1. Начнем со свежих журнальных выпусков. В последний день 2021-го появился 53-й TextOnly: здесь — стихи Елены Михайлик, Александры Шалашовой, Антона Метелькова, отрывок из нового романа Сергея Соловьева; Дмитрий Кузьмин представляет переводы из Луизы Глик, Станислав Бельский — из Сергея Жадана, а Кирилл Корчагин — из трех арабских поэтов: Мохамеда Али Реббауи, Эмбарека Уассата и Сафы Фатхи.
На «Литкарте» выложен 41-й номер «Воздуха»: автор номера — Александр Авербух, публикующий отрывок из выдающейся поэмы «Житие Вениамина Пятого» — поэтический вербатим о жизни еврея, для которого русский язык — неродной, во враждебной среде начала XX века. «Авторское я укрощено. Я, как Александр Авербух, не имею права что-либо добавить к тому, что знает и что может сказать мой персонаж, я могу лишь заставить его говорить, направить его к озвучиванию того или иного эпизода его жизни, основываясь на материалах, которыми я располагаю или мог бы располагать. Но поменять что-то, вставить свое — это как раз в таком случае будет свидетельствовать о нечувствительности регистратора, то есть меня, о моей необузданной тяге ко вмешательству в историю, в чужое откровение, момент торжественный и печальный», — говорит Авербух в интервью Линор Горалик. В номере, кроме того, стихи Ирины Машинской, Михаила Бордуновского, Сергея Уханова, Бориса Херсонского, подборка воронежских поэтов; Иван Соколов представляет большое собрание своих переводов американской поэзии:
Стихи
про звёзды и
как их вычёркивают уличные
фонари,
улицы
в стихотворении про силу
и имеющиеся там школы. Мы всё
изучили про вечер, в колледже,
как он применяется,
вечерний колледж под звездами, где мы
занимались любовью
к сюжету. Я дописал свою работу о форме
и позабыл её.
(Бен Лернер)
В «Новом журнале» — поэма Владимира Гандельсмана «Смерть языка», опять же обращающаяся к истории начала XX века — через оптику современных этой эпохе авангардных техник. Еще здесь есть рассказ Андрея Иванова «Сказка о фарфоровом мальчике и гуттаперчевой девочке» и новые стихи Михаила Айзенберга:
Мальчик, рисующий длинные линии
карандашом на стене.
Света всё меньше, и день всё тоскливее,
но не по нашей вине.
Сам коридор излучает уныние.
Свет изойдет дотемна.
И все длинней карандашная линия.
Всё зеленее стена.
Среди статей — очерк Рене Герра о Галине Кузнецовой, последней любви Ивана Бунина, и большая рецензия Людмилы Оболенской-Флам на две новые книги о ди-пи в Европе; Оболенская-Флам, чья семья оказалась в Германии в числе «перемещенных лиц», пишет об этих работах на правах «последней из могикан».
2. Накануне Нового года список «иностранных агентов» пополнил Виктор Шендерович. Вскоре после этого писатель-сатирик, против которого вдобавок было возбуждено уголовное дело по обвинению в клевете на Евгения Пригожина, принял решение об эмиграции. В своем фейсбуке Шендерович пишет: «Может быть, кого-то расстроит мое нежелание доказывать остатком своей жизни аксиому о путинском правосудии — по мне, это дело давно уже пустое и лишнее».
3. Начало года, увы, не обходится без потерь. Умер поэт Александр Тимофеевский, на год переживший своего сына; на сайте «Культурная инициатива» об Александре Павловиче пишут его друзья и коллеги: «Он рассказывал истории — захватывающие, горестные, смешные — и неизменно был деликатен, будто боялся кого-то обидеть — даже тех, кто уже давно умер. Мне особенно запомнились его рассказы про блокадный Ленинград, про тех, кто тогда был рядом с ним, восьмилетним пацаном» (Анастасия Строкина); «Его история — история аутсайдера. Человека, разошедшегося со временем настолько сильно, насколько вообще возможно. При том, что поэт он настоящий, сильный. И человек сильный, слабый бы такого не выдержал» (Ян Шенкман).
В новогоднюю ночь скончался эссеист и критик Эмиль Сокольский. Краткую его биографию публикует Prosodia — журнал, с которым Сокольский сотрудничал. «Все свободное время Сокольский посвящал путешествиям по российской глубинке», — сказано здесь; об этих путешествиях — интервью, которое посмертно публикует вологодское издание NewsVo: «У меня такое впечатление, что стремление видеть новые места (и возвращаться в них), чувство дороги, ожидание ее — мое врожденное чувство; это не просто необходимость перемещаться с места на место; правильнее сказать так: я „присваиваю“ себе впечатления — каждый раз своеобразные, неповторимые; вплетаю их в свою жизнь, и оттого она становится объемней и невероятней».
Не стало Леонида Габышева — автора романа «Одлян, или Воздух свободы». В «НГ-ExLibris» о нем пишет Андрей Мельников: «Редакторы „Нового мира” пощадили читателя. Они убрали многие тягостные страницы. Спустя несколько лет вышла пара изданий Габышева. Кроме полной версии „Одляна”, там были рассказы. Сокращения новомирцев добавили повести художественных достоинств, однако купировали темы, которые перестали быть табуированными лишь в наше время. Скажем, о тюремных изнасилованиях там говорится с такой нечеловеческой откровенностью, которую можно сравнить с нынешними видеороликами из саратовского СИЗО». И дальше: «Писателя Габышева почти никто не помнит. Больше знают его однофамильца, злополучного шамана. Габышева не переиздавали. Может, хотя бы после смерти его единственную книгу кто-то догадается переиздать?»
В Мюнхене умер Борис Хазанов, один из старейших писателей русской эмиграции. «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией, с которым сотрудничал писатель, вспоминает передачи с его участием. Последняя публикация Хазанова в «Журнальном зале» — написанная еще в 1965 году небольшая повесть «Запах звезд» о расконвоированном заключенном лагеря и забитом рабочем коне, который должен «окончить свои дни на лесоповале». «Повесть не ставила и не ставит перед собой задачу разоблачить кого-либо или что-либо. Она написана не ради того, чтобы заставить читателя задуматься, можно ли быть уверенным, что лагерь больше не возвратится. Но она притязает на то, чтобы оживить кусок жизни, о которой принято говорить — если кто вздумает напомнить, — что она была и сплыла, и которую многим хотелось бы считать более или менее случайным, преходящим эпизодом национальной истории двух последних столетий», — писал Хазанов спустя 53 года.
4. На Post (non) fiction — эссе Кирилла Кобрина о Бухаресте — пространстве, в котором человеку, не погруженному в местный контекст, приходится во многом полагаться на догадки и фантазии: «Я все про то, что почитать на английском (не говоря уже о русском) о местных делах маловато есть, оттого приходится гадать. Что развивает воображение, конечно. Любое умозаключение, даже ошибочное, ценно, ибо тренирует ум и улучшает карму. А карма, как утверждают последователи Махаяны, дело не только и не столько личное, сколько всеобщее». Отсюда и размышления о судьбах людей, населяющих и некогда населявших город, например о жителях армянского квартала: «Почему уехали? Связано ли это с концом Османской империи? Или высоковольтный румынский антисемитизм отчего-то распространился и на другой избранный народ? Одни избранные других не шибко жалуют, я давно заметил». В исследование бухарестской топографии также включены мысли об Ионеско, Чоране и Элиаде.
5. На «Медузе»*СМИ, признанное властями России иностранным агентом — история популярнейшей серии детских детективов «Черный котенок»: Александра Кириллова поговорила с редактором серии Оксаной Федуличевой, писателями Илоной Волынской, Кириллом Кащеевым и Мариной Елькиной («Книги должны оставаться последним оплотом света, даже если в них рассказывается о преступлениях», — говорит она и добавляет, что у детского детектива есть традиция в русской литературе: например, приключенческие повести Анатолия Рыбакова). Кроме того, здесь есть монологи двух преданных читателей серии — им сейчас немного за 30. «В начале у меня было всего три книги, остальные я просто брала читать в библиотеке: в нулевые за ними шла настоящая охота, они почти все время были „на руках”. Сейчас в моей коллекции около 150 книг, я ищу их во всех возможных источниках, но в основном это сайты букинистов и Avito», — рассказывает Анна Килочек.
6. Дмитрий Быков*Признан властями РФ иноагентом. начал вести в «Собеседнике» список «100 книг, которые должен прочитать каждый», вышло уже пять выпусков. Список будет хронологический, в первой части — Новый завет, Гомер, Гораций, Блаженный Августин, Данте, Овидий, которого стоит читать, «если кажется, что все вокруг давно ни во что не превращается». Словом, Быков как Гарольд Блум.
7. В The New Yorker вышла статья Парул Сегал, уже успевшая вызвать много откликов. Сегал доказывает, что «травматический сюжет» в литературе исчерпал себя. Писатели полюбили исследовать травму, сценаристы с удовольствием берут этот сюжет на вооружение. Супергерои страдают из-за нерешенных проблем с отцами, героини непременно замкнуты в себе, не в силах выговорить то, что их терзает. Но не превращаются ли герои в «набор симптомов», типажи травмированных? «Современная жизнь травматична по определению. Конечно, мы просто научились лучше распознавать травму, стали внимательнее к человеческому страданию в любых масштабах. А может быть, наоборот, разучились? Может быть, мы теперь все подряд воспринимаем как ущерб? Не стала ли травма в мире, очарованном жертвенностью, своего рода лицензией, статусом, знаком доблести?» (Сегал, разумеется, оговаривается, что такая постановка вопроса тоже может показаться оскорбительной.) В ход идут примеры: Джейсон Мотт, Джонатан Сафран Фоер и, конечно, Ханья Янагихара (о которой, кстати, только что вышла едкая статья в Vulture: Андреа Лонг Чу замечает, что писательница любит мучить своих персонажей-геев — кого-то таки замучит, кого-то милостиво спасет).
Травма, пишет Сегал, — синоним прошлого героя, но «тирания этого прошлого — относительно недавний феномен… Личность не всегда воспринималась как размывание личной истории. Персонажей Джейн Остин не пронзают внезапные флэшбеки, они не стремятся к тому, чтобы восстановить частично утраченные, не отпускающие их воспоминания»; Сегал, ища примеров в литературе прошлого, обращается также к Вирджинии Вулф. Ясно, что мы имеем дело с новой чувствительностью, с поворотом в секулярной психологии, осмысление которого «травматическая проза» и обеспечивает. Но она же грозит превратиться в прескриптивный жанр: многие теоретики так и пишут, что сомневаться в благотворности проговаривания травмы — значит присоединяться к подавлению, пренебрегать свидетельством жертвы. Между тем «неудобные», не вписывающиеся в принятый нарратив свидетельства как раз часто и замалчиваются — будь то сексуальное насилие или военный посттравматический синдром. Саркастичный Уилл Селф и вовсе считает, что главные бенефициары исследований травмы — сами теоретики, пожизненно обеспеченные работой.
Искусство тем временем вырабатывает обходные пути: в новых сериалах Netflix и HBO, в таких книгах, как «Афтепати» Энтони Весны Со, впервые за долгое время возникает ирония — по отношению не к самой травме, а к методам работы с ней и к тенденции все ей объяснять. В конечном итоге, это обесценивает и перенесенные страдания, и индивидуальность тех, кто их пережил и хочет двигаться дальше.
8. В The Critic — статья Дэвида Энгельса к 130-летию Толкина. Чему в наше время можно научиться у создателя Средиземья? Возможно, тому, что отсутствие яркой биографии не вредит произведениям, не мешает им играть исключительную роль. «Конечно, соблазнительно свести невероятную мифопоэтическую активность Толкина к штампу „эскапизм“, выставить ее компенсацией за неинтересную биографию». Но это тоже будет неверно: Толкин занимался творчеством всю жизнь, с юношеских лет, и, судя по всему, именно оно для него и было сутью биографии. Толкиновский легендариум — не просто поэтическая или лингвистическая игра: корпус его текстов вырастает из сна о громадной волне, поглотившей зеленый остров, и в этом видении Толкин чувствовал нечто подлинное, не-литературное. Создание Арды было актом «суб-творения»: человеку доступно лишь повторять, со многими ограничениями, божественный акт творения, но таким образом он причащается чувства подлинности и истины. Это же, кстати, объясняет, почему в глазах Толкина его мифотворчество не противоречило его глубокой вере: он был ревностным католиком. Сегодня Толкина сочли бы реакционером, полагает Энгельс, но он и при жизни сознательно ушел от современности — чтобы сохранить истину о чуде творчества для следующих поколений.
9. Скандал в западной издательской индустрии: ФБР арестовало сотрудника лондонского отделения Simon & Schuster за кражу рукописей. Филиппо Бернардини представлялся различными именами, выдавая себя за важных издательских менеджеров, — и таким образом получал доступ к неопубликованным текстам известных авторов. Бернардини действовал с размахом: он зарегистрировал больше 160 доменов, почти совпадающих с названиями разных организаций. Его любимым трюком было заменять букву m на две буквы rn. Тем же фокусом пользуются мошенники, никак с литературой не связанные. Как пишет The Indian Express, Бернардини удалось обмануть топ-авторов: среди них Маргарет Этвуд и Салли Руни. Судя по всему, он не собирался продавать их рукописи сам или сбывать пиратам. Есть версия, что Бернардини сам питал литературные амбиции — и просто хотел поживиться идеями успешных писателей.
Как говорит коллега Лукоянов, будьте бдительны.