Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Александр Клибанов. Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954. Сост. Елена Воронцова. М.: Новое литературное обозрение, 2024
— Насколько известна читателям и ученым переписка Клибанова с его женой, Натальей Ельциной? Ее фрагменты где-то публиковались прежде?
— Думаю, большинству наших читателей не было известно о существовании этой переписки. В ходе работы над книгой я опубликовала некоторые фрагменты в двух статьях.
— Что нового для понимания Клибанова как личности и ученого дает нам его переписка с супругой?
— Клибанов, конечно, выстраивал свой образ через эти письма и особенно через комментарии к ним. В своих научных работах он умел говорить на языке, который готовы были услышать в советское время. И если читать только эти его программные работы, то сложно представить, что этот человек был в лагере, хорошо знал многих оппозиционных и андеграундных деятелей. Клибанов помнил огромное количество стихотворений, занимался переводами, уделял большое внимание чтению художественной литературы. Его лагерный опыт — это во многом опыт того, как чтение может спасти жизнь: он мог цитировать некоторые классические произведения наизусть, и его охотно слушали уголовники, он отдавал свои книги на время и исправно получал их назад.
Публикуемая переписка делает образ религиоведа и историка Александра Клибанова более объемным и сложным. В ней отразилась, если можно так сказать, и лагерная повседневность, и духовная жизнь в неволе. Переписка Клибанова с Наталией Ельциной — это еще и обмен на уровне искусства: он посылает ей ноты, она описывает, какие картины пополнили их коллекцию и так далее.
— Публикуемые переписка и комментарии Клибанова к ней выходят за рамки исследования взаимоотношений ученого с женой. Расскажите, пожалуйста, о контекстах, в которые нас погружают, и реалиях советской жизни, в которые нас вводят эти исторические источники.
— Эти письма не так сильно затрагивают тему взаимоотношений Александра Клибанова с Натальей Ельциной. Это не тот эмоциональный разговор любящих душ, который можно было бы ожидать. Во многом в силу цензуры, в силу особенностей их характеров — это постоянный обмен открытиями из мира музыки, литературы и искусства. В переписке Клибанов раскрывает глубину своих интеллектуальных потребностей. В самом общем виде переписка демонстрирует путь, который может проделать человек, находясь в невыносимых условиях. Такое чтение позволяет приблизится к пониманию людей сталинской эпохи.
В комментариях к переписке Клибанов касается разных тем. Работу над комментариями ученый начал в середине 1980-х годов и продолжал вплоть до самых последних дней своей жизни (он умер весной 1994 года). От деталей лагерных событий он постепенно переходит к разговору о том тектоническом сдвиге, который происходил в СССР прямо у него на глазах. В какой-то момент он практически забывает о письмах. И это скорее уже комментарии современника к тем произведениям, которые были изданы в 1980-х — начале 1990-х годов, к той социальной и политической повестке, которая была актуальна. Подготавливая к печати эти письма, а также составляя комментарии, Клибанов вступает в диалог с читателем, прошедшим опыт гласности и перестройки. Он постоянно подчеркивает, что у него был широкий круг друзей, среди которых и сидельцы, и непризнанные гении литературы и искусства. То есть он себя через эти комментарии, с одной стороны, немножечко обеляет, делает своим в этой новой среде, в которую он вплывает в 1990-е.
С другой стороны, видимо, он не так уж сильно кривит душой, потому что комментарии заканчиваются разговором о Ленине. Ленин остается для Клибанова фигурой номер один. И это вот как раз разговор об идеалах интеллектуалов, на который можно посмотреть через конкретную фигуру Александра Клибанова. Поэтому переписка и комментарии выводят нас на очень много таких планов и смыслов, над которыми еще стоит подумать. Может быть, переписке недостает еще каких-то слоев комментариев, кроме имеющихся в книге.
— Клибанов был авторитетным исследователем меннонитства. В вашем вступительном тексте упоминается, что, по версии следствия, одним из важных аргументов, подтверждающих виновность Клибанова при его аресте в 1936 году, была его монография «Меннониты». Скажите, чем эта книга не угодила НКВД?
— Судя по всему, дело Клибанова было заказным и стало продолжением процесса над Каменевым и Зиновьевым. У НКВД была задача оправдать арест научного руководителя Клибанова, Николая Маторина, и дать серьезные сроки его единомышленникам. Для этого было необходимо выбить признательные показания у Клибанова. Среди списка вещей, изъятых при аресте, мы находим ряд научных публикаций. Эти публикации были завизированы Петром Красиковым и Емельяном Ярославским, которые, кстати, не выручили ученого, когда он обратился к ним незадолго до ареста. В принципе с этими текстами было все в порядке до того момента, пока Маторин не перешел в разряд врагов. Когда это произошло, Клибанов с коллегами также оказались в этом списке. И научные работы Клибанова перестали быть научными как таковыми, они стали троцкистской агитацией. Поэтому не только предисловие Маторина к монографии «Меннониты» доказывало вину Клибанова. Сам факт написания им книги доказывал его виновность, поскольку, создавая этот текст, он находился под влиянием своего научного руководителя.
Александр Клибанов с женой
— Как пережитые репрессии отразились на мировоззрении ученого и его отношении к академической науке?
— Кое-что на этот счет можно прочитать в книге Эллы Комиссаровой «Цветная рубаха судьбы». В ней автор с большой теплотой вспоминает совместные экспедиции с Клибановым и приводит некоторые его рассказы. Многие коллеги Клибанова, с которыми я общалась, говорят примерно об одном: он не озлобился и не утратил любовь к жизни. Перед нами фигура жизнелюбивого, яркого и немного провокационного человека.
Нельзя сказать, что пережитые испытания сломали его. Они его научили «делать заборчик». То есть он умел правильно расставить ссылки на классиков во введении, чтобы любой его труд был напечатан. И он довольно успешно печатался. Когда был кризисный, переломный момент с экспедициями — он спокойно ушел в сектор феодализма Института истории АН СССР и дальше продолжал уже не публичную и не полевую работу. Он, судя по всему, так и не стал членом партии. Однако оставался пламенным ленинцем. Нельзя сказать, что два больших лагерных срока и то, что было между ними, заставили его полностью пересмотреть свое поведение или затаиться. Это не история про его коллег, которые оставались в тени где-то в Красноярском крае или только консультировали, но уже не выходили на большую арену. Видимо, все-таки он был очень амбициозным и не мог сидеть в глуши.
Мы можем с уверенностью сказать, что Клибанов, конечно, не Дмитрий Лихачев, но и не борец с режимом. Он был пламенным сторонником революционных преобразований и во многом эти преобразования дали ему путевку в жизнь. Мне кажется, он понимал, что новый, советский режим (при всех его миллионах недостатков, которые Клибанов прекрасно видел) позволил ему заниматься тем, чем он занимался. Все-таки черта оседлости, где он родился и карьера крупного ученого — это совершенно разные стратегии. Думаю, важное значение имело и окружение. Рядом с ним постоянно были яркие единомышленники, которые вместе с ним верили в светлое советское будущее (чего стоит хотя бы Владимир Бонч-Бруевич).
— Какое, на ваш взгляд, место занимает Клибанов в советской гуманитарной мысли?
— Клибанов никогда не был только историком, у него всегда был прикладной интерес. Во многом, конечно, Клибанова сделала молодая и очень амбициозная петербургская школа полевых исследователей. Это была мобильная, динамичная, ориентированная на результат команда, во главе которой стоял Николай Маторин. Идея о необходимости максимального вовлечения в полевые исследования была очень близка Клибанову. Большое количество времени он отдавал полевым исследованиям, и для меня Клибанов — это в первую очередь человек, который смог продолжить практику (в том числе дореволюционную) полевых исследований. В 1959 году Клибанов очень много сделал для изучения того, что можно назвать маргинальной религиозностью или народной религиозностью. Он никогда не пренебрегал архивами и работой с первоисточниками, кроме того, ученый умел найти подход к респондентам. Это человек, у которого можно многому поучиться. Взгляд середины девяностых, когда запросто могли сказать, что в Советском Союзе не было гуманитарной науки, сейчас уже выглядит несостоятельным, и мы можем с уверенностью сказать, что Клибанов — это яркое явление в отечественной гуманитарной мысли.
Мне хотелось бы обратить внимание, что разговор о советской науке вне контекста биографии ученых совершенно немыслимый и какой-то надуманный. История науки, которой очень интересно заниматься, играет новыми красками, когда мы понимаем, кто кому был кум, сват, брат, кто с кем сидел, пил и так далее.
— Повлияло ли изучение религии на мировоззрение Клибанова? Симпатизировал ли он какой-то религиозной традиции?
— В отличие от того же Богораза или Штернберга, Клибанов особенно не высвечивал свое еврейское происхождение. Несмотря на то что он точно неплохо разбирался в этой традиции, непохоже, чтобы это всерьез повлияло на какие-то его установки. Он, безусловно, с большой любовью пишет, особенно в поздние годы, о старых русских сектах. Мне кажется, что максимально тепло он относился к молоканам и Новому Израилю. Если верить его близким друзьям, видимо, с участниками Нового Израиля у него были дружеские отношения. В защиту молокан он писал официальные письма, когда в начале 1990-х встал вопрос об их переселении. Есть видео его знаменитого выступления на большом молоканском съезде. Видимо, Клибанов как-то осмыслял свое общение с представителями разных религиозных традиций.
Можно сказать, что идея включенного наблюдения и вдумчивого глубинного интервью была близка Клибанову уже в конце 1950-х — начале 1960-х, за что он в том числе и был подвергнут разгромной критике. Хотя он мог использовать и ныне запрещенные в социальной антропологии приемы. Например, он мог не признаться информантам, по какому поводу он отправился на интервью, а представиться социальным работником.
В постперестроечный период вокруг фигуры Клибанова сложилась своеобразная мифология, среди самых ярких образов которой «религиовед-волкодав», выкалывающий глаза православным иконам. Этот миф возник благодаря усилиям тех, кто подготовил к печати книгу протоиерея Александра Меня «О себе» и снабдил ее рядом ошибочных комментариев, например:
«У Лебедева на работе был сотрудник, садист (по моим наблюдениям), который настолько ненавидел Церковь и веру, что, например, приобретал иконы, чтобы чертить на них гадости, выжигал глаза святым; использовал дароносицу для пепельницы или мусорницы и т. п.».
В комментариях почему-то указано, что этим сотрудником был Клибанов. На самом деле речь идет о работнике Областного музея Истры — атеисте Колобынине.
На самом деле Клибанов был большим ценителем искусства. Семейная коллекция икон и картин из собрания Александра Клибанова и Наталии Ельциной была передана в Русский музей. После смерти супруги ученый договаривался о ее отпевании в Церкви Михаила Архангела на Юго-Западной.
— Клибанов оставил после себя учеников. А можно ли говорить о том, что им была создана научная школа?
— Вокруг Клибанова было достаточное количество заинтересованных людей, и ему это было важно. Он был в курсе западной научной повестки, если он не мог прочитать текст на языке оригинала — у него обязательно был перевод. В архиве РАН хранится его переписка с Жаком Ле Гоффом, Ароном Гуревичем, Этель Данн, Михаилом Бахтиным, Ладо Гудиашвили, Кати Русселе и другими.
Из ярких фигур ближнего круга стоит упомянуть Льва Митрохина. Безусловно, он вырос не без влияния Клибанова. Можно также упомянуть Людмилу Тульцеву из Института этнографии АН СССР. Она писала дипломную работу у Клибанова и многое у него взяла. Он точно был человеком, который не смотрел на молодого ученого свысока. Про это говорят очень многие, кто знал его лично. Человек мог делать первые научные шаги, и Клибанов не ленился прочитать его текст и найти в нем что-нибудь стоящее.
Елена Воронцова
— Насколько мне известно, до сих пор не написана биография Клибанова. Что бы вы посоветовали прочитать тем, кто хочет познакомиться с его жизнью и деятельностью? Кроме «Крови событий», разумеется.
— Если хочется познакомиться с его биографией в самом кратком виде, то я рекомендую обратиться к сайту архива РАН. Значительная часть архива Клибанова оказалась там, и коллеги, конечно, написали вводную статью к его фонду. Для первоначального знакомства этот текст будет полезен. Вполне годится текст о Клибанове в «Православной энциклопедии». Несколько раз проходили научные мероприятия памяти Клибанова.
— Какую литературу вы бы посоветовали прочитать тем, кто хочет больше узнать о специфике изучения религии в Советском Союзе?
— Среди ярких работ последних лет я бы назвала перевод книги Сергея Кана о Льве Штернберге и монографию Марианны Шахнович и Екатерины Терюковой «Научный атеизм: от науки к утопии». Кроме того, есть наша коллективная монография по психологии религии в России XIX — начала XXI века, подготовленная под руководством Константина Антонова. Есть прекрасная серия работ по истории изучения религии в России, подготовленная коллективом кафедры философии религии и религиоведения СПбГУ во главе с М. М. Шахнович (биобиблиографический указатель, публикации трудов Владимира Богораза, сборник по истории и антропологии религии, работы о Музее истории религии). В качестве ценного источника можно также назвать многотомную «Антологию отечественного религиоведения», вышедшую как приложение к журналу «Государство, религия, церковь» в конце 2000-х.
— Возможно, было что-то, о чем я не спросил, но что вы хотели бы рассказать.
— Думаю, стоит больше уделить внимания жене Клибанова Наталии Ельциной. Если смотреть на массив писем, то тексты, написанные Клибановым, составляют бо́льшую часть. Однако ответы супруги Клибанова тоже довольно объемные. Мне кажется, что в их переписке они играют не меньшую роль, чем тексты ученого. Сама по себе фигура Ельциной очень красиво показывает нам, как интеллектуал находит себе укрытие в эпоху гонений. Наталия Ельцина была доктором биологических наук, работала в Институте экспериментальной и клинической онкологии Академии медицинских наук СССР. При других обстоятельствах она могла бы быть и литературоведом, и искусствоведом. На презентации книги «Кровь событий» кто-то из знающих ее людей сказал, что она мечтала о совсем другой карьере, но ее опытная мать отправила дочь на медицинский факультет. Все огромное сообщество литературоведов, которое окружало ее мать и рядом с которым Наталья оказалась с самого детства, было ее ближним кругом для общения, но не для работы. И он, мне кажется, служил для нее укрытием.