Татьяна ВольтскаяПризнана «иностранным агентом»
Работает внештатным корреспондентом разных СМИ, включая «Север.Реалии»*СМИ, признанное властями России иностранным агентом
Должна признаться, что я очень мало читаю, к большому моему стыду и сожалению. Не так давно немецкое телевидение попросило меня поучаствовать в фильме про Достоевского, и я погрузилась в эту тему. Перечитала дневники его жены Анны Григорьевны Сниткиной. С печалью прочла книгу Гроссмана о Достоевском в серии «ЖЗЛ». С печалью, потому что я очень уважаю и люблю Леонида Гроссмана, а это такая халтура, сделанная под топором советской цензуры. Получается, что я прочла не столько о Достоевском, сколько о попытках его приспособить к советской идеологии. Это тоже полезно, поэтому я не бросила чтение. Еще на моей полке лежит книга Самуила Лурье «Техника текста». Она настолько хороша, что я не могу с ней расстаться. Это четыре лекции, прочитанные когда-то в нашей «Эрарте». Замечательные лекции о том, что такое текст, как его писать. Там сказаны очень важные слова о том, как нужно прислушиваться к себе, когда ты сидишь перед чистым листом или думаешь, с чего начать текст. Что нужно слушать и постараться отсеять наносное — все то, что ты слышал о том, что хочешь сказать. Услышать те слова, которые именно ты говоришь, которые в твоей душе звучат, а не повторяет эхо сказанного всеми. Лурье — человек величайшего интеллекта, величайшего дара. Лучшего стилиста в ХХ веке я не знаю.
Художественную литературу я практически не могу сейчас читать. ХХ век дал столько невероятно нового знания о человеке, страшного знания... сказано же, что «после Освенцима нельзя писать стихи». Как мы понимаем — можно и нужно. Но стихи и проза — это совсем разные вещи. Стихи — это не выдуманное, это лирический дневник человека, его внутренний опыт, он не придуман. Даже если твой стишок сюжетный — это все равно твое внутреннее состояние. Поэтому, может быть, для многих сейчас именно стихи остались художественной литературой, возможной для прочтения. Тем более что стихотворение коротко. Это формат, к которому нас подтолкнуло время.
У меня есть целый круг поэтов, к которым я практически каждый день обязательно заглядываю на страницу. Это Катя Капович, Владимир Гандельсман, Лариса Миллер, Саша Кабанов, Вадим Жук. Заглядывала бы к Ирине Ермаковой (прекрасной московской поэтессе, но ее нет в сетях), обязательно к Ирине Евсе (русскому поэту, живущему в Харькове), к Марии Ватутиной, к Сергею Гандлевскому, Юлию Гуголеву, Бахыту Кенжееву... боюсь кого-то забыть. Такой вот круг, и еще очень много, много других поэтов, которых я читаю, просто не у всех есть обычай регулярно выкладывать свои стихи, а в сетях читать удобнее всего. Я считаю, что сейчас русская поэзия находится в невиданном расцвете. Поэтов много замечательных, так много их не было никогда. Но, естественно, так много не было никогда и поэтического мусора.
А так читаю публицистику, интервью, «Новую газету» — там замечательное интервью с Павлом Лунгиным было, «Эхо». Очень тревожное сейчас время, очень многое меняется, и в основном следишь с жадностью за новостями, за тем, как их воспринимают люди, которым ты доверяешь.
Читательский опыт... поэзия была всегда, но разные поэты в разное время жизни становятся твоим хлебом, твоим воздухом. В юности таким воздухом у меня был Блок, а теперь он совершенно померк, мое восприятие изменилось. А есть величины, которые никак не проходят. Это Пастернак, Мандельштам, Бродский. В меньшей степени — Цветаева, Ахматова. Но, конечно, привычки меняются. Я помню, что много-много лет у меня была привычка на ночь читать одну или несколько глав из Библии и Евангелия. Читала весь год по кругу. Дочитаешь — начинаешь опять. Так я читала много лет и благодарна этой привычке, она мне много дала. Знание текста, по крайней мере. Еще я очень любила читать философию. Много читала — и Сергея Булгакова, и Розанова. Всех наших философов, религиозных особенно. Журнал «Вопросы философии» где-то в 80-х объявил, что если на них подпишетесь, то пришлют книги. Там был и Флоренский, и Бердяев, и Розанов, многие другие. Я подписалась радостно. Это собрание, которое дали когда-то «Вопросы философии», у меня до сих пор есть, оно практически прочитано. Но почему-то сейчас у меня нет потребности в философии. Есть потребность в стихах, в публицистике. Может быть, я устала и еще вернусь, это ведь периоды такие. Вот сейчас такой период, когда преобладает тревога за то, что будет со страной. Мне кажется, что самое главное, особенно в цифровую эпоху, — это говорить на человеческом языке, языком чувств, человеческих чувств и реакций, и сохранять музыку, которая для стихов, как мне кажется, важнее всего. Она лежит в их основе, и, если ее нет, поэзии нет. Об этом — о музыке и красоте — сейчас не говорит никто, а мне кажется, что забыли о главном.
Максим ГликинПризнан «иностранным агентом»
Работал заместителем главного редактора «Открытых медиа» *СМИ, признанное властями России иностранным агентом
Из последнего прочитанного: Ронен Бергман «Восстань и убей первым. Тайная история израильских точечных ликвидаций»; Куприн «Повести»; Лесков «Житие одной бабы»; Оруэлл «1984». Сейчас — Довлатов, 3-й том сочинений, это его записные книжки и произведения, написанные в эмиграции в США.
Все эти вещи так или иначе связаны с эмиграцией и ее причинами. С тем, что волнует меня сейчас и острее всего переживается. Куприн лучшие повести писал в эмиграции — и, глобально говоря, это Россия, которую они и мы потеряли. У Довлатова — эмиграция второй волны и осмысление советского опыта. Оруэлл — лучшее, что написано о механизмах тоталитаризма и о сути советского и отчасти путинского режима. Израиль — это моя новая родина, важно и интересно знать, как именно они нас защищают. И чем могли бы стать, но не стали спецслужбы советские и российские, которые оказались не нашими защитниками, а охотниками на нас.
Жанры чередую, но отдаю предпочтение художественной литературе. В целом творческое полушарие познает мир быстрее и объемнее, чем аналитическое — Оруэлл и Довлатов в чем-то точнее и явно лаконичнее профессиональных историков и философов. То же могу сказать и о стихах. Их тоже читаю, в основном во френд-ленте (Всеволод Емелин, Владимир Косогов, Александр Кабанов, Алексей Остудин, Ольга Аникина, Ефим Бершин, Вадим Гершанов, Герман Власов, Катя Капович). И классику ХХ века — Мандельштам, Пастернак, Цветаева, Бродский, Слуцкий, Тарковский. А также новых гениев — Рыжего и Новикова. Из менее известных имен — Дмитрий Коломенский. И моя любимая — Сара Зельцер.
Я стал читать быстрее — точно знаю, чего ждать и что хочу получить от книги. Перестал следовать принципу «от корки до корки». Больше анализирую структуру текста, выбор героев, обстоятельства и время написания, биографию автора. Контекст, одним словом. Но и реже читаю, чем раньше, увы. Нет прежнего доверия к авторам, даже именитым. Огорчает, что коллеги-журналисты мало читают классику — все время пытаюсь их учить на примерах точного, тонкого и лаконичного письма Чехова, Бунина, Салтыкова, Лескова.
Юлия ЯрошПризнана «иностранным агентом»
Работала главным редактором «Открытых медиа» *СМИ, признанное властями России иностранным агентом
Сейчас не читаю ничего экзотического или интеллектуального и ничего из «бестселлеров». Такой период в жизни — ищу легкости и утешения. Недавно купила в продуктовом гипермаркете «Маленьких женщин» и «Хороших жен» Луизы Мэй Олкотт. Я смотрела экранизации — и с Вайноной Райдер, и с Сиршей Ронан, но до сих пор не читала. Книги Олкотт — восторг. И как обычно — знаки. Например, смешно: Джо отказалась писать детскую книжку, потому что заказчик требовал, чтобы «непослушных мальчиков съедали медведи или разрывали на части бешеные быки за то, что они не ходили в определенную воскресную школу». Сейчас перечитываю автобиографию Александра Вертинского «Дорогой длинною...» и «Синюю птицу любви» Лидии Вертинской. Про Вертинского узнала довольно поздно — из программы «Антропология» Дмитрия Диброва. Вертинский, разумеется, восторг. Перечитываю, собираясь смотреть всеми обсуждаемый сериал Авдотьи Смирновой.
Мне ближе художественная литература. Часто повторяю фразу Сенеки: все, что хорошо сказано, я считаю своим. В моем случае это означает сильную зависимость от настроения и языка читаемой книги, даже в быту могу начать изъясняться в позаимствованном стиле. Сейчас особенно ценю книги, которые помогают проживать неприятные эмоции из-за несправедливости, где герой проходит путь от смятения к спокойствию при неизменных внешних обстоятельствах. Недавно шутили с подругой, что все отлично представляют себе страдание, но мало кто может вообразить полное блаженство. Если представить, что каждый из нас — носитель частички большой общей души, то вклад многих будет так себе подарком — компромиссы и разочарования. Хотелось бы обрести что-то получше, пока еще есть время. В этом смысле терапевтическим эффектом для меня в последние месяцы обладают Моэм, Цвейг, Бунин. Недавно умер хороший товарищ; не знаю, как именно это работает, но стихи Эмили Дикинсон про «до самой вечности ненужную любовь» — это утешение.
Школьная программа в моем случае легла отлично — много любимых книг именно оттуда. Но всей полноты мировой библиотеки по окончании школы я и близко не представляла. В одно время наступила абсолютная всеядность. На первых курсах института я работала учетчиком в книжной фирме — оттуда большая часть читательских экспериментов. До сих пор иногда с удивлением копаюсь у себя в ящиках — нахожу что-то вроде Поля Валери или Луиджи Пиранделло и не могу вспомнить, когда их читала. Увы, больше 90% проглоченного не осело в моей голове ничем полезным. Постепенно жадность сменилась коллекционированием любимцев. Потом я читала как дети — по миллиону раз одно и то же из полюбившегося. Помните, есть такой известный кусок из лекций Набокова, когда он включал по лампочке — это Пушкин, это Чехов, а потом распахнул окно — а это Толстой! Отличное шоу и довольно точная аналогия. Источник света — в вас, а не в книге. Искать то, что вызывает в тебе свет, — интересное занятие, как по мне. Толстой, например, подсвечивает меня лучше Достоевского. На днях наткнулась на старое интервью Петра Мамонова, где он говорит про Достоевского — «хитросплетение помыслов». Подумала — и правда.
Илья РождественскийПризнана «иностранным агентом»
Работал специальным корреспондентом «Открытых медиа» *СМИ, признанное властями России иностранным агентом, сотрудничал с «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией
В университете я сидел часами в Исторической библиотеке и читал книги по теме своего диплома, а потом и диссертации. Писал я про Французскую революцию, точнее, про восстание в Вандее в 1793–1795 годах. Это один из самых кровавых этапов революции, читать приходилось много. Временами сил сидеть в библиотеке не оставалось, и я украдкой фотографировал целые главы, чтобы что-то дочитать дома. Телефоны снимали заметно медленнее, чем сейчас, так что меня неоднократно ловили за этим занятием библиотекари.
После университета я забросил всю научную литературу, недолго читал художественную (последней книгой, кажется, был «Коллекционер» Джона Фаулза), а в последнее время в основном читаю нон-фикшн. Последняя прочитанная книга — «Все свободны» Михаила Зыгаря*Признан в России иностранным агентом, один из очень немногих в России примеров жанра «журналист пишет книгу о недавних событиях». В США лауреат Пулитцеровской премии Боб Вудворд стабильно пишет про работу каждой президентской администрации со времен Билла Клинтона, зачастую рассказывая то, что не могут выяснить новостные службы больших изданий. В России же Зыгарь — едва ли не единственный журналист, который, закончив с ежедневной работой в новостном издании, теперь пишет в таком жанре. «Все свободны», впрочем, воспринимаются не столько как сенсационный рассказ о второй предвыборной кампании Бориса Ельцина, сколько как набор анекдотов, в очередной раз напоминающих, что во власти — не хитрые и прозорливые политики, а мелкие шарлатаны.
Сейчас в связи с грядущими изменениями в семье читаю Федора Катасонова «Федиатрия» — это практическая инструкция, как подготовиться к появлению ребенка, как взаимодействовать с отечественной медициной и чего ждать от самого себя в первые годы жизни младенца. А еще мое постоянное чтение сейчас — федеральное законодательство об «иностранных агентах», средствах массовой информации, некоммерческих организациях и юрлицах, а также всевозможные приказы Минюста, разъяснения юристов, инструкции правозащитников и материалы налоговой службы. Этот опыт можно было бы назвать увлекательным (например, СМИ-физлицо-иноагент должно регистрировать юридическое лицо в форме общества с ограниченной ответственностью; но живет это коммерческое юрлицо по законам о некоммерческих организациях — с точки зрения и законов, и логики это нонсенс), если бы это увлечение при неблагоприятном стечении обстоятельств не наказывалось лишением свободы. Вероятно, когда-нибудь накопленные знания превратятся в небольшой онлайн-курс с рабочим названием «Как жить (и не умереть) „иностранному агенту“».
Людмила СавицкаяПризнана «иностранным агентом»
Работала внештатным корреспондентом «МБХ-медиа», «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией
Последняя прочитанная книга — кажется, нон-фикшн по психологии Эрик Берн «Игры, в которые играют люди, люди, которые играют в игры». Сейчас читаю Фредерика Бакмана «Вторая жизнь Уве». Это первый роман Бакмана, который попал мне в руки. Мне нравится психологизм Бакмана, его портретные зарисовки, как он из деталей создает очень яркий мир и как умеет описывать людей. В жизни они бы мне точно не показались симпатичными, но ему удается сделать так, что я начинаю сочувствовать его героям. До Бакмана у меня был период, когда я долго ничего из художественной литературы не читала, потому что герои казались мне несимпатичными, я бросала. Мне не зашли «Петровы в гриппе» и еще какая-то популярная современная литература. Долгое время искала автора, которого смогу читать не «через себя», а «для себя». Еще параллельно я читаю Михаила Лабковского «Хочу и буду». Это одна из тех историй про популярную психологию, которую я люблю.
Сейчас мне ближе литература нон-фикшн. С художественной, как уже сказано, у меня сложности, хорошо, что я нашла Бакмана. Если найду еще кого-то, буду рада. Из поэзии мне очень нравится Аля Кудряшева. Я плачу от ее стихов: они очень искренние, очень бьющие. Это великолепная образность, замечательный язык, тонкое чувствование нашего мира. Мне кажется в этот момент, что я говорю с кем-то, кто чувствует мир очень похоже на то, как чувствую его я. Еще я трепетная поклонница Игоря Северянина. Мне нравится его нарочитый эстетизм, игра словами, лексика, которую он изобретает сам, его образность. Получаю эстетическое наслаждение, когда читаю его стихотворения.
Мои читательские привычки очень изменились. Я с детства читала очень много, от меня мама прятала книги в буквальном смысле, потому что я «глотала» их. Дома была большая библиотека, и я перечитала буквально все, начиная с Бориса Зайцева и заканчивая медицинским справочником, изданным в СССР. Помню, он все время распахивался на странице «лучевая болезнь острая». В старших классах я подсела на детективы — от Конан Дойла до Акунина и Марининой. В универе я заканчивала филфак, читала самую разную литературу. И по учебе, и для себя книги примерно совпадали, но не было чего-то такого, что бы мне запало в душу. Я очень многого ждала от Харуки Мураками, но мы с ним не сошлись. Мне понравилась «Элегантность ежика» Мюриель Барбери. А потом мне стал резко неинтересен мир художественной литературы, и я ушла в нон-фикшн по психологии, книги по журналистике: наши всевозможные «Пиши, сокращай» Людмилы Сарычевой и Максима Ильяхова, «Слово живое и мертвое» Норы Галь — литература про то, как писать. И психология — начиная со «Сновидений» Фрейда и заканчивая Лабковским.
Михаил РубинПризнан «иностранным агентом»
Работал заместителем главного редактора издания «Проект»*СМИ, включенное властями России в число нежелательных организаций
Сейчас читаю роман Дмитрия Быкова «Июнь». Я много слушал лекции Быкова, и вообще он мне очень симпатичен как талантливый человек. Не могу пока поделиться впечатлениями, успел прочитать страниц сто, но очень любопытно. Меня всегда радует, когда обнаруживаю для себя кого-то из современных русских авторов. Например, мне неожиданно очень понравилась книга Шамиля Идиатуллина «Город Брежнев». Мне показалась симпатичной сама идея пародии на промышленный роман — я когда-то увлекался советскими промышленными романами, а идиатуллинская пародия оказалась куда более занимательной историей. Его книга показывает, как разваливалась вся эта система, и на этом фоне параллельно происходит взросление мальчика. Здорово, что есть такие писатели, тем более что Шамиль Идиатуллин из журналистской среды.
Я пытался вспомнить жанр, который мне нравится, и ужасно боюсь опозориться, потому что еле вспомнил. Подозреваю, что это называется «историческая социология». Меня привлекают книги, которые описывают развитие человечества и то, к чему мы пришли с точки зрения государства, эволюции и так далее. Типичный пример — «Почему одни страны богатые, а другие бедные» Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона. Вот, например, небольшой эпизод из этой книги: в средние века Венеция устойчиво развивалась, а потом ее правители стали ограничивать для других доступ во властный круг, и постепенно из процветающего города-государства Венеция превратилась в музей под открытым небом, перестала быть мировым центром. Меня эта идея очень интересует. Вот люди живут в процветающем городе-государстве, у них все здорово, а потом они принимают такие решения, которые отбрасывают их во времени назад. И это очень резонирует с тем, что у нас сейчас происходит... Когда у нас обнулили конституцию, я вспоминал этот кусок и думал: на наших глазах страну отбрасывают назад, как в истории уже много раз происходило. Это интересная книга, ее авторы спорят с другой книгой, которая открыла мне этот жанр, — «Ружья, микробы и сталь» Джареда Даймонда. Они спорят, но на самом деле одна книга дополняет другую. Они помогают не сильно образованным людям типа меня составить понятную им картину мира. Со стихами у меня обстоит так: есть какая-то поэзия, которая мне давным-давно понравилась, еще в школе, и я ее фанатично перечитываю. «Евгения Онегина», например, мне нравилось не только перечитывать, но еще и переслушивать в разных исполнениях.
Мои читательские привычки изменились несильно. Меня с довольно раннего возраста интересовала преимущественно политика — я в основном работал политическим журналистом, и интересы у меня были соответствующие. Лет с 14 я очень увлекся антиутопиями (естественно, начал с Оруэлла, если не считать «Гулливера», которого прочитал гораздо раньше) и долго думал, что это единственное, что вообще можно читать [смеется]. Но со временем понял, что нет. Стараюсь развивать свои вкусы и привычки, чередовать сферы интереса. Для меня всегда были образцом люди, которые одновременно читают три книжки: одну какую-нибудь профессиональную, одну менее профессиональную, одну художественную. У меня никогда так не получалось. В последний раз я пытался читать одновременно «Изобретение новостей» Эндрю Петтигри, параллельно с ней «Щит Ахилла» Филипа Боббита про роль войн в развитии человечества и что-то из Быкова. Ничего из этого не получилось, в итоге я медленно читал их последовательно друг за другом. Ужасная проблема — я совершенно не умею читать электронные книги. Я не ханжа, и работаю вообще-то за компьютером, новости читаю, но вот именно книги в электронке читать не получается. Мне всегда хотелось приобщиться к современной литературе, но только приобщиться. Слушаю умных людей, родителей, критиков, которым я доверяю, и периодически что-то для себя выбираю. Так же и с профессиональной литературой — тоже доверяю мнению знакомых людей.