О творчестве
Есть выражение «переломный момент» — в моей жизни был «переломный вечер». От него сохранилось у меня вещественное доказательство: самодельный альбом, от корки до корки исписанный стихами. Читая их, трудно себе представить, что писались они после революции, в ее первые напряженные годы. Рядом с озорными эпиграммами на учителей и подруг спокойно и прочно чувствовали себя в моих стихах многочисленные сероглазые короли и принцы (беспомощное подражание Ахматовой), рыцари, юные пажи, которые рифмовались с «госпожи»... Но если перевернуть этот альбом, так сказать, «задом наперед», то вся королевская рать исчезнет как по мановению жезла.
***
Больше года пишу прозу и поневоле отстраняю от себя строчки стихов. Если начну думать и работать над ними, мне трудно будет снова настроиться на волну прозы. Не дано мне быть «многостаночницей». А вообще-то если говорить о самом процессе работы, то у стихов, честное слово, бесспорное преимущество перед прозой. Начать с того, что проза привинчивает тебя к столу, сидишь часами на одном месте, безжалостно исписываешь листы бумаги, путаешься в бесконечных вариантах, причем нужные листки имеют обыкновение куда-то исчезать. Совсем иное — стихи! Еще когда моя дочь была маленькой, мы шли с ней по улице, и она спросила о чем-то меня.
— Подожди, я пишу, — сказала я.
— Как же ты пишешь, когда ты гуляешь?
***
Моей литературной «неотложкой» был Лев Кассиль. Давно когда-то он сказал мне:
— Почему вы так однообразно называете свои сборники: «Стихи», «Твои стихи», «Веселые стихи», «Стихи детям»? Вы хоть бы мне позвонили, я бы вам придумал название поинтереснее!
С тех пор «за названиями» к новым стихам я звонила Кассилю. Многие из них он окрестил, делал это мастерски и с большой охотой. Бывало, я соглашаюсь на предложенное им название, а он сам уже отвергает его, придумывает другое. Чаще всего он выносил в заголовок строчку из моего же стихотворения, а я удивлялась — как мне это не пришло в голову? Со временем я и сама стала лучше придумывать названия, но всякий раз звонила Кассилю за одобрением.
О родителях
Мое раннее детство прошло под аккомпанемент маминых уговоров. Не меня она уговаривала, отца: «Я тебя прошу... Ну что тебе стоит с ним поздороваться? Это же невежливо... Ну пускай он даже недостойный человек, но здороваться все равно нужно. Неужели тебе трудно наклонить голову?»
Отец, при всей его доброте, был в чем-то непримирим. Если, по его мнению, человек поступил непорядочно, отец переставал с ним здороваться.
Я была целиком на маминой стороне: неужели папе трудно наклонить голову?!
Теперь, когда я старше отца (он умер сорока девяти лет), кто бы знал, как я понимаю его!
О самокритике
Рассматриваю в газете дружеские шаржи. Смотрю на свое изображение и вздыхаю: неужели эта туповатая личность с полным отсутствием интеллекта действительно я? Моя внучка, еще неопытный грамотей, заглядывая в газету из-под моей руки, старательно читает: «Дружеский шараш». Это верно: я и впрямь ошарашена.
О ностальгии
У каждого своя ностальгии. В чужой стране я начинаю ощущать тоску по Москве, по дому, ровно через три недели. Какая-то мистика: на двадцать первый день меня неудержимо тянет домой. Пожалуй, только в первой своей поездке, самой необычной, в революционную Испанию в 1937 году, я ностальгии не ощущала.
Про военные будни
Первое впечатление от Испании в пограничном городке Порт-Бу — прозрачно-голубое, необычно высокое небо над головой. Мне казалось, что здесь оно много выше, чем мы привыкли видеть небо. Создавалось ощущение особого простора и света.
По узеньким скалистым улочкам, мимо тихих двориков и домов, мы спустились вниз к морю. День был знойный. Возле моря на пляже играли дети, загорали, прыгали в воде. На берегу под деревьями отдыхали женщины. Некоторые из них шили.
Спустя четыре года, когда на нашу землю напали фашисты, я поняла, что война, даже самая страшная, становится буднями, но в то утро мирный отдых у моря показался мне удивительным. В полдень мы услышали глухие удары где-то вдалеке. Сначала три, потом еще четыре; я ждала, что все побегут куда-то, женщины схватят своих детей...
— Почему не уводят детей? Их могут убить! — недоумевала я.
Писатель-испановед Федор Кельин (член нашей делегации) перевел мои слова молодой испанке с двумя мальчуганами.
— Куда я их уведу? Убить могут везде, — сказала она.
Об умении писать
— Научишься писать — напишешь за меня письмо в деревню моей дочке Нюше, — как-то сказала няня Наталья Борисовна.
И пришел этот желанный день... Я взяла листок бумаги в косую линейку, вытерла перышко.
— Ну, няня, что писать твоей дочке?
— Постой, — нахмурилась она, — сначала зятю отпишем. Начинай так: «Кобель желтоухий!»
Думая, что «Кобель» — имя зятя, я поинтересовалась:
— А почему он желтоухий?
— Ты знай пиши, — сказала няня.
Тут я вспомнила, что письмо обычно начинается со слова «дорогой», старательно вывела огромными буквами: «Дорогой Кобель желтоухий».
— А, ну тебя, — засмеялась няня и, сложив листок вчетверо, положила его в карман.
О сатире
Мой интерес к сатире начался с двух неправильно прочитанных мной в детстве слов. Попался мне на глаза тонкий театральный журнал, где было написано: «Около кулис». Видимо, это был критический раздел, там учуяла я что-то насмешливое, язвительное об игре актеров. Слова «около кулис» были набраны так близко одно от другого, что я соединила их и прочла «окуликулис», думая, что это означает «осрамились», «опозорились». Мое первое «сатирическое» стихотворение, посвященное завравшейся двоюродной сестре, я так и назвала — «Окуликулас».
О первой влюбленности
Мать пятнадцатилетнего Андрюши готовится к докладу. Она одна дома, в квартире тишина, но то и дело звонит телефон.
— Слушаю, — говорит она. В ответ — молчание. Через несколько минут снова телефонный звонок.
— Слушаю! Слушаю!
Молчание. Ей понятно, в чем дело. Андрею звонят девочки и, услышав ее голос, молчат.
После очередного «слушаю» и молчания мать говорит в трубку:
— Девочка, Андрея нет дома, он ушел с товарищем в театр.
И тут из безмолвной трубки неожиданно раздается вежливое: «Спасибо».
О юморе
Несколько часов спустя в вагон вошел красноармеец и громко сказал: «Кто тут товарищ писательница? Собирайтесь! Начальник велел передать: наш маршрут меняется. Не доезжая до Ярославля, поезд замедлит ход у моста, вы прыгайте, я вам подсоблю».
Мы вышли на площадку, и, когда поезд пошел медленнее, я спрыгнула со ступеньки и скатилась вниз по песчаной насыпи. Скатилась и картонка с валенками, красноармеец бросил ее вслед за мной. Отдышавшись, невольно вспомнила: «Картина, корзина, картонка и маленькая собачонка». Собачонкой почувствовала себя я. Потом засмеялась: «Однако во время пути собака могла подрасти». Спасительное чувство юмора! Сколько раз оно помогало мне овладевать собой.
О московской природе
На XVII съезде комсомола самых молодых делегаток безошибочно можно было узнать по их белым школьным фартукам. Одну из них, девятиклассницу Таню, приехавшую из Ростовской области, я спросила:
— Нравится тебе в Москве?
— Очень, очень! Все нравится!
— Ну а все-таки... что больше всего?
— Природа! — неожиданно ответила она.
За окнами шел липкий апрельский снег, день был серый, пасмурный, но в Москве она была готова восхищаться чем угодно.
О перевороте в Португалии
В Португалии переворот! Прочла утром газету и тут же вспомнила встречу у Феррейра де Кастро, когда писатели в отеле, за звуконепроницаемой плотной стеной, говорили о своих арестах и тюрьмах. Так и вижу, как забурлили рабочие районы Лиссабона, вижу гористые улочки, заполненные восставшими португальцами.
Почему-то пришли на память пушкинские строчки:
«„Как бы нам во двор окошко
Здесь проделать“, — молвил он,
Вышиб дно и вышел вон».
О вреде мещанства
Люди в нашей стране стали жить лучше, но как досадно, что вместе с достатком в иную семью приходит мещанство и во главу угла ставится добро не душевное, а то, которое наживают, — «вещички». Чрезмерное к ним стремление нередко оборачивается человеку во вред, особенно юному человеку.
О Гайдаре
Задолго до войны шли мы с Гайдаром по улице Воровского, возвращались с вечера поэзии. Вдруг он сказал как бы самому себе:
— Когда будет война, обязательно буду воевать.
В тот момент я не обратила внимания, что он сказал не «если», а «когда» будет война. Он предвидел неизбежность войны с фашизмом, носил эту мысль в себе.
***
Бухгалтер Детиздата Елена Васильевна Чепик была добрейшей женщиной, но с авторами обращалась сурово: деньги выдавала только в платежные дни. И вот однажды, в день неплатежный, выхожу я из бухгалтерии и в коридоре встречаю Гайдара.
— Не платят, — вздыхаю я.
— Знаю, — весело, к моему удивлению, отвечает Аркадий.
Через минуту из бухгалтерии раздаются какие-то возгласы. Вбегаю туда и вижу такую картину: Елена Васильевна, сидя за своим столом, невозмутимо повторяет:
— Уходите, Аркадий! Уберите свою змею.
Тут я замечаю, что из левого рукава куртки Гайдара высовывается змеиная головка на длинной, извивающейся шее. Правой рукой Гайдар слегка ее придерживает.
О философии тети Шуры
Тетя Шура — уборщица на Новодевичьем кладбище. Каждый день она видит горе, но чувства ее не притупляются.
— Невеселая у нас работа, — как-то сказала она, — но зато больших людей мы тут видим. Нет, не только в гробу, они, живые, к своим близким годами ходят. А потом, глядишь, и самого несут.
Философия под стать шекспировским могильщикам, только у тети Шуры сердечности больше.
О писательских привилегиях
Весна поздняя, холодная. Сгребаю в кучи прошлогодний лист на даче, в саду. Мимо проходит пожилой мужчина в ватнике. Останавливается у калитки, спрашивает меня:
— У Барто дворником работаешь?
— Да, — отвечаю я, тем более что в данную минуту это соответствует истине.
— Ну и как она характером, ничего?
— Ничего, работящая женщина, — отвечаю я. Живучи все-таки превратные представления о жизни писателей...
О рабочих буднях детского писателя
По утрам я обычно одна в доме, но спокойно работать могу только часов до десяти. Потом начинается телефонный трезвон по самым разным поводам: то Неделя детской книги, то Международный женский день, то зимние каникулы — выступления одно за другим. Если к этому прибавить встречи и совещания, на которых нельзя не быть, окажется, что и остальные месяцы не намного спокойнее.
— Что вы делаете в свободное время? — как-то спросили меня школьники.
— В свободное время пишу стихи, — засмеялась я.
Недавно, в период особенно трудный, на просьбы позвать меня к телефону стала отвечать голосом нашей Домны Ивановны: «Ей нету... А когда будет? Кто ж ее знает. Позвонитесь к вечеру...» Все равно отрываюсь от рукописи, но хоть ненадолго.
О чистоте жанра
Слушала музыку Гладкова к моей пьесе «В порядке обмана». Мне кажется, что он угадал, верно почувствовал жанр — это не мюзикл, а сатирический спектакль для школьников. Всегда мечтаю о чистоте жанра.
О подмене смысла слов
Есть выражение: «Он — с приветом», то есть с придурью. А у Фета: «Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало». Досадно, что хорошее, открытое слово «привет» попало в такую переделку.
Об отношении к футболу
Я пишу о нашем единодушии, но было у нас с Кассилем одно явное расхождение: с полным безразличием относилась я к его неизменному увлечению, к его пламенной страсти — футболу. Но знала: если играет «Спартак», звонить в такие дни Кассилю не стоит, он весь в футбольном пылу.
О детской японской литературе
Говорили мне, что японские писатели — люди церемонные, придут, оставят свои визитные карточки, а потом, может быть, договорятся о личной встрече. Но уже через час после нашего приезда в моей комнате было ни стать ни сесть — пришли детские писатели. Вначале мы только молча кланялись друг другу, но, к счастью, появился представитель ТАССа, знающий японский язык, и выручил нас. Многое из того, что рассказывали японские коллеги, было понятно, родственно мне, но некоторые вопросы озадачили, например: «Как вы приучаете ваших детей к одиночеству?»