Чарлз Диккенс и его дома

Романы Диккенса наполнены описаниями различных сторон викторианского быта, и значительное место в них отведено домам, в которых обитают его герои. Ничего удивительного — писатель и сам был неравнодушен к окружающей его обстановке. Сегодня, в день 210-летия автора «Холодного дома», «Крошки Доррит» и других известных произведений, об этом вспоминает Александра Борисенко.

Биография Диккенса, изданная Честертоном и Киттоном в 1903 году, проиллюстрирована многочисленными портретами Диккенса и не менее многочисленными изображениями домов, где он жил и которые описал в своих романах. Для английской литературы вообще характерна одержимость домами — дома проникают в заглавия книг («Нортенгерское аббатство», «Мэнсфилд-Парк», «Холодный дом», «Говардс-Энд», «Загадка Эндхауза» и т. д.), дома описываются в малейших деталях, дом помогает героине понять героя, а то и влюбиться в него (как произошло с Элизабет Беннет в «Гордости и предубеждении»), дома хранят страшные тайны (как Торнфильдхолл в «Джен Эйр»), обдают холодом, согревают уютом, смешат нелепостью. Их можно назвать полноправными литературными героями.

Диккенсу эта одержимость домами свойственна в полной мере — и в литературе, и в жизни. Вот мистер Уэммик приводит Пипа, героя «Больших надежд», в свой «замок», который он построил для себя и Престарелого родителя:

«Дом Уэммика, маленький, деревянный, стоял в саду, фасад его вверху был выпилен и раскрашен наподобие артиллерийской батареи.

— Моя работа, — сказал Уэммик, — не правда ли, красиво?

Я рассыпался в похвалах. Я, кажется, никогда не видел такого маленького домика, таких забавных стрельчатых окошек (по преимуществу ложных) и стрельчатой двери, такой крошечной, что в нее едва можно было пройти.

— Вон там, видите, настоящий флагшток, — сказал Уэммик, — по воскресеньям на нем развевается настоящий флаг. А теперь смотрите сюда. Я перешел по мосту, сейчас подниму его, и кончено, сообщение прервано.

Мост представлял собой доску, перекинутую через ров и четыре фута шириной и два глубиной. Но приятно было видеть, с какой гордостью Уэммик его поднял и закрепил, улыбаясь на этот раз не одними губами, а всем сердцем»*Перевод Марии Лорие..

Вот Эстер Саммерсон впервые видит «Холодный дом» из одноименного романа:

«Это был один из тех очаровательных, причудливо построенных домов, где, переходя из одной комнаты в другую, спускаешься или поднимаешься по ступенькам, где находишь новые комнаты, после того как уже кажется, что ты осмотрел их все, где, миновав множество закоулков и коридорчиков, неожиданно попадаешь в еще более старинные, — как в деревенских коттеджах, — комнаты с решетчатыми оконными переплетами, к которым прижимается зеленая листва. Моя комната — первая, в которую мы вошли, была именно такая — с двухскатным потолком, в котором было столько углов, что я никогда не могла их сосчитать, и с камином (в нем пылали дрова), выложенным внутри белоснежным кафелем, каждая плитка которого отражала в миниатюре ярко пылающий огонь»*Перевод Мелитины Клягиной-Кондратьевой..

Исследователи постоянно спорят о том, какой реальный дом послужил прототипом тому или иному литературному дому, хотя вполне очевидно, что Диккенсу было не занимать воображения — так что не стоит искать точные копии.

Детство Диккенса прошло в постоянной смене мест обитания — отец раз за разом влезал в долги, скрывался от кредиторов, на какое-то время семья попала в долговую тюрьму Маршалси, позже так ярко описанную в «Крошке Доррит», и вышла оттуда только благодаря полученному наследству. В своей собственной взрослой жизни Диккенс огромное значение придавал обустройству жилища — и всегда занимался этим сам. Он арендовал дома, переделывал их под свои вкусы, сам выбирал предметы обстановки, сам руководил плотниками, выполнявшими очередную грандиозную переделку. Он любил звать гостей, устраивал праздники с шарадами и домашние спектакли — в доме на Тависток-сквер большая классная комната превратилась в «самый маленький в мире театр» для любительских постановок. При этом Диккенс был маниакально аккуратен и требовал безукоризненного порядка от всех домочадцев. Один из его сыновей вспоминал: «У каждого мальчика был свой особый колышек для шляпы и пальто: раз в неделю проводился капитальный осмотр нашей одежды, и один из нас назначался хранителем игрушек, которые он должен был собрать в конце каждого дня и разложить по своим местам...»*Цит. по книге: Максим Чертанов. Диккенс. М., Молодая гвардия, 2015.

Кажется, Диккенс чуть ли не единолично отвечает за дух Рождества в английской литературе, он как никто умеет описать семейный очаг и домашний уют, но уют в его романах редко соседствует с роскошью — в том же «Холодном доме» родовое поместье Дедлоков в Линкольншире описано как мрачное и неуютное место, и посетители, явившиеся осмотреть усадьбу, быстро утомляются от портретов бесчисленных Дедлоков и богатых парадных комнат. Самые трогательные сцены семейного тепла и веселья остаются на долю скромных коттеджей, вроде дома Бетси Тротвуд в «Дэвиде Копперфильде»:

«Комната была такою же опрятной, как Дженет и бабушка. Сейчас, когда я отложил на секунду перо, чтобы подумать о ней, снова ворвался ко мне ветерок с моря, насыщенный ароматом цветов; и снова я увидел старомодную мебель, натертую до блеска, неприкосновенное бабушкино кресло и столик перед круглым зеленым экраном в окне-фонаре, ковер, покрытый дорожкой из грубой шерсти, кошку, подставку для чайника в камельке, двух канареек, старинный фарфор, чашу для пунша, наполненную сухими лепестками роз, высокий шкаф, хранивший всевозможные бутылки и горшочки...»*Перевод Александры Кривцовой и Евгения Ланна.

Однако в своих домах Диккенс любил признаки достатка — он как будто убеждал себя, что никогда не вернется в унизительную нищету своего детства. Он добился славы и благосостояния своим трудом и талантом, невероятно много работал, содержал растущую семью и огромную армию родственников, много занимался благотворительностью. Каждый дом Диккенса был не просто его крепостью, но свидетельством прочности его положения, доказательством того, что он не похож на отца.

Пожалуй, главными в его жизни были два дома, где он написал свои лучшие произведения: уже упомянутый дом на Тависток-сквер, в котором он жил с 1851-го по 1860 год, и самый последний — Гэдсхилл плейс, дом его мечты.

Этот дом он увидел еще в детстве, когда гулял с отцом, изящное здание из красного кирпича показалось ему верхом совершенства. Вот как описывает этот эпизод Евгений Ланн в беллетризованной биографии Диккенса:

«...А Чарльз долго смотрел на прекрасный дом, расположенный поодаль, и наконец заявил, что у него есть твердое намерение жить в этом доме. Вот тогда-то отец вспомнил, что сейчас уместно исполнить родительский долг и наставить сына на путь истины.

И он начал долго разглагольствовать о том, что каждый человек должен работать не покладая рук <...> и наконец выразил уверенность: если Чарльз будет много и хорошо работать, то вполне возможно, что ему удастся поселиться в этом великолепном доме».

В отличие от своего родителя Чарльз действительно умел «много и хорошо работать», и в 1856 году, узнав, что дом его детской мечты продается, он купил его. И конечно же, основательно переделал.

Он устроил там бильярдную комнату, оранжерею, крикетную площадку, вырыл колодец, оборудовал кабинет, где вместо двери установил фальшивый книжный стеллаж с нарисованными корешками книг — названия у этих книг были самые удивительные, например, «Жизнь кошки» в девяти томах. Диккенс купил пустырь через дорогу от дома и проложил туда подземный тоннель. Его друг, швейцарский актер Чарльз Фечтер, прислал ему на рождество 1864 года удивительный подарок — разборное швейцарское шале в многочисленных коробках. Чтобы собрать его, пришлось призвать театрального плотника из Лондона. Из шале открывался прекрасный вид на Темзу, и Диккенс любил там работать. Именно там он писал свой последний неоконченный роман — «Тайну Эдвина Друда».

К сожалению, Диккенсу не повезло с музеями. Не сохранился дом на Тависток-сквер в Лондоне, где он жил в расцвете своей творческой жизни. Одно время посетителей пускали в Форт-хаус — дом, который семья Диккенса многие годы арендовала у моря, в Бродстэрс. Владельцы даже переименовали его в «Холодный дом» и уверяли, что именно он описан в одноименном романе, хотя это версия не подтверждается исследователями. Но после смены владельцев дом закрылся для публики. Зато в Бродстэрс остался другой музей — нелепый и эксцентричный, но очень обаятельный: коттедж Бетси Тротвуд. Здесь обитала дама, которая, по словам сына писателя, отчасти была прототипом воинственной бабушки Дэвида. Диккенсы нередко приходили к ней на чай, и это именно она гоняла с лужайки перед домом ослов. Так что боевой клич «Дженет, ослы!» Бетси Тротвуд почти наверняка подхватила у мисс Мэри Пирсон Стронг.

Гэдсхилл-плейс несколько раз пытались превратить в музей, но безуспешно; сейчас там расположена школа, однако кабинет Диккенса сохраняют почти в первозданном виде. Подземный тоннель существует до сих пор, а Швейцарское шале в 1960 году перенесли в сады другого музейного комплекса, Истгейт.

Лондонский музей Диккенса, тот, куда стекаются толпы туристов, — это его самый первый семейный дом на Даути-стрит, 48. Здесь он прожил всего три года, с 1836-го до 1839-го. Здесь он впервые почувствовал себя настоящим хозяином и джентльменом, устраивал званые ужины, поражал, а иногда и смешил гостей избыточной, нуворишеской роскошью сервировки. Здесь родился его первый сын, здесь произошла трагедия, омрачившая жизнь его семьи: внезапно умерла младшая сестра его жены, семнадцатилетняя Мэри, к которой он был очень привязан. Однако почти все подлинные вещи Диккенса, выставленные на Даути-стрит, принадлежат другим домам и периодам его жизни (включая знаменитый письменный стол, стоявший в кабинете Гэдсхилла). На верхнем этаже — символическая инсталляция с решеткой, изображающая тюрьму Маршалси, в полуподвальной кухне — набор исторических костюмов, в которые могут переодеваться дети.

На самом деле за подлинной жизнью викторианского дома лучше отправиться в гораздо менее известный лондонский музей — дом Карлейля в Челси, где действительно сохранена вся обстановка вплоть до ночных горшков его обитателей. Диккенс не раз бывал в этом доме, как и все известные литераторы той эпохи, и остается только пожалеть, что ни один из его домов не был сохранен с таким же благоговением.

Отправьте сообщение об ошибке, мы исправим