Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Как-то раз сценариста Саморядова попросили рассказать сказку. Сценарист Саморядов, допивая бесплатное (немаловажная деталь) шампанское, выдал такой экспромт:
«Один мальчик любил девочку. И был он где-то классе в девятом. А она на него не обращала внимания, а потом раз — и умерла. Ее отнесли на кладбище, похоронили, дело забылось. Ну, он пришел на кладбище ночью, вырыл ее, притащил к себе в сарай, отмыл и говорит: „Вот видишь, когда ты была живая, ты смотрела на других мальчиков, а на меня не смотрела. А вот когда умерла, я один смотрю и люблю тебя“. И стал с ней жить. Стал с ней жить, и у них родилось трое детей. Она мертвая была, и дети у них были полумертвые. Они стали подрастать, выползать по ночам на улицу и нападать на мелкий скот. Он видит, что уже опасно, — не то получается. Он тогда вырыл могилу, положил жену свою, зарубил детей, сверху засыпал землей и понял, что живым надо жить с живыми, а с мертвыми жить нельзя».
Эта поучительная история, в шутку сочиненная за необязательным интервью на «Кинотавре», оказалась пророческой и для Алексея Саморядова, и для его бессменного соавтора Петра Луцика. Через каких-то полгода 31-летний Саморядов погиб в Ялте — самым нелепым, страшным и печальным образом из возможных; но, как это редко, но все же случается с большими, шире своего времени, художниками, одним ему известным способом продолжил творить и написал самое известное свое произведение уже после физической смерти. Написал он его руками Луцика, вовсе не из позы или трюкачества продолжившего в сценариях ставить имя Саморядова рядом со своим. Но, поскольку живым с мертвыми жить нельзя, и сам Луцик скоро последовал за другом, словно доказав тем самым его наблюдение. Перед этим он, однако, выполнил конечную цель творческой концепции, которую развивали Луцик и Саморядов. Миру ее результат был предъявлен 7 ноября 1999 года.
В тот воскресный день президент самопровозглашенной Ичкерии Аслан Масхадов заявил о готовности к переговорам с федеральными властями, избирком отказал криминальному авторитету Сергею Михайлову по прозвищу «Михась» в регистрации кандидатом на предстоявших думских выборах, в израильской Нетании произошел взрыв, пострадали 27 человек. Согласно опросу журнала «Итоги», в том году лишь 14% россиян смогли правильно сказать, какой праздник отмечается 7 ноября. Опрос, правда, был с подвохом: за верный ответ засчитывалось «День согласия и примирения». Непонимание того, что за праздник отмечается, впрочем, не мешало этому самому народу в тот день отмечать что-то свое и, вероятно, сокровенное.
Кадр из фильма «Окраина» (1998)
Некоторая часть этого народа наверняка тот день провела перед телевизором, включив канал «ТВ Центр», где один за другим показывали старые, революционные и контрреволюционные, фильмы: «Чапаев» братьев Васильевых, которые на самом деле никогда не состояли в родстве, «Бег» Алова и Наумова, «Зимний вечер в Гаграх» с Панкратовым-Черным. После «Зимнего вечера» показали совместный концерт Олега Газманова, Татьяны Булановой, Алены Апиной и группы «Любэ». Если к концу представления перед телевизорами остался кто-то живой, то он мог увидеть нечто запредельно непонятное: то ли явь, то ли порождение водочных паров. Исчезли с экрана, растворились, будто в дымке, Олег Газманов, Татьяна Буланова, Алена Апина и группа «Любэ». Зашуршала кинолента, заиграла жалостливая соцреалистическая музыка, голос за кадром зачитал текст, возникший на белом экране:
«Неправильный у истории ход. Шло все нехорошо, а вышло и вовсе плохо. В прошлом году в степь на хутор Романовский приехали бурильщики и начали бурить землю. Бунтовали хуторские мужики, но усмирили их быстро. Показали и бумагу, о четырех государственных печатях. Получалось по той бумаге, что все 13,5 тыщ гектар степи бывший колхоз „Родина“, нарезанный теперь на фермерские участки, вся земля Романовская продана, а кому и кем — неизвестно. Вот такая вышла несправедливость. И просто глупость. А зря...»
Полубандит Леха Куролесов по прозвищу «Куролес» отвернулся от экрана и махнул рукой, снеся нечаянно с турецкого стола пустую банку из-под пива, чтобы разбудить задремавшую супругу, не любившую ни животных, ни людей.
— Старый фильм показывают, — сообщил Леха Куролес. — Хороший.
Последнее уточнение он адресовал уже самому себе, потому что жена его, равнодушная ко всему не только советскому, но и общечеловеческому, что-то крякнула своими мокрыми губами и лишь поглубже замоталась в махровый плед. Так что пришлось Лехе Куролесу самому смотреть свой старый фильм, доедая и допивая остатки с недопраздничного стола.
А фильм и правда был хорош, хоть и странен. В нем колхозники пошли в Москву искать правды, по пути стреляя в разных людей, умерщвляя их самыми разными способами, а одному даже пришлось отрубить голову (на то были веские причины). Под конец удалось им пробраться не без мужицкой хитрости в офис нефтяного олигарха, выслушать его самодовольную речь о приватизации всех месторождений в мире — изведанных и неизведанных — после чего прибить бизнесмена и его охрану, посадить секретаршу в сани и вернуться в родной хутор. Финальные кадры: торжествующие колхозники вспахивают землю тракторами — под все такую же соцреалистическую музыку, но уже веселую, духоподъемную.
— Умели раньше кино снимать, — удовлетворенно сказал Леха Куролес, задремавший на середине фильма и потому пропустивший и отрубленные головы, и линчевание нефтяного олигарха.
Кадр из фильма «Окраина» (1998)
Фильм «Окраина» Петра Луцика по сценарию пока еще на тот момент живого Луцика и уже мертвого Саморядова, полюбили зрители и недолюбили критики — даже самые прозорливые из них. «Либеральная интеллигенция не просто обругала его последними словами, но даже требовала запретить прокат» — можно прочитать по этому поводу в недавней книге Любови Аркус «Помимо и вверх. Встречи и события» (которую всячески рекомендуем каждому).
Отчего же случилась такая незатейливая реакция? Ведь русский кинематограф 1990-х и искусство вообще по-всякому, разнопланово, так сказать, пытались осмыслить или хотя бы помыслить опыт сталинской эпохи с соответствующей культурой. Произведения получались разные, но хотя бы понятные. Скажем, «Хрусталев, машину!» Алексея Германа — кино очень сложное, однако интуитивно постижимое — ну или хотя бы постижимое на телесном уровне, не глазами и умом, так плотью. Или, например, «Трактористы 2» Глеба и Игоря Алейниковых по сценарию Ренаты Литвиновой — гламурный постмодернистский пастиш, не только понятный, но и приятный. А вещь Луцика и Саморядова, заглавием своим отсылающая к раннесталинской классике Бориса Барнета, — это непонятно что. Стеб? Для стеба все слишком серьезно, глубоко, несмешно. Серьезная социальная драма? Для серьезной социальной драмы все слишком стебно, легкомысленно, весело. Но особенно всех сбил с толку монолог злодея-нефтяника, будто сошедший со страниц еще не написанной тогда «Циклонопедии»:
«Видишь — здесь со всех моих земель нефть и газ. А вот это со всего мира. Здесь то, чего еще нет в мире. Вот эта нефть из Аравии, с еще не разведанных месторождений. Вот эта из Арктики. Китайская, из Синьцзяня. Еще никто не знает, что там есть нефть. А в ней много серы! Из Америки, с секретных скважин. Так себе нефть, жиденькая. А вот ваша, уральская. <...> Это как кровь. Везде есть вены. Буду бурить хоть все сто лет. Хоть до самого сердца земного добурю. Вся кровь земная моя будет!»
После этого он умирает страшной смертью, а колхозники-триумфаторы, напомню, едут радостно на тракторах, чтобы даже Лев Александрович Аннинский, ныне, увы, тоже покойный, задался множеством вопросов:
«Четыре мужика, обиженные, что у них „украли землю“, идут сводить счеты — с кем? Определить, кто украл, мужики не могут даже с помощью Петра Луцика и Алексея Саморядова. Вариант, подсунутый мужикам авторами, одновременно глуп и хитер. Поднять хвост сразу на Москву дерзости не хватает — виноватыми объявлены бурильщики. Но с оговорочкой: сами бурильщики — люди подневольные.
Значит, виноваты те, кто заставляет их искать нефть? Прекрасно. А нефть вам не нужна, господа искатели мужичьей правды? Ну, так пашите сошкой, как Микула Селянинович. А то ведь в финале, когда, подпалив Москву, наши правдолюбцы возвращаются домой и, ликуя, пашут землю родимую — что же это они на трактора садятся? Бензин у них откуда?»
Все эти вопросы-претензии можно собрать в один вопрос-претензию: «Куда мчится эта тройка классово нам чуждых трактористов?» Ответ на него, кстати, есть, но сперва давайте пересмотрим три ключевые сцены «Окраины» Луцика — Саморядова.
Кадр из фильма «Окраина» (1998)
Сцена первая. Воскрешение недоумерщвленного. Герои топят в ледяной проруби предавшего свои идеалы ветерана-фронтовика Василия Ивановича Перфильева (когда писалась и снималась «Окраина», фронтовик еще был фигурой подвижной, со своими человеческими слабостями и человеческой же силой; ветеран как статичная и законченная фигура из античных трагедий — изобретение самого новейшего времени). Фронтовика кладут на скамью, катают по нему тяжелые бочки, стегают кнутом, чтобы вернуть жар в похолодевшее тело. Василий Иванович встает из воздушной могилы, искренне раскаивается в предательстве идеалов и присоединяется к группе хуторян-правдоискателей.
Сцена вторая. Умерщвление недоживого. Проворовавшегося обкомовца Симавина предают казни подполом. Участники казни предлагают просто прирезать негодяя, но у палача есть рацпредложение. «Я его зубами буду грызть. Нежненько. Мы с ним посидим немножко в темноте. Только не мешайте», — предупреждает палач и сходит в подпол, где уже томится жертва народного правосудия. Через некоторое время палач, вытянув весь жар из подсудимого и себя самого, весь в крови и чуть живой возвращается из подпола. Присяжные корят его за излишнюю жестокость и отпаивают спиртом. «Лучше б уж сварили человека», — замечает ужаснувшийся лидер колхозников.
Сцена третья. Самая главная. Разворачивается она между двумя первыми. Побросав свои тулупы на веточки и колья, колхозники-трансгрессоры сбираются у огонька в этой импровизированной палатке. Панька Морозов, молодой человек с неясным онтологическим статусом и лицом Бориса Пастернака — не то шатун, не то сокровенный человек — интересуется у своеобразного атамана, что за книжку тот читает. Главарь вместо ответа просто вырывает кусок из книги и вручает Паньке, чтобы тот сам прочитал, причем — вслух и с выражением:
Уж поздно, путник одинокий
Оделся буркою широкой.
За дубом низким и густым
Дорога скрылась, ветер дует;
Конь спотыкается под ним,
Храпит, как будто гибель чует,
И встал!.. Дивится, слез седок
И видит пропасть пред собою,
А там, на дне ее, поток
Во мраке бешеной волною
Шумит. Вдруг видит он, в дали пустой
Трепещет огонек, и снова
Садится на коня лихого;
И через силу скачет конь
Туда, где светится огонь.
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали...
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали!
Наверное, как раз на этой сцене задремал полубандит Леха Куролес, о существовании которого вы узнали несколькими абзацами выше. Иначе он бы заметил, что Панька Морозов проникновенно читает не что-нибудь, а луциковосаморядовский центон из Лермонтова (поэма «Измаил-Бей») и Рылеева (поэма «Смерть Ермака»). Как два этих текста смешались вдруг в один? Зритель ведь видел, что вожак вручил Паньке не отдельные страницы, а целый блок, вырванный из книги.
Жар в этих сценах перемешивается с ледяным холодом, мороз — с горячим, теплым. И все здесь, перемешанное, живо. Как живы строки Лермонтова и Рылеева — отчего же им не дополнять друг друга в обход законов материи?
Но ответим все-таки на другой вопрос, заявленный выше. Куда мчится эта тройка классово нам чуждых трактористов? Ответ на него лежит в книге — все собрание сочинений Саморядова и Луцика уместилось в один-единственный пухлый том объемом в 900 страниц. Среди этих девятисот страниц можно найти небольшую повесть с неказистым названием «Добрые люди». В ней и кроется ответ на вопрос о том, что же случилось дальше с Панькой Морозовым, одним из ликующих трактористов:
«Панька Морозов, получая на маслобойке свою долю масла, не утерпел и харкнул прямо в бидон с желтой жидкой мутью. Бидон тут же слил на землю, прямо в Маслобойке и, ни на кого не обращая внимания, вытащил шесть мешков семечек. Побросав их в телегу, уехал, вежливо попрощавшись, пообещав отжать масло у немцев.
Был он малый двадцати двух лет, отчаянный, оттого и дурак. Смерть незримо ходила за его спиной с самого рождения, как ходит за людьми отчаянными и смелыми. До немцев ему съездить не довелось».
Кадр из фильма «Окраина» (1998)
Из этой повести, оказавшейся, судя по всему, первичным наброском к «Окраине», читатель узнает, что Паньку Морозова беспощадно застрелили автоматчики из милиции, но перед этим он успел положить немало врага. Чтобы потом, видимо, встать из-под земли и лечь на печку, с которой его сняли главари «Окраины». Чтобы он жил среди живых и умерщвлял людей среди живых, но мало кому казалось, будто сам Панька Морозов давно исполосован пулям и абсолютно мертв.
Такая вот посконная лента Мебиуса образуется, если посмотреть «Окраину», а потом почитать книгу, что Саморядов Алексей наболтал Луцику Петру при жизни и после смерти.
Впрочем, смертью ли была безвременная кончина Саморядова Алексея? Правда ли мертв Луцик Петр? Нет, вовсе нет. Бродят они меж нами, записывая, каждый как может, все дела наши, грехи и помыслы. И охотится за ними вселенский киллер, который рано или поздно загонит их в квартиру, где они забаррикадируются, чтобы не оставить убийце своему иного выбора, кроме как забросить в форточку боевую гранату. Вот тогда и взорвется наш общий дом, имя которому даже не Россия.
А чтобы не заканчивать на печальных нотах и аккордах, вот вам самая светлая из саморядовских «сказок», которые суть были:
«Катя все время грустила и чего-то ждала. Все дети смеялись над ней, она убегала от них и сидела около кладбища. Как-то одна старая женщина подошла к ней и сказала: ты хорошая девочка, все твои желания сбудутся, и ты будешь самой счастливой, только отрежь себе мизинчик и похорони его. Катя сделала все, как она сказала. Ей было очень больно, она отрезала свой мизинец, и он стал серебряный. Катя похоронила его и жила без мизинца. Родители ее поругали, да и бросили.
Когда она выросла, к ним в город приехал один парень. Он и Катя сразу полюбили друг друга и поженились. Он был такой хороший, что все завидовали Кате, а она была очень счастлива. Это ее мизинчик стал ее мужем».
Будьте бдительны.