Дмитрий Овсянико-Куликовский. Сектанты. Очерки по истории народных религиозных движений. М.: Common Place, 2017
Овсянико-Куликовский известен в основном как литературовед, автор работ о крупнейших отечественных писателях, но начинал он как левый мыслитель, устремлявший свое внимание в самые, как кажется, потаенные углы русского самосознания — к отечественному «народному православию», к мужикам-Христам и бабам-Богородицам.
Эти работы — довольно спорные методологически — предвосхитили повальный интерес интеллигенции Серебряного века к темному, мистическому и «хлыстовскому» в народной среде. Этим уже в начале двадцатого века болели и Мережковский, и Блок, и многие другие в предчувствии скорой революции — как огромного эсхатологического бурлящего чана, в котором сплавится воедино все Русское, дав нам на выходе совсем новые небеса и новую землю.
Примерно так, только более деловито и позитивистски, рассуждает и Овсянико-Куликовский. Наши социалисты идут не оттуда и не туда, говорит он. Да, надо менять и общество, и государство, и семью, менять радикально и быстро, но отечественные мыслители погрязли в теоретизировании, а наука (на которую бы в идеале и следует полагаться) пока еще не готова дать рецепта всех этих изменений.
Посмотрите на наши секты, продолжает Куликовский. Они без ваших советов сверху и ваших догм уже смогли сделать все то, чего мы чаем: отменить все старые общественные институты и заменить их своими. Их мистицизм, конечно, это тоже не окончательный выход, но подсмотреть удачно работающие модели у сектантов — почему бы и нет?
Подобные идеи через некоторое время получат продолжение и на практике — в работах и вообще в прожектерстве Бонч-Бруевича, который развернет активную деятельность, дабы подружить большевиков с хлыстами: вплоть до попытки создания сектантских коммун.
Временами Овсянико-Куликовский уходит от заявленной темы, будь то хлыстовство или практика социализма, и начинает довольно пространно, в духе чуть ли не писателей-натуралистов, информировать читателя то о корнях пьянства, то о психологической природе экстаза. И эти наивно-позитивистские страницы чуть ли не самое интересное в книге.
«В этом царстве мистицизма, населенном призраками, чудеса на чудеса нагромоздились, там в мужиках сам Господь обитает, как об этом поется в одной хлыстовской песне:
Дураки вы дураки,
Деревенски мужики!..
Уж как в этих мужиках
Сам Господь Бог обитает...»
Владимир Шаров. Царство Агамемнона. М.: АСТ, 2018
К сожалению, эта книга стала для Владимира Шарова последней — писатель умер в августе 2018 года. В рецензиях на его романы часто можно видеть фразы вроде «несусветные фантазии», ведь в самом деле идеи о большевиках, следующих воле Господней, или о скопцах, ставших движущей силой Октябрьской революции, или о Ленине, видящем целью Иерусалим, могут звучать крайне экзотично, а для человека непосвященного даже надуманно. Однако это всего лишь развитие того, что и так богато дано в потенции историческим материалом. Это движение вслед за самой метафизически радикальной, визионерской и одухотворенной прослойкой большевизма, которая дала нам Платонова или уже упомянутого выше Бонч-Бруевича. Просто Шаров заходит сюда не со стороны материализма.
В своем последнем романе он не отступает от излюбленной темы, рассматривая русскую историю двадцатого века через призму христианской веры, а революцию — как путь к Царству Божьему. Даже формальное построение сюжета классически-шаровское: нам опять дают историю некоего исследователя, который хочет узнать о некоем персонаже (на сей раз — о Николае Жестовском, писателе, зэке, монахе и самозванном князе Михаиле Романове), ищет документы, интервьюирует людей и так далее. А в итоге мы получаем целую охапку рассказов-в-рассказах-в-рассказах, написанных узнаваемым «застревающим» шаровским языком.
Нас применительно ко всему этому интересует не собственно фабула романа — она явно менее «сектантская», чем в тех же «Репетициях», — сколько его идейное наполнение. Суть: герой книги, уже упомянутый Николай Жестовский, задается целью разработать новую литургику, потому что старая в условиях Советской России не работает. Почему не работает? Потому что мир слишком погряз во зле, и Бог оставил его, уступив свое место Сатане. Даже православная церковь лишилась Христа, поэтому таинства ее безблагодатны. Далее следует несколько парадоксальный выверт: Бог может вернуться, когда народ исполнится благодати, а для этого нужны новые и новые мученики. Значит, и бессудные расстрелы, и тройки, и доносы на самом деле во благо, они увеличивают количество мучеников, и Сатана сам загоняет себя в ловушку. Поэтому (проповедует Жестовский среди других зэков) не надо бояться лагерей, предательства и подписания заведомо абсурдных протоколов — в конечном счете все пойдет во благо. А русский народ сейчас находится в положении народа еврейского, стоящего у горы Синай. И неизвестно, насколько затянется ожидание возвращения Бога — может, он окончательно разочаровался в нас и ушел навсегда, а может, вернется уже завтра, когда посчитает, что мучеников и благодати достаточно.
Все эти идеи, конечно, звучат абсолютно еретически, а группа эсхатологически настроенных зэков, сгруппированная вокруг своего духовного наставника, как нельзя лучше отвечает понятию «секта». Плод мыслей Жестовского в книге — роман «Царство Агамемнона», который и хочет найти герой-рассказчик. Книга работает примерно по описанному выше принципу — мучениками станут чуть ли не все, кто ее прочтет.
«Какой же должна быть литургика в царстве сатаны, в мире, где спасителя больше нет? Если верить отцу, то ясно, что речь больше не идет о пути в Землю обетованную — как и остальное, она тоже попала под власть антихриста, идти туда не надо».
Эмма Клайн. Девочки. М.: Фантом Пресс, 2017. Перевод с английского Анастасии Завозовой
Отвлечемся от наших родных ересей и обратимся к современному масс-культурному архетипу секты. Сравнивая эту книгу с предыдущими, сразу понимаешь, что слово «секта» на самом-то деле мало что значит. Ну что общего у деревенских танцующих мужичков и утопающих в амфетаминах и марихуане полухиппи с недобрым блеском в глазах? В коллективном сознании сектой скорее назовут общину наподобие той, что описана в «Девочках»: именно такой образ нетрадиционных религиозных движений растиражирован в последние десятилетия.
Эмма Клайн взяла за основу романа историю «Семьи» Чарльза Мэнсона, и сюжет тут во многом совпадает с реальными событиями. Хотя вообще, конечно, таких нью-эйдж-общин, пропитанных сексом, наркотиками и культом лидера-пророка-святого, хватало и хватает до сих пор. По сути, это и есть те самые деструктивные секты, о которых говорят с экранов телевизоров. Другое дело, что в случае Мэнсона — и его книжного двойника Рассела — это выплеснулось в окружающий мир, приведя к практически труменокапотевской истории убийства.
В этой узнаваемости, возможно, главная проблема (проблема ли?) книги: читая роман, ты с момента первого появления главной героини в общине Рассела (то есть когда становится понятно: вот, девочка пришла в секту) можешь самостоятельно достроить сюжетные повороты, антураж, психологию героев. Более того, на фоне описанной чрезвычайно абстрактно-эзотерической общины даже реальная «Семья» кажется чуть ли не сборищем профессиональных религиоведов.
Сьюзан Аткинс, Патрисия Кренуинкел и Лесли Ван Хоутен, август 1970 года
Кстати, интересно было бы провести параллели с другим «сектантским» романом, который в финале приходит к крови, — с «Серебряным голубем» Андрея Белого. Главная разница, кажется, в том, что Белый на самом деле боялся хлыстовства и видел в нем силу, а для Клайн история секты лишь культурный фон, нарочито обобщенный и в целом-то не заслуживающий особого внимания. Конечно, в «Девочках» важно не это — не описанная община и не раскрытие ее идей и подоплек. Это типично американский роман взросления, более брутальная версия «Участницы свадьбы» — с душновато-летним духом комплексов, привязанностей, пубертата.
«Мы, сообщил нам Рассел, строим новое общество. Без расизма, без неравноправия, без иерархий. Мы служим глубочайшей любви. Это он так сказал — глубочайшей любви, его голос грохотал из домика-развалюхи посреди калифорнийских лугов, и мы играли друг с другом, будто собаки, кувыркались, кусались и задыхались от солнечного зноя».
Тимофей Буткевич. Русские секты и их толки. М.: Центрполиграф, 2018
Эта книга — переиздание классической работы Тимофея Буткевича, вышедшей в 1910 году в Харькове. Буткевич — известный деятель православной церкви, и описания сект он дает в первую очередь с точки зрения своей институции. Поэтому ждать особой объективности не приходится, автор сразу начинает с инвективы: «Сектантское лжеучение вообще не может похвалиться богатством своего содержания». И в очень узнаваемой сегодня манере заявляет, что все сектантское на самом деле не наше, не подлинно русское, это все занесено откуда-то извне.
Обстоятельно и со вкусом автор перемывает косточки хлыстам, скопцам, духоборам, молоканам, штундистам и прочим, прочим, прочим. К классификации сект (да и к их описанию) у современного религиоведа наверняка возникнут вопросы, но в любом случае текст Буткевича содержит много информации. Ценность ее, конечно, разная: там есть и цитирование сектантских первоисточников, и официальные отчеты, и слухи, и просто наветы, но во всем этом разнообразии не теряется главное — атмосфера русской религиозной жизни на рубеже эпох, в преддверии войны и революции. К примеру, заметно чуть ли не паническое отношение православной церкви к хлыстовству, и это интересно дополняет общую картину русской мысли в ожидании больших перемен — то, с чего мы начали этот обзор.
Это о самом тексте. Теперь о центрполиграфовском переиздании. Оно странное, вплоть до курьезного. Например, нигде не указано, что это — переиздание, что оригинал книги вышел больше ста лет назад, что Буткевич вообще не наш современник. В книге нет никакого введения, а краткая аннотация только вводит читателя в заблуждение: складывается впечатление, что написана книга сейчас (пусть и про секты начала XX века). Зато анонсировано «богословское опровержение» учений этих сект. Очень непонятный подход.
«Впрочем, есть много фактов, свидетельствующих о том, что „старцы” причащают своих „детушек” какими-то не совсем безвредными веществами. Так, свидетель — очевидец, заслуживающий полного доверия, рассказывает, что один хлыст, приняв причащение в виде конфекты, двенадцать дней болел, лишился даже сознания, не мог двигаться и получил отвращение к пище».