1. Умерла Энн Райс, создательница «Вампирских хроник»; короткую биографию писательницы приводит Variety, тут же сообщая, что готовится к экранизации другая серия романов Райс — «Мэйферские ведьмы». Подробнее о жизни Райс — в том числе о ее возвращении к вере после нескольких десятилетий атеистических взглядов — можно прочитать в The New York Times; кроме того, газета публикует интервью с писательницей, оказавшееся последним: она рассказывала о своем идеальном опыте чтения («Мой сын и соавтор Кристофер не раз пытался увлечь меня цифровой революцией, но я не сдаюсь: слишком люблю делать пометки от руки на бумажных страницах»), о своей любимой из забытых книг («Кингс-Роу» Генри Белламена, по которому был снят фильм с молодым Рейганом) и о том, что больше всего трогает ее в литературе: «Ничто не сравнится с глубокой серьезностью и сострадательностью Толстого, когда он изображает своих персонажей. И я думаю, что он понимал женщин гораздо глубже, чем большинство современных писателей. Я всегда горячо любила своих персонажей, и меня трогает, когда я вижу такую же страсть у другого автора».
The Advocate объясняет, почему одним из главных персонажей Райс стал город Новый Орлеан; писатель и редактор HarperCollins Ракеш Сатьял рассказывает в колонке на CNN, как повлияло на него «Интервью с вампиром» и другие книги Райс: «Да, эти книги заигрывали с кэмповым тоном, но не были кэмпом: слишком уж серьезно, вдумчиво Райс выстраивала мир произведения и исследовала потемки человеческой души. Читая, вы чувствовали, что ее герои, будучи существами сверхъестественными, обитали на задворках общества и воплощали в себе не только дикую природу, но и изгойство… На протяжении всей своей карьеры Райс настаивала, что ее книги — серьезная литература, а не чтиво. Некоторые критики возражали, но мы, ее верные читатели, никогда не сомневались, что она — писательница большого мастерства и больших достоинств. Она серьезно относилась к маргинальному положению своих героев».
2. Еще одна потеря: на 70-м году жизни умерла американская писательница и фемактивистка белл хукс. В The Guardian — подборка воспоминаний коллег и читателей хукс, а в The New Yorker — статья Хуа Шу «Революционное письмо белл хукс»: «Писать о публичном для нее означало прикладывать свой интеллект к более насущному и сиюминутному, будь то Мадонна, Спайк Ли или (вспоминаю одну особенно безжалостную ее статью) „Детки” Ларри Кларка. Она писала в ту пору, когда серьезное изучение культуры — поиск подтекстов, отгадывание загадок — все еще требовало злости. Для меня, читателя азиатско-африканского происхождения, было очень дорого то, как критики вроде хукс привлекали к работе собственные корни, собственные дружеские отношения — чтобы их жизнь не сводилась к неким универсалиям, а напоминала, что мы все представляем широкий и часто противоречивый набор вкусов и опытов. <…> И тем не менее ее книги… рассказывали еще и о том, как можно просто жить, дышать воздухом мира. Она умела горячо хвалить (особенно если речь шла о фильме Джули Дэш „Дочери пыли”, к которому она возвращалась бессчетное число раз) — и всегда помнила о том чувстве ошеломления, которое ты испытываешь, видя потрясающее произведение искусства».
3. «Кольта» публикует расшифровку недавнего выступления филолога Владимира Орлова, скончавшегося 6 декабря. Это подробнейший, построчный комментарий к стихотворению Иосифа Бродского «На смерть друга»: поэтический некролог Сергею Чудакову Бродский написал в 1973-м, когда до него дошла новость, что его друг замерз насмерть в подъезде; известие оказалось ложным, Чудаков на самом деле переживет Бродского на год. Комментируя стихотворение, Орлов поясняет, что Бродский, только что эмигрировавший, сам ставит себя не так уж далеко от сознательного маргинала Чудакова в категориях надбытовой судьбы: «аноним и имярек оказываются сцеплены друг с другом намертво и должны рассматриваться в паре». Среди прочего — легендарные подробности жизни Чудакова, блестящего поэта, сутенера и «похитителя книг», и взаимосвязь одного из его самых известных стихотворений «Пушкина играли на рояле…» с юношеским стихотворением Бродского «Памятник Пушкину».
4. На этой неделе исполнилось 200 лет со дня рождения Гюстава Флобера. Среди многочисленных публикаций по этому поводу — текст в Le Figaro о том, как Флобер изменил французский язык (буквально на уровне словообразования и орфографии), статья Леопольда Тобиша о музыкальности флоберовской прозы. В испанской La Razon Тони Монтесинос пишет о Флобере как об одержимом перфекционисте — на примере, в том числе, повести «Ноябрь», которую автор не хотел опубликовать (откровенная эротическая повесть вышла только в 1910 году). «По словам Марио Варгаса Льосы… „Отверженные” Гюго, хотя и были опубликованы через шесть лет после „Госпожи Бовари” — последний великий классический романом, а роман Флобера — первый великий современный роман». Монтесинос цитирует Льосу, размышляющего о флоберовском «тотальном романе»: «Флобер уничтожил невиновность рассказчика, наделил его чувством неловкости, угрызениями совести».
London Review of Books публикует большое эссе Джулиана Барнса — признание в любви к Флоберу, любви, пришедшей не сразу. «Флобер — писатель, лучше других умеющий вызывать поклонение на грани помешательства, поведение на грани помешательства». Пример — книга Амбруаза Перрена, располагающая в алфавитном порядке все слова, числа и знаки препинания, использованные в одном из изданий «Бовари»: 2812 «и», 3585 артиклей la и так далее. Несмотря на то что упражнение это небесполезное, оно не создает понимания, как работал Флобер. Больше того, его словоупотребление, в том числе в отношении откровенных материй, создает у читателя нечто вроде ложной памяти: Флобер выразился прямо, но читателю кажется, что текст окутан притягательным флером иносказания.
Пользуясь лексиконом Перрена, Барнс показывает, как смысл у Флобера меняется благодаря одному-единственному слову: помимо критического высказывания, это еще и эссе о французском языке. И конечно, о биографии, выраженной в «сопутствующих текстах», например в письмах. Сам Флобер ко всем этим попыткам вникнуть в жизнь автора отнесся бы с презрением: «Он всегда был уверен, что важна только работа, а жизнь не должна бросать на нее тень. Но как же можно не читать писем, раз уж они сохранились? Это ведь тоже буйный калейдоскоп жанров: письма Флобера — неотделанные, грубые, изящные, похотливые, остроумные, страстные, меланхоличные, отчаянные, но всегда — яростно умные. Никакая формальная биография не сравнится с их свечением и блеском». Барнс делит свое эссе на фрагменты (тоже озаглавливая их, как в энциклопедии или указателе); он подробно рассказывает о чтении «Бовари», «Воспитания чувств», «Бувара и Пекюше», выписывает флоберовские афоризмы. Ближе к концу автор «Попугая Флобера» рассматривает вопрос о флоберовском влиянии на собственное письмо: «Я не думаю, что я пишу во флоберовской манере. Хорошо, когда твой пример для подражания — автор, давно умерший и писавший на другом языке. Нет смысла ему подражать — великие писатели говорят нам: „Иди и делай по-другому”».
Среди русских текстов к юбилею — эссе Платона Беседина о Флобере, алхимике текста, «который проиграл идиотам» (по одному из афоризмов писателя — «Что бы ни случилось, люди всегда останутся идиотами»), и интервью с переводчицей Анастасией Гладощук — она, в частности, рассказывает, как устроен юбилейный блок материалов в декабрьском номере «Иностранной литературы».
5. Еще один юбилей — ныне живущего автора: на сайте The Allen Ginsberg Project — большое собрание ссылок к 90-летию американского поэта Джерома Ротенберга. Особенное внимание здесь уделено составленным им антологиям — собраниям поэтов коренных народов Америки, еврейских поэтов и огромному тому «Техники священного», представляющему поэзию со всего мира. Здесь же опубликована расшифровка лекции Ротенберга о его собственной поэзии.
6. Еще поэтические публикации. Вышел второй номер «Кварты» — в нем, в частности, новые стихи Алексея Порвина:
Не исчезало зрение, но поднималось —
парить над головой, приделав крылья,
шуршащие истоком надсловесным,
где всякое перо приравнено к тебе,
покой белеющий: вот сброшенный покров,
и не на что указывать иное —
творись, в веках прославленная линька.
Здесь же — Евгения Риц:
Бьётся бутылка на девять частей,
И в каждой — беременный бес,
Он дымом наполнен и громом пробит
Своих неостывших костей.
В бутылке закрученный штопор небес
То так провернётся, то сяк просквозит
И брызнет шаманским в гостей.
Мемориальный блок посвящен Александру Миронову, переводной — Паулю Целану и Ицику Мангеру. Богдан Агрис рецензирует книги Евгении Риц и Игоря Караулова, Ольга Балла — «Велимирову книгу» Владимира Гандельсмана, «опыт радикального перепрочтения Велимира Хлебникова». В рубрике «Теория» опубликован разговор о неподцензурной русской поэзии позднесоветских лет, причем ориентация по отношению к советскому — ключевой вопрос дискуссии. «Почему я говорю о том, что различия сегодня не так важны? В чем разница между Шварц, Драгомощенко, Охапкиным — это в целом и так всем ясно. Или, делая шаг в Москву: Айзенберг, Пригов, Рубинштейн — разницу между ними можно сейчас рассматривать в рамках нормальной эстетической критики, в смысле просто описательно, не полемически. Но важно и интересно понять, где и почему пролегает граница между ними и тем, что было советской эстетикой, было и, собственно, есть. Феномен советской литературы очень сильный и, как это ни смешно звучит, — витальный, ну или жизнестойкий. Скрипучее дерево долго живет. В каком-то смысле она все съедает, продолжает эстетически обволакивать», — говорит Ольга Мартынова.
7. Тем временем в журнале «Формаслов» опубликованы стихи 15 лучших дебютантов 2021 года в поэзии — по версии Бориса Кутенкова. Выбор, на первый взгляд, достаточно консервативный (при всех претензиях к этому эпитету) — но говорить есть о чем.
Растрепанное дерево в огне,
намоленное дерево земное,
синеет лес. Куда тебя привел
последний голос, говоривший,
что ты уступишь место для зимы
и ляжешь в опустевшие скворешни
зерном и солью?
(Александра Хольнова)
В качестве примера иного подхода к личностной натурфилософии — свежая подборка Влада Гагина:
как говорится, мы учимся умирать
я становлюсь отсутствием метафоры зверя
и спокойно стою под отсутствием солнца, ты
представляешь, как мозг расходится во все стороны, будто пряжа
и какие-то части архива будут распроданы или
выменяны на огонь, пластик, траву
но не всё в природе поддерживает процентные ставки
есть ежи, есть ряд моих мыслей, есть морские ежи
8. Главный текст недели в русском литературном фейсбуке — ироническая филиппика Константина Мильчина против курсов творческого письма — или Креативного Врайтинга (125 перепостов, 542 комментария, за 1100 лайков к моменту сдачи этого материала). «Нашу Тысячелетнюю Федерацию атаковала эпидемия курсов писательского мастерства и творческого письма. Известные писатели, неизвестные писатели, авторы одной книги, авторы без книг, редактора, издатели, просто жулики, короче все, кто могут оторвать ручку от бумаги и опустить ее на клавиатуру, все открывают собственные Школы Креативного Врайтинга. Зачем им это нужно? Они так зарабатывают деньги. Это в высшей степени благородная цель. Но вот зачем это нужно студентам? А еще это очень и очень вредно». Почему вредно? Курсы внушают студентам, что каждый может написать книгу (а это не так), что они вот-вот встанут через запятую с Гомером и Петрушевской (а это не так), что они порождают порочный круг воспитания преподавателями преподавателей и, конечно, создают болотную атмосферу тусовочности.
На диатрибу Мильчина было написано несколько ответов — по большей части спокойных. Процитируем Татьяну Трофимову: «В нашей традиции есть странная идея, что текст пишется чуть ли не через камлание. Что надо высидеть его ночами напролет, всего себя вывернуть наизнанку и переписать шестьсот раз кровью. <…> Написание текста — это нормальная практика, которая помогает структурировать мысли, сфокусироваться, лучше разобраться в теме, аргументировать свою точку зрения, да и в целом умерить хаос и панику в своей голове. В конце концов, не считаем же мы, что открывать рот и говорить может только новый Цицерон. Отрезать от себя это сакральным порогом писательства — тоже так себе сегрегация». Майя Кучерская идет по пунктам мильчинского текста и объясняет, почему, несмотря на все претензии, курсы творческого письма «приносят громадную культурную и общественную пользу»; Василий Владимирский приводит конкретные примеры — мощную «четвертую волну» российской фантастики и американские курсы для фантастов Clarion, откуда вышло несколько заметнейших авторов.
9. «Коммерсантъ» публикует несколько цитат к 90-летию со дня основания Главлита — главного советского цензурного органа в области литературы: известный функционер Лебедев-Полянский здесь честит Замятина и Булгакова («Какой-то профессор подхватил на улице собачонку, такую паршивенькую собачонку» — дальше пересказывается сюжет «Собачьего сердца»; «Мы, конечно, не пропустили такой роман, но характерно, что была публика так настроена, что позволяла себе подавать такие романы»), объясняет, каким тиражом можно печатать «Бесов». А сменивший Лебедева-Полянского Борис Волин посылает Сталину экземпляр «Новеллино» Мазуччо, обвиняя произведение 1476 года в порнографии, а издательство Academia — в том, что оно эту порнографию «протаскивает».
10. Издательство No Kidding объявило шестой сезон подписки: в 2022-м нас ждут переведенные книги Джоан Дидион, Тове Дитлевсен, Анни Эрно и Клариси Лиспектор (последние две, кажется, особенно интересны). Обещают и еще одну книгу, переговоры о которой пока ведутся: «неофициальное название этого сезона — „только классика”, поэтому пятая книга будет под стать остальным».
11. На «Прочтении» — рецензия Николая Родосского на недавно вышедший сборник малой прозы Петера Надаша «Путешествие вокруг дикой груши». «Что общего у мальчишки, забивающего мотыгой собаку до смерти, молодого арийца-интеллектуала, испытывающего внезапное влечение к еврейской девушке, севшей напротив него в поезде, и зрелого писателя, заглянувшего по ту сторону земной жизни после закупорки коронарных артерий?» По словам Родосского, персонажи Надаша живут в одном, очень мрачном и удушливом мире — но удушье это манифестируется по-разному: от атмосферы лицемерия и подозрительности в коммунистической Венгрии до физического чувства духоты, которое предшествует клинической смерти (центральный текст в книге — удивительно подробный и, на самом деле, не мрачный отчет об этом околосмертном опыте писателя). Что касается дикой груши, то это «прошлое, которое нависает над нами, заслоняет солнце своей огромной кроной, но не хочет нас отпускать».
12. На «Ноже» вышел очередной текст из проекта Кости Гуенко о мировой истории басни: на этот раз речь идет о европейской басне эпохи Реформации. Как Эзоп служил целям Мартина Лютера, Ганса Сакса и Клемана Маро — об этом Гуенко рассказывает с многочисленными примерами. Вот, например, переведенная Михаилом Казмичевым басня Жана Антуана де Баифа:
К орлу пристала черепаха,
Чтоб поднял и пустил без страха
Ее летать. Орел взлетел
И выпустил ее. Свалилась
Она, как камень, и разбилась.
Таков бескрылого удел.
13. Напоследок: на World Literature Today — маленький список книг, описывающих человеческую жизнь с кошачьей точки зрения. Понятно, «Житейские воззрения кота Мурра», а еще — «Шерстяная персона» Мэй Сэртон (от лица кота писательницы, которого звали тоже литературно — Том Джонс), «Ваш покорный слуга кот» Нацумэ Сосэки, комикс Жоанна Сфара «Кот Раввина» и «В ожидании Гертруды» Билла Ричардсона — роман, в котором реинкарнировавшаяся в кошку Алиса Токлас живет на кладбище Пер-Лашез и ожидает новой встречи с Гертрудой Стайн. По ходу романа выясняется, что в котах и кошках обитают души многих упокоенных на Пер-Лашез знаменитостей. Русскому читателю в списке не хватает «Кошачьей санатории» Саши Черного, «Дней Савелия» Григория Служителя и многотомных комиксов «Кот» Олега Тищенкова.