Мир, мир, смятенный дух!*Перевод Михаила Лозинского
У. Шекспир. Трагедия о Гамлете, принце Датском
Говорить о Борисе Дубине — значит искать новый эсперанто, понятный всем, но и для всех дистантный. В каком-то смысле это означает найти язык глобального порядка, созданный в ожидании реальности еще только предстоящей, а не данной. В нем всегда есть нечто, что оставлено в ожидании, зависло в паузе, сочтено цезурой.
В нем глухо проглядывает «вещий трепет» Баратынского — способность еще не понимать, но уже предвидеть то, что не сводится к зримой системе координат.
И эта острота чувства жизни, эта жадность к феноменологии события выводит его за рамки любых национальных и творческих условностей.
Он всегда насторожен, замкнуто одинок, при всей своей масштабной открытости людям. Он всегда готов прислушиваться к пустотам и искать одиночества «конца». И эта его поэтическая интуиция перекрывает собой все. Более того — превращается в политическую.
Мне субъективно трудно назвать его кем-то одним — социологом, переводчиком, политическим мыслителем. Но вот то, что о нем можно сказать определенно, — это то, что он пытается энергично настоять на культуре ответственности, основанной на представлении о ненасилии, — модернизации как ненасилии. Для такой модернизации надобен отклик никак не «аморфной множественности» (Б. Дубин), норовящей сложиться во внеэлекторальное «перманентное большинство», и даже не сакраментального «ответственного индивида», призванного мыслить ответственность как утилитарную верность себе, а исключительно тех, кто мыслит идентичность в рамках табу на ломку других. Табу эти не обозначаются на кушетке психоаналитика и не фиксируются в экспрессии потоковых дашь-на-дашь — флешмобов, интернет-рынков «бытия». К ним апеллируют, работая институционально. Обеспечив выход из общего в общее — из социальной атомизации в поле общего дела, максимально инклюзивного и в поляризованных обществах. В определении, каковы они, не минуешь обсуждения (абсолютно пророческих для 1997 года) посткоммунистических соцсвязок — «лигатур» Ральфа Дарендорфа... Что социологу, что политику остается делать в комьюнитиз, десятилетиями знавших толк во всей грубой, кичливой, безраздельной яви общего поиска врагов?
Но res publica по-дубински — это еще и разрыв с типом сознания, концентрирующегося в насилии. Это ведь только насильник думает, что он понял или, да что там — раскусил всех?
«Знать», по Дубину, — это стоять перед лицом еще и эпистемологического насилия, убивающего противника задолго до его физического уничтожения самим посылом о его «коммунальной непригодности» — исчерпанности для совместного бытия.
Полновесность возвращения к гражданскому миру — этическая задача всей социологической школы Юрия Левады.
Но самостоятельная задача Дубина в этой связи — концептуализация «особости» в постсоветской ойкумене. «Особое» — не техники подавления гуманности «чужого». И не скрипты тавтологического мышления, внутри которого мы не можем быть другими, поскольку другими нам не быть. «Особое» — образ жизни, ее философия. Но что она должна означать для нас самих, если «особость» — лот выживания в игре на вылет? Если ее рамка — опасность «исчезновения», засевший в нас предкатастрофный синдром?
Как бы то ни было, Дубин не согласен жить на грани... И обществу этот протагонист точности предлагает язык будущего, свое эсперанто, в котором пустоты — вызов слуху.
В преддверии новых социально-политических решений — гражданский мир. В преддверии общих угроз — общее дело. В преддверии массовых страхов — communitas rei в его высшем политико-поэтическом понимании: жизнь без конца.