1. Погиб поэт и художник Андрей Егоров. Очень трудно это принять.
Из недавних его стихов: цикл в журнале «Формаслов» о мертвом космонавте и три стихотворения в Poetry.
Короче, нужен был доброволец,
и шеренга героев, покорителей космоса
сделала шаг вперед.
Шеренга из одного человека.
Они подходили ко мне
и крепко,
от всего сердца,
но в то же время бережно
пожимали мне руку.
Потом они убили меня
это было
почти не больно.
Еще несколько стихотворений Егорова можно прочитать в посте Ильи Кукулина.
Три года назад мы ссылались на статью о страшном тюремном опыте Егорова; он рассказывал: «Для меня побегом от реальности были стихи. Очень ненадолго, и за это потом приходилось очень долго расплачиваться. Это были моменты очень напряженной умственной деятельности, почти как у живых людей. Но потом мозг истощался настолько, что пару дней после написанного стихотворения я вообще не был ни на что способен». Друзья Андрея Егорова сейчас собирают средства на его похороны.
2. В возрасте 87 лет умер французский поэт и переводчик Жан-Жак Витон. Он был одной из центральных фигур культуры Марселя; перечисление его многочисленных работ и регалий можно увидеть на сайте Actualitte. В России стихи Витона выходили в переводах Василия Кондратьева (1, 2) — ссылки на эти переводы поместил у себя в фейсбуке Александр Скидан. Здесь же он коротко вспоминает о приезде Витона в Россию: «друг и издатель В. Сосноры, человек с очень медленным взглядом и длинными сигарами».
3. Законопроект о цензурировании просветительской деятельности все-таки принят Госдумой в третьем чтении. The Village напоминает, что это значит: «…пока даже авторы поправок не знают, как они будут применяться на практике. <…> Расплывчатая формулировка позволит относить к просветительской деятельности все что угодно: лекции, мастер-классы, выставки, фестивали, конференции, сайты о науке и истории, блоги, подкасты, паблики и посты в соцсетях, ютьюб-каналы».
На Change.org (где петиция против законопроекта собрала 240 000 подписей) ситуацию комментирует ученый Сергей Попов: «Настоящее просветительство — это творческое занятие. Должен быть внутренний огонь, чтобы выйти к людям и заинтересовать их митохондриями, рассуждениями Делёза или взаимодействием частиц в недрах нейтронной звезды. Если обычно бумага пламя подпитывает, то регламенты и отчеты — скорее такое душевное горение будут гасить. Нет сомнений, что даже в самых мягких вариантах грядущие указания из министерств приведут к появлению бессмысленной бюрократической нагрузки». Он предлагает писать письма в Комитет по науке, образованию и культуре Совета Федерации с требованием открытого обсуждения законопроекта.
4. В новом выпуске журнала «Формаслов», среди прочего, — интервью Ольги Баллы с Полиной Жеребцовой, автором знаменитого дневника о чеченской войне и нескольких связанных с ним книг прозы. Жеребцова рассказывает, почему для решения многих задач обращается к художественной прозе, а не к публицистике, но при этом придерживается строгого документализма: «Переосмысление войны в Чечне и послевоенного периода в художественном плане даёт автору более широкие возможности. <…> Я сторонник того, что любой вымысел — это лишняя и бесполезная трата энергии, то есть отход от первоисточника. Особенно это касается текстов, которые основаны на дневниковых записях или воспоминаниях. Здесь важна предельная точность. Жизнь человека куда причудливее любого вымысла». Перевоплощение первоисточника в художественный текст, по Жеребцовой, означает не дополнение, а отсечение: «В документальных текстах всегда много рефлексии, эмоционального реагирования, тревожных состояний — попросту говоря, литературных сорняков, которые нужно безжалостно выдирать, ужимая текст до такой степени, чтобы он из многотомного сборника самоанализа превратился в роман воспитания, сохранив чистый источник, лишенный вымысла».
Здесь же Полина Жеребцова рассказывает, как оказалась в эмиграции в Финляндии (страна предоставила ей политическое убежище) и продолжала там работу литератора-документалиста: «Мы с мужем, ожидая решения властей, путешествовали по программе перемещения беженцев, побывали в разных лагерях, где я записывала истории мужчин и женщин из далеких стран».
5. В «Просодии» Дмитрий Веденяпин выбирает «10 главных стихотворений в русской поэзии, подсказанных случаем» (причем выбирает тоже по воле случая — первые стихи, которые пришли в голову). Все начинается со стихотворения «Пошли, Господь, свою отраду…» Тютчева: «Тут нет ни знаменитых тютчевских метафизических бездн, ни убийственных любовных переживаний. Просто человек, бредущий нетвердой походкой (нетвердость этой походки передается с помощью ювелирно точного использования то более длинных, то более коротких слов, сдвинутых ударений и сдержанно-неожиданных ритмических ходов, которые в русской поэзии стал разрабатывать именно Тютчев) вдоль садовой ограды. Конечно, сад, как почти всякий недоступный сад, немножко Эдемский». Дальше — Фет, Анненский, Мандельштам, Пастернак, «Птицы» Заболоцкого: «Идеальная короткометражка или, если хотите, виртуозный цирковой номер. Словесный цирк (чем во многом и является обэриутство), где нас и пугают, и смешат, и приглашают подумать, и восхищают мастерством».
6. В издательстве «Бослен» вышла прекрасная книга — первое научное издание «Зангези» Хлебникова, с предложением новой текстологии произведения, новыми комментариями, новыми научными работами, подробной историей самой хлебниковской сверхповести и ее постановки, предпринятой Владимиром Татлиным. Подготовил книгу исследователь авангарда Андрей Россомахин. «Кольта» публикует отрывок о том, как тираж итогового произведения Хлебникова едва не был уничтожен: «Поскольку тираж не был оплачен, типография готовилась пустить его на макулатуру, но благодаря ходатайствам друзей Хлебникова перед А. В. Луначарским 12 июля нарком дает распоряжение руководству Госиздата выкупить тираж у типографии». Россомахин называет тех, кто спас книгу: «Это художники Петр Митурич и Сергей Исаков (и его отец Петр Константинович Исаков), а также Нина Коган (соратница Малевича и Митурича) и поэт Сергей Городецкий». Здесь же Россомахин приводит документ, чуть не отправивший «Зангези» в небытие. Под ним стоит подпись Павла Лебедева-Полянского — литературного начальника-погромщика, от чьих решений впоследствии зависели судьбы не только книг, но и авторов.
7. На «Медузе» Кристина Сафонова рассказывает историю Веры Чаплиной — детской писательницы и натуралистки, взявшей на воспитание львенка, от которого отказалась мать. Свою воспитанницу Чаплина назвала Кинули — и рассказы о том, как молодая львица живет в обычной коммунальной квартире, были у детей невероятно популярны: в статье приводятся письма, которые присылали писательнице. Жизнь Кинули в коммуналке — это не только трогательная история воспитания и анекдоты (например, о том, как в квартиру залез вор, которому пришлось спасаться от львицы на шкафу), это еще и случай экстремального тестирования московского коммунального быта: львице в конце концов пришлось вернуться в зоопарк из-за жалоб и угроз соседей. С непониманием Вера Чаплина сталкивалась и на работе: после ухода из зоопарка много лет ее имя даже не упоминалось новым начальством.
Чаплина любила животных с детства, кормила и выхаживала их даже в самые голодные годы. Ее жизнь оказалась связанной с Московским зоопарком: именно она организовала там «площадку молодняка», на которой сосуществовали животные разных видов. «„Жизнь началась с того дня, как я поступила в зоопарк”, — считала Чаплина». Сегодня память о писательнице сохраняют наследники (Сафонова поговорила с мужем ее внучки Максимом Тавьевым): к статье приложено множество замечательных фотографий Чаплиной и ее животных. Больше о жизни и работе Веры Чаплиной можно узнать из посвященного ей ЖЖ.
8. В «Редакции Елены Шубиной» выходит новая книга Аллы Горбуновой «Другая материя». В своем фейсбуке Горбунова подробно объясняет, что это за книга:
«Она написана на одном дыхании, в ней нет такой сложной композиции, как в книге „Конец света, моя любовь”, но есть своё внутреннее движение. В книгу вошли, казалось бы, совершенно разные миниатюры, одни рассказывающие о крайне значимых моментах в жизни героини, а другие — о совершенно незначительных эпизодах. Притом таких миниатюр, рассказывающих о незначительных эпизодах, в книге очень много, и это принципиальный момент, потому что жизнь вообще-то и состоит гораздо в большей степени из нелепых, случайных и незначительных эпизодов, чем из важных судьбоносных моментов. <…> За счет минимальной формы, аскетично излагающей суть очень разнородных событий, без долгих рассуждений и интроспекций, читателю оказывается предоставлена огромная свобода. В этой книге автор не навязывает свой взгляд, свою интерпретацию происходящего. Литература очень часто именно что рассказывает, переваривает опыт, предлагает интерпретации, а здесь этого нет. Здесь — голая открытость самой реальности (не в смысле реализма, конечно). Эта книга работает по-другому, чем большинство книг, она не рассказывает, а показывает».
Семь миниатюр из «Другой материи» недавно опубликовало «Прочтение».
9. В «Ф-Письме» опубликован перевод эссе Урсулы Ле Гуин «Исчезающие бабушки»; перевод сделан Станиславой Ларциной под редакцией Елены Георгиевской. Это эссе — программный текст феминистской литературной критики: в нем Ле Гуин постулирует «четыре метода или техники… исключения художественных произведений, написанных женщинами, из литературного канона. <…> Методы эти — клевета, опущение, исключение и исчезновение» (обратим внимание на то, что «исключение» в переводе оказывается «методом исключения»; в оригинале — exception и exclusion). Ле Гуин показывает, как эти методы, не всегда применяемые осознанно, маргинализуют женское письмо: идет ли речь о предположении, что женщина по определению не может конкурировать с мужчинами; о гендерном дисбалансе в антологиях и премиальных списках; о непризнании заслуг писательниц по сравнению с писателями (Вулф, по мнению Ле Гуин, повлияла на литературу сильнее, чем Джойс). Под «исчезновением» Ле Гуин понимает прямое замалчивание, из-за которого из поля читательского и критического внимания пропали такие писательницы, как Маргарет Олифант и Мэри Фут, ставшая жертвой посмертного плагиата Уоллеса Стегнера.
10. В регулярной рубрике «Прочтения» книжные блогеры обсуждают роман-эпопею Кага Отохико «Столица в огне» (2 048 страниц в русском переводе) — и приходят от него в восторг: «Этот роман остается в сердце. С ним трудно проститься и невозможно забыть» (Марина Флёрова). Виктории Горбенко эта «семейная сага, разворачивающаяся на фоне японской истории первой половины ХХ века: от русско-японской войны до бомбардировок Хиросимы и Нагасаки» напоминает сериал — на который, в отличие от многих мыльных опер, не жалко потраченного времени. То же сопоставление — у Евгении Лисицыной: «К роману невероятно сложно подступиться не только из-за его малой доступности, но и по причине нагнетания высоколобой атмосферы вокруг текста. <…> А на самом деле не нужно воспринимать трехтомник как современную „Войну и мир”, но только про Японию. Представьте, что это отличный сериал с прекрасными актерами, филигранно воспроизведенными костюмами и лучшими сценаристами. „Игра престолов” первых сезонов и „Аббатство Даунтон”, а над сюжетами работают ребята из „Во все тяжкие”». Вера Котенко и Анастасия Петрич все же делают напрашивающиеся сравнения «Столицы в огне» с русской классикой: Отохико ориентировался на нее сознательно. «Главное отличие заключается в том, что автор, в отличие от своих коллег по перу из прошлого, не дает оценок происходящему, не анализирует своих героев, а доверяет им делать это самим», — замечает Петрич.
11. Книжное приложение The New York Times в этом году отметит 125-летие. На сайте газеты появился большой спецпроект, показывающий историю издания: первый выпуск в 1896-м, первая фотография на передней полосе — Эдит Уортон, обложки с Диланом и Обамой; книги, которые рецензенты рекомендовали в разные годы (Джеймс Барри, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Ральф Эллисон, Исабель Альенде, Тони Моррисон; Симону де Бовуар сначала ругают или боятся, а через двадцать лет спустя громогласно хвалят). Исторические trivia: читатели реагируют на гибель «Титаника», писатели от Джеймса Болдуина до Джойс Кэрол Оутс рассказывают, как они провели лето 1968-го. Смена тем в фокусе общественного внимания: борьба за гражданские права, сексуальная революция, Black Lives Matter. Ощущение — вот есть большое издание, играющее очень-очень важную роль.
12. В The Baffler — статья Кайла Паолетты о Джордже Сондерсе и «религии литературного мастерства». Сондерс приступил к литературному образованию в Сиракузском университете (штат Нью-Йорк) с багажом приключений за плечами: работал на скотобойне в Техасе и на нефтяной платформе в Индонезии; заляпанный кровью или нефтью, он думал, что придет время — и он об этом напишет. К первому сборнику рассказов Сондерс шел десять лет, но после его выхода вернулся в Сиракузский университет уже в качестве профессора и начал собирать литературные награды одну за другой (в 2017-м он получил Букеровскую премию). Сейчас Сондерс решил написать книгу о литературном мастерстве — и в помощники взял русских классиков.
На полке с пособиями видных писателей по литературному мастерству уже тесновато, замечает Паолетта: здесь и Стивен Кинг, и Урсула Ле Гуин, и Сэмюел Дилейни, и Маргарет Этвуд, и Рэй Брэдбери, и Марио Варгас Льоса. Во многих из этих книг превозносится именно мастерство — то, что можно развить, отточить; то, без чего не будет выдающейся литературной карьеры; то, чем очень хочется похвалиться — причем похвалиться не только собственным мастерством, но и пониманием чужого. Сондерс делает это на примерах Чехова, Толстого, Гоголя и Тургенева; Паолетта говорит, что к «конструированию мира» в их рассказах американский писатель подходит то как к сборке мебели из «Икеи», то как к русской версии игры GTA. Текст рассказов он прерывает собственными замечаниями, составляет списки персонажей и действий, напирает на эффективность, убедительность и скорость, которых достигают русские классики. Впрочем, тех так просто не возьмешь: если Чехова еще удается подвергнуть вивисекции, то, дойдя в конце книги до рассказа Толстого «Алеша Горшок», Сондерс забывает, что должен чему-то учить, и становится восхищенным читателем. Все это, ехидно замечает Паолетта, не поможет читателю написать свой рассказ — но сама фигура Сондерса остается воплощением идеи, что сделать это под силу любому. В каком-то смысле так и есть: сядь и пиши, написал — перечитай, не нравится — переделай; но стоило ли писать ради этого книгу-матрешку, внутри которой — пустота очевидной идеи?
13. В следующем году издательство The Borough Press выпустит антологию эротических рассказов, написанных известными авторами, сообщает Brittle Paper. Авторы действительно известные: среди них Луиза Эрдрич, Марлон Джеймс, Ребекка Маккаи, Чигози Обиома, Пол Теру. Штука в том, что тексты в антологии не будут подписаны. Сами гадайте, у кого какие эротические фантазии. Фокус, кстати, знакомый: в 2016 году выходила антология «Русская поэтическая речь», устроенная по тому же принципу.