1. Трудно думать о чем-то, кроме смерти нижегородской журналистки Ирины Славиной. На портале KozaPress, который она основала, правозащитник Станислав Дмитриевский пишет: «Ира… была сторонником беспристрастного европейского подхода. Безэмоциональность над схваткой. Внимательность к точности изложения, к детали. Обязательное отделение факта от комментария. Всю боль, весь клокочущий гнев, все возмущение несправедливостью она оставляла себе. Это жило в ней и выжигало ее изнутри»; здесь же он называет имена людей, стоящих за обыском в квартире Славиной, который подтолкнул ее к самоубийству. Также на KozaPress опубликованы реквизиты для желающих помочь семье журналистки. На «Холоде» Славину вспоминают политики и правозащитники; сайты NN.ru и «Медуза» *СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией рассказывают о ее жизни и о давлении, которое она постоянно испытывала. Размышления о поступке Ирины Славиной можно прочитать, например, у Антона Долина*Признан в России иностранным агентом, Кирилла Мартынова*Признан в России иностранным агентом, Ольги Седаковой: «У людей может не остаться слов, кроме такого огня».
2. В «Афише» три создательницы зинов — самодельных журналов — рассказывают, как и зачем они их выпускают. Это три очень разных издания: если комикс «Жили в Петербурге, смотрели на деревья» посвящен городскому озеленению (о котором здесь размышляют нарисованные человечки-братья), то журнал Полины Кошечкиной «Девочки» фокусируется на историях женщин, от рок-певиц до политзаключенных, а зин Саши Граф «У ворот женской колонии — никого» подробно показывает, какой ад — женская тюрьма в России: «Никто там женщин не лечит, их заставляют работать на внутренних хозработах и применяют к ним разные виды насилия. Это натуральный концлагерь». В предисловии к публикации рассказывается краткая история зинов, здесь много ссылок.
3. Много поэтических публикаций. На «Грезе» — тексты Максима Мирошниченко, Веры Воиновой, Евгении Сусловой: «Я нашел тебя в колодце. Они съели мою любовь, чтобы изменить свое тело. Время выбывает из ряда. Я распознал тебя в колодце слов, чтобы следующий момент мог случиться. Я вижу теперь, с какой силой вещи отталкивают друг друга. И имя этому — поцелуй». Здесь же — корейская поэтесса Мун Чонхи в переводе Дмитрия Лазуткина: «Мы, будто разбросанные ветром листья / Или вечно озабоченные скарабеи, / Расползаемся в разные стороны, / Так и не узнав друг о друге — ничего».
В журнале «Формаслов» — новые стихи Юрия Смирнова, Алины Витухновской, Дмитрия Веденяпина, Владимира Гандельсмана:
С приятелем по снегу мягкому,
податливому, мягкому, живому,
между могил мы шли к воротам кладбища.
Был каждый шаг в особенную радость.
В мозгу чуть вспыхивала фотография,
приставленная к свежему кресту,
все реже вспыхивала и погасла.
19-й номер журнала «Гвидеон» целиком посвящен поэтическому переводу: современная израильская поэзия — в переводах Александра Бараша, американская — в версиях Павла Кричевского и Владимира Гандельсмана, польских авторов перевел Игорь Белов, литовских — Анна Гальберштадт. Здесь же — довольно невнятные вариации С. Михайлова на темы лимериков Эдварда Лира и новый фрагмент из «Одиссеи» в переводе Григория Стариковского (одна из самых захватывающих переводческих работ последнего времени).
В шестом номере «Флагов», среди прочего, — стихи Дениса Ларионова и Юлии Кокошко, очень интересная поэма Никиты Левитского, коллажи со скриншотами Руслана Комадея и эксперименты Андрея Черкасова с гугл-переводчиком («аплодисменты / на русском языке // всё в порядке, / но я не знаю, что нужно делать // я думаю, что я всё ещё с вами, / и всё в порядке»).
Наконец, на «Сигме» опубликовал свою новую поэму «Двустишия Льва Васильева» Игорь Булатовский. Название и самый замысел воскрешают одного из самых неприкаянных поэтов ленинградского поэтического андеграунда: Льву Васильеву посвящена глава поэмы Булатовского «Родина», где говорится: «Беда не в том, что он умирает, а в том, что я не запомню / тогда его предсмертных двустиший»; нынешнее произведение — попытка эти двустишия воссоздать:
дворники дворники первые признаки жизни
скатерть-дорожка под арку и вон со двора
В одном из двустиший появляется сам Булатовский, увиденный глазами Васильева:
послал за агдамом тонкую душу
лет через тридцать напишет об этом стихи
4. Одна из самых обсуждаемых книг последних недель — второй роман Алексея Поляринова «Риф». На «Медузе» *СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией Галина Юзефович отмечает его сложную структуру и полагает, что, несмотря на ощутимую механистичность, «сделанность», «Риф» относится к вымирающему в России виду «композиционно продуманного, многослойного и при этом увлекательного романа». А на «Дистопии» Микаэль Дессе сопоставляет «Риф» с недавними фильмами и сериалами, элегантно зачерняя спойлеры — их, впрочем, столько, что, может быть, лучше сначала прочитать книгу.
5. В «Коммерсанте-Weekend» Игорь Гулин рецензирует роман Дмитрия Бавильского «Красная точка» — попытку сыграть по правилам Пруста на материале Урала конца XX века (эту замену Франции на застойный Челябинск критик отчего-то называет комической). «Весь этот мир не вызывает тут ни ностальгии, ни ненависти, и оттого выглядит по-настоящему живым. Однако вместе с этой исторической конкретностью действует в общем-то вполне вневременное ощущение детства как волшебной эпохи — состояния ожидания неясного чуда, превращающего любую будто бы непригодную для того реальность в магический мир». Как пишет Гулин, во второй половине романа, где на смену советскому застою приходят 1990-е, книга, под стать времени, «становится капельку бульварной» — но ценность «Красной точке» придает именно осознание того, что некоторые вещи вспоминать трудно и неловко.
6. В «НГ-ExLibris» Андрей Краснящих пишет об умершем в конце августа харьковском поэте Илье Риссенберге: «Илья был поэт теоретизирующий, вернее, метафизирующий — осмысляющий все с точки зрения первооснов бытия и, как правило, в рамках поэзии. Хотя и просто пошутить, посмеяться над чем-то вместе мог и любил. Вообще он был очень веселым, грустным я его даже не могу представить: задумчивым — да, негодующим — да, злым, остервенелым — нет». Риссенберг начал писать поздно, а признание пришло к нему в последнее десятилетие жизни; одно его стихотворение — о незамерзающих утках в замерзающей воде! — можно прочитать здесь же.
7. На «Прочтении» вышел громадный материал о современной итальянской литературе, сделанный переводчиками и филологами-итальянистами. Проза, поэзия, детская литература, комиксы; известные (Эко, Ферранте, Коньетти) и неизвестные в России имена. Материал продолжает серию страноведческих подборок «Прочтения» — каждый раз это вызывает искреннее уважение.
8. В прошлом выпуске мы давали ссылку на разбор экранизаций «Дюны»; на этой неделе подоспел подробный гид по роману и его экранизациям, написанный Лизой Биргер (ее отец Алексей Биргер — один из переводчиков «Дюны» на русский; сравнению переводов тут посвящен небольшой раздел). О философии романа: «Одна из особенностей романа Герберта — в нем почти никогда нет неожиданных поворотов сюжета. <…> Все подготовлено пророчествами, но мы-то помним по истории Иисуса Христа: оттого, что она не отступает от сценария, менее интересной она не становится. Игры, или даже козни, с будущим создают политический контекст романа Герберта. Политика — это когда кто-то придумывает будущее за нас. И сопротивляться этому навязанному сюжету и есть настоящий героизм».
9. Еще одна «коммерсантовская» публикация — к 75-летию «Пеппи Длинныйчулок». Ульяна Волохова объясняет, как эта книга изменила отношение к детям в Швеции: поначалу к Пеппи, которая живет одна и не признает никаких социальных конвенций, шведские издатели отнеслись с опаской — в результате первая книга Астрид Линдгрен вышла уже после второй. «…а что, если знакомство с Пеппи плохо повлияет на детей и беспорядок ее мира переместится в детские? Брать на себя ответственность за то, что может произойти в детских, Бонниер не хотел». Когда «Пеппи» все же опубликовали, книга стала бестселлером — и попала в фокус внимания педагогов, пропагандировавших свободное воспитание. «„Пеппи защищает права детей от взрослых“,— говорила Линдгрен о своей героине. На самом деле Пеппи сделала больше — она помогла взрослым увидеть, что у детей вообще есть права». И борьба Линдгрен за эти права привела к тому, что в Швеции приняли закон, запрещающий любое насилие над детьми.
10. На следующей неделе объявят нового лауреата Нобелевской премии по литературе; в самом начале октября были обнародованы традиционные букмекерские предсказания — в самом деле традиционные: в списке нет ни одного имени, которое не появлялось бы там раньше. Самые высокие шансы, по мнению букмекеров, у Мариз Конде, получившей в 2018-м «альтернативную Нобелевскую премию»; затем идут Людмила Улицкая*Признана «иностранным агентом», Харуки Мураками, Маргарет Этвуд и Нгуги Ва Тхионго.
11. В американском издательстве New Directions выходит том «неизвестного Кафки» — на самом деле все тексты были ранее известны, но существовали в разрозненных публикациях, а два раньше не переводились на английский. Кафка, замечает Грегори Ариэйл на Lithub, «один из самых плодовитых современных авторов»: новые переводы и книги избранной прозы выходят в Америке постоянно. Новая книга, составленная биографом писателя Райнером Стахом, высвечивает важное свойство поэтики Кафки: «Его притчи о существах и гибридах нарушают границы между субъектом и объектом, организмом и вещью, демонстрируют произвольность понятий иерархии, суверенитета и владения». Ариэйл признается, что его не так трогают «параноидальные лабиринты бюрократии и юриспруденции», которые любит выстраивать Кафка, как эти крохотные истории, напоминающие то ли хасидские легенды, то ли дзенские коаны, то ли сказки о животных.
Дальше, впрочем, следует что-то странное. Ариэйл замечает, что ему претит культ личности Кафки, из которого делают какого-то литературного святого. Вот я читаю в сто пятнадцатый раз Кафку, пишет Ариэйл. А мог бы в это время читать что-нибудь современное: Хироко Оямаду! Или Н. К. Джемисин! Или Джеффа Вандермеера! «Прочитывая каждую строчку канонического автора… мы, конечно, можем что-то приобрести, но можем чего-то и лишиться — например, важнейшей встречи с современным умонастроением». А ведь можно было бы вообще ничего не читать, а заниматься чем-нибудь полезным: явный недокрут в концепции! Впрочем, справка в конце текста немного проясняет дело: Грегори Ариэйл защитил диссертацию по «англо-американским имитаторам Кафки», так что тут у нас, кажется, случай «ах, восточные переводы, как болит от вас голова».
12. На Jstor — заметка историка Карли Силвер о том, как средневековые арабские авторы писали о лесбиянках; материал написан на основе статьи исследовательницы Сахар Амер в Journal of the History of Sexuality. Западные представления о сексуальности в арабском мире подвержены ориенталистским стереотипам о неизменной репрессивной культуре, пишет Силвер. Однако изучение текстов, скажем, IX века показывает, что все не так однозначно: если в европейских языках Средних веков специальных слов для обозначения лесбиянок и лесбийских практик не было, то у арабов их было довольно много. В «Энциклопедии наслаждений» X века описана романтическая любовь двух женщин, а поэт XIII века Ахмад аль-Тифаши в одной из своих книг описывает лесбийские ласки в подробностях, называя их «шафрановым растиранием» (движения руки — такие же, как при окрашивании ткани шафраном). Сегодня от этого вольнодумства не осталось следа: когда Амер попыталась приобрести арабское издание «Энциклопедии наслаждений», ей отказались его продать — пришлось прибегнуть к помощи друга мужского пола. Амер предполагает даже, что современные арабские представлении о сексуальности вообще и гомосексуальности в частности — это колониальное наследие Запада.
13. В Smithsonian — статья Мэтью Кроуфорда о том, почему «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» Роберта Пирсига до сих пор актуальная книга. Описанное в ней мотопутешествие из Миннеаполиса в Сан-Франциско «вызывает чувство утраты»: путешественники никуда не торопятся, следят за ходом поездки, не отмечая на электронной карте координаты, а принюхиваясь к запахам болот и приглядываясь к птицам. И вообще за седоком на сиденье устроился его ребенок — «когда вы вообще в последний раз такое видели?» Готовность героев книги рисковать, ехать в неизвестность, современных читателей прямо-таки манит — «особенно если они никогда не садились за руль мотоцикла».
Уже в 1974 году, работая над своим философским травелогом, Пирсиг понимал, что такой способ путешествия — штука обреченная. Сегодня такой круиз невозможен не только потому, что гаджеты отвлекают нас от природы: хуже, что гаджеты за нами следят. Пытаясь «уехать куда подальше», мы бы зависели от GPS, а GPS, замечая наше местоположение, скармливала бы нам соответствующую рекламу. Решение, которое мог бы подсказать Пирсиг, — в разделении цифрового и механического: герой его книги предан своему мотоциклу, старается его понимать и знает до последней детали. «Его отношения с машинами не зависят от соблазнов мгновенного удобства. Здесь надо испачкать руки, полагаться на самого себя. В „Дзене“ мы видим человека, который вступает в прямое соприкосновение с материальными миром и благодаря этому обретает хоть какую-то независимость — как от производителей волшебства, так и от культурного отчаяния».