветствовали (на рынок пришел освободитель, который разрушит монополию B&N), успешно освоил тактику своего конкурента — и принес в нее собственные новшества. Например, стал продавать дешевые пиратские издания наряду с легальными.
Ну а слияние Penguin и Random House не только сократило конкуренцию на рынке, но и ударило по институту редактуры: «Такое впечатление, что книги вообще перестали редактировать» — особенно когда речь идет о сиюминутных бестселлерах по следам политических событий. Невозможно без мучений читать ни либеральные откровения об администрации Трампа, ни ультраконсервативные манифесты Майло Яннопулоса, до того коряво они написаны. В погоне за скоростью издательства просто не заинтересованы в качестве: въедливые редакторы становятся в их глазах не ценными сотрудниками, а саботажниками. Редакция n+1 вспоминает, как в 1980 году Э. Л. Доктороу давал в американском Сенате показания о монополизме в издательском бизнесе: писатель и тогда сетовал на то, что деньги важнее идей и просвещения.
«Сорок лет назад монополизм меньшего размаха, чем нынешний, стал поводом для разбирательства в Конгрессе. Сегодня Amazon — один из крупнейших игроков в Вашингтоне... После десяти лет по большей части холодной войны между Amazon и издателями пришло время для эскалации».
10. В The New Yorker — большая статья об одной из самых заметных писательниц в современной фантастике, Н. К. Джемисин. Статья начинается с описания одного ее сна: в небе висит дымящийся вулкан, а под ним — чернокожая женщина средних лет, удерживающая вулкан в воздухе силой мысли. Она смотрит на Джемисин и излучает чудовищный гнев; она готова обрушить на нее огнедышащую гору. Джемисин проснулась в холодном поту и поняла, что должна «построить мир, который объяснил бы ей эту женщину». Далее автор статьи Раффи Хачадурян недвусмысленно намекает, что писательница увидела во сне саму себя.
Сны вообще часто ложатся в основание ее книг: так, дебютный роман Джемисин «Сто тысяч королевств» (2010) был написан после сновидения о двух космических богах. После этого романа о писательнице заговорили, а к концу десятилетия она была уже суперзвездой, обладательницей всех главных фантастических премий. Вулканы тоже неспроста: чтобы в одной из ее книг они выглядели достоверно, Дженмисин отправилась на Гавайи, где надышалась серой. Хачадурян сравнивает это с кредо Толкина: создание вымышленных миров — высшая форма искусства (Толкин добавлял, что мало кто это ценит), и для этого нужна огромная подготовка, как правило, остающаяся за пределами книги. Подготовка в том числе и психологическая: работая над романом «Пятое время года», Джемисин перепробовала самые разные подходы к своим героям, пока не поняла, что главы о главной героине Эссун нужно писать от второго лица, обращаясь к ней на «ты». Этим же приемом она пользовалась в следующих романах.
Хачадурян рассказывает о детстве Джемисин, о ее раннем увлечении фантастикой — и о том, как быстро она заметила в ней расовое неравенство, как среди авторов, так и среди героев. Мир далекого будущего в мультсериале «Джетсоны» выглядел так, будто в нем произошло «окончательное решение» вопроса о чернокожих. Наградой во Всемирной премии фэнтези был бюст Говарда Лавкрафта, открыто высказывавшего расистские взгляды. Даже сам Толкин был не без греха: отвратительных орков он сравнивал с «азиатами, как их видят европейцы». В молодости Джемисин видела, как непросто отстаивать свое место и свои вымышленные вселенные чернокожим писателям — в том числе таким прославленным, как Сэмюел Дилэни и Октавия Батлер. «Мы должны повторять за Батлер: „Эй, мы здесь”», — говорит Джемисин. Она вспоминает, как в одном блоге предлагалось буквально «посчитать по головам», сколько небелых писателей работают в научной фантастике. Пост назывался «Перепись диких единорогов». Выяснилось, что фантасты of color совсем не так редки, как единороги, — и мысль об этом придает Джемисин уверенности.
11. В твиттере горячо обсуждают чье-то предложение разрезать толстые книги пополам, чтобы их было удобнее носить с собой. Большинство комментаторов стонут и орут в голос от такого варварства — но некоторые признаются, что это помогло им победить страх Больших Романов и дочитать наконец Достоевского и «Бесконечную шутку». Впрочем, последних тут же уличили в обмане: «А как же вы, товарищи, смогли вовремя прочитать все уоллесовские примечания, которые автор засунул в конец романа?»