О СЕБЕ
***
В 1938 году, когда мне было восемнадцать лет и когда первый раз я встретился с городом — это был Архангельск, столица нашего Севера, — я получил первые впечатления о большой цивилизации. Помню, мне ужасно не понравилось городское многолюдье. Поразил мое воображение паровоз, который я тоже впервые увидел в жизни. И страшно не понравилась опера «Евгений Онегин». Не понравилась потому, что я, как всякий разумный, нормальный человек (так я считал), привык к тому, что люди, общаясь друг с другом, говорят обычными словами, а тут обращаются с песнями друг к другу. Это мне казалось крайне неестественным.
***
Мои претензии и мой разговор о жизни идут от одного желания — чтобы в жизни было лучше, а чтобы это было так, надо говорить о недостатках нашей жизни, а как же иначе лечить-то прикажете?
***
К сожалению, до сих нор не могу сделать обязательным для себя регулярное посещение филармонии — это большой пробел: что без музыки за жизнь!
***
Радости много было в жизни. Радость — это когда выходит книжка, это когда мысль хорошая придет в голову; радость, когда хорошо выспишься, когда встретишь интересного человека. Но самая большая радость в моей жизни — это то, что я прошел через войну и остался жив.
***
Ребят, которые со мной ушли на фронт, нет в живых. Но они и мертвые помогают мне жить. Сколько бывает огорчений, сколько невзгод в жизни, когда чуть ли не в петлю готов залезть, но вспомнишь, что ты остался в живых, что все ребята, твои товарищи, погибли, может быть, самые талантливые, может быть, гениальные ребята... Мы подсчитали — двадцать миллионов, и то неточно. Двадцать миллионов или больше — мы не знаем, сколько погибло. А кто подсчитал, сколько погибло талантов, гениев? Как осиротела из-за этого, оскудела наша советская, русская земля. Это не подсчитано. И поэтому для меня всегда самое первое утешение, что я живу и я должен жить и работать не только за себя, а и за тех, кого сегодня нету.
О ЛИТЕРАТУРЕ
***
Я сочинял свой первый роман целых шесть лет. В великой тайне от всех. Нынче, как только появляется товарищ, у которого влечение к слову, он сразу же объявляет о том, что занимается литературой и требует соответствующего к себе внимания. Я, наоборот, всячески скрывал свои писания. И о том, что я что-то делаю, знали два-три самых моих ближайших человека.
***
Что меня не устраивает в критике? Ну, во-первых, как бы вам сказать, слова подходящего нет, — вот такая мелкотравчатость, что ли, отсутствие зубастости, уж слишком много елея в нашей критике. Даже, понимаете, некоторые критики забыли само слово «критика», она вылилась у нас под пером некоторых в некий дифирамбический похвальный жанр, и это, конечно, не очень хорошо. Но самая главная моя претензия к критике — мало проблемных статей. Рецензий очень много, критическая армия у нас большая. Но литература — это ведь всегда жизнь. И какова задача главная критики? Увидеть в самом литературном произведении те процессы, которые происходят в жизни, как они здесь преломлены и как они отражены. Об эстетической стороне литературы наши критики пишут очень неплохо, иногда даже очень хорошо. Но вот о жизни, о том материальном субстрате, который породил эту литературу, — об этом, к сожалению, часто забывают или отделываются самыми общими фразами.
***
Наши журналы, наши газеты не могут похвастаться реальной критикой, той критикой, которая на недосягаемые вершины вознесла в свое время «Современник», той критикой, которая литературой объясняет жизнь, а жизнью выверяет литературу.
Но у нас есть реальная критика. Это письма читателей. В самую трудную, в самую сложную минуту наш читатель всех возрастов, разных профессий подавал мне руку помощи.
***
Каждая хорошо написанная строчка, каждый хорошо написанный абзац, страница — это самое большое счастье, это самое большое здоровье, это самый лучший отдых для души, для ума, для сердца... Вы спросите: а любовь? Я и на это отвечу — пусть в духе шестидесятников. Работа — это, вероятно, самая высокая любовь, любовь к своей семье, любовь к своему дому, любовь к Родине, любовь к народу.
О ДЕРЕВНЕ
***
Я, например, горжусь, что я из деревни. Потому что человек, который родился в городе, всю жизнь живет в городе, ведь он же обворован жизнью, он не знает по-настоящему мира природы, он не знает животных, он не знает рек, воды, трав, он не знает по-настоящему сказок, былин, всей духовной основы своей нации, он живого слова, родников, бьющих оттуда еще бог знает из каких языческих глубин, — ничего этого он не знает. Кичиться горожанину перед деревенским нечего. Деревенский человек всегда нагонит горожанина, горожанину деревенского в познании и богатстве своих чувств не нагнать.
***
Я весь переполнен по-прежнему деревней. А что значит — деревней я переполнен? Я переполнен Россией, периферийной Россией, на которой держится вся наша городская жизнь. Мы в городе, может быть, только плоты плавучие в этом народном море, океане, который называется Россия.
***
Деревня русская — это ландшафты, наша Родина, мать и прародина всего. Дело в том, что исчезновение связей, утрата связей человека с животным, с землей, с природой, она может обернуться очень серьезными последствиями... Потому что земля, животное, общение с ними — это один из главных резервуаров, из которых черпается человечность, строится человечность в человеке. Исчезнут эти отношения любви, доброты с животными и землей, повторяю, неизвестно, чем это кончится. Не отразится ли это вообще на самой природе человеческой и не поведет ли к каким-то очень серьезным и непредвиденным изменениям национального характера?
***
Я переживаю как величайшее горе смерть каждого старого человека в моей деревне. Для любителя рощи — это не все равно, когда вырубают ее и исчезает дерево за деревом. И в моей жизни, на моей памяти один за другим падают кряжи. Великолепные люди, которых по-настоящему-то только сегодня и понимаешь. Я жизнелюб, но бывают минуты, когда я иду по своей деревне и на меня дует пустотой. Ну а потом проходит.
***
Я родился в деревне, в крестьянской, в самой что ни на есть распатриархальной семье. Сегодня все кому не лень, по поводу и без повода, пинают патриархальную старую деревню. Как это можно? Да это же наша мать родная. Все мы с вами, здесь сидящие, и не только мы, — все народы мира вышли из деревни. А Россия, как здесь очень хорошо говорил мой друг Солоухин, деревне обязана больше, чем кто-либо. Русская деревня — это та нива, на которой всколосилась вся наша национальная культура, наша этика, нравственность, наша философия, если хотите, наш чудо-язык.
Лев Толстой за образец для себя в течение всей жизни ставил патриархального крестьянина. Заблуждение? Возможно. Но ведь патриархальный крестьянин — это тот человек, который жил по законам совести, по самым высшим неписаным законам, к которым на протяжении всей своей истории стремится человечество. Это человек — я имею в виду тип старого крестьянина, — который руководствовался одной-единственной заповедью: жить без работы, не работать — это великий, самый великий грех.
О ЧЕЛОВЕКЕ И ОБЩЕСТВЕ
***
Я хотел бы всем вам порекомендовать прочитать книгу римского публициста Аурелио Печчеи «Человеческие качества», это президент римского клуба, о нем я не буду распространяться. В этой книге много спорного. Он, например, ставит вопрос так: чтобы человечество смогло выжить, оно должно радикально изменить свою природу. Это, конечно, чистая утопия, это нереально, но, помимо утопических воззрений, в этой книге огромная информация, много всяких сведений и рассуждений. Мне особенно показалось привлекательным предложение, которое он выдвигает перед людьми: самая насущная потребность нашего времени — это необходимость установления минимума и максимума потребления, железная необходимость ликвидировать тот чудовищный разрыв, который существует между отдельными людьми, отдельными группами, сословиями и классами в обладании материальными богатствами.
***
Вопросов очень много, и все их надо решать, но их можно решить только при одном условии, и на это мне хотелось бы обратить ваше внимание — при условии решительного искоренения, решительной борьбы с пассивностью, равнодушием и безразличием, которые еще бытуют в нашей жизни.
***
Конечно, спрос в первую очередь с райкома, с дирекции совхоза и так далее. Но имеет ли при этом к делу отношение рядовой человек, он за что-нибудь отвечает или нет? Или моя хата с краю? Или мы ждем, как в некрасовские времена бабушка Ненила: вот приедет барин, барин нас рассудит? Все упования на барина. Мы ни при чем, моя хата с краю, я ничего не знаю? По этому принципу многие живут. Конечно, надо требовать с руководства, с начальства, на то оно и начальство, за то оно и денежки получает. Надо спрашивать. Оно несет ответственность. Но до тех пор, пока мы сами, каждый из нас, каждый рядовой человек не поймет, не установит для себя непреложным законом, что все дела — это мои дела и что большой наш дом строится только общими усилиями (по крайней мере, дом — деревня), до тех пор мы ничего не изменим. Вот каков смысл был этого письма. И этой идеи, идеи народной инициативы, активности придерживаюсь всегда, и если есть такой писатель Абрамов, то его главное кредо: будить, всеми силами будить в человеке человека.
***
Издревле, с очень давних пор существуют два способа обновления, два способа перестройки жизни. Один путь — социальных революций и социальных реформ, второй путь, который особенно яростно проповедовал в нашей русской жизни и в нашей литературе Лев Николаевич Толстой, — это путь нравственного усовершенствования, нравственного самовоспитания личности, каждого человека. Долгое время к этому учению Льва Толстого, прекрасному учению Толстого, которое является сердцевиной всего его творчества, у нас относились негативно. Были на то основания, потому что это отвлекало от революции, но сегодня мы можем должным образом оценить учение этого великого человека, потому что опыт показывает: перестройка, социальная перестройка жизни, не подкрепленная душевной работой каждого, не может дать должных результатов.
Что я понимаю под душевной работой каждого? Это самовоспитание, строительство собственной души, каждодневный самоконтроль, каждодневная самопроверка высшим судом, который дан человеку, судом собственной совести. Совесть — это как раз та сила, которая помогает сдирать с человека коросту эгоцентризма, коросту всякой затхлости. Это та сила, которая выводит человека на пути широкого братства, требовательности к себе и людям.
***
Прежде всего культурный человек для меня — это необязательно человек с высоким образованием. Культурным человеком, и так было в старину, в деревне может быть и неграмотная старуха, неграмотный старик. Культурный человек определяется, на мой взгляд, прежде всего своим строем души, минимальным эгоцентризмом и самой широкой открытостью людям, жизни, желанием прийти в любую минуту, в любых обстоятельствах на помощь павшему и падшему, проявить милосердие и, конечно, быть требовательным к себе прежде всего, а следовательно, и к людям; короче говоря, руководствоваться самым надежным самоконтролем, самым надежным судом, имя которому — совесть.
***
Нам, русским людям, которые обладают многими великолепными качествами, у которых бесподобный душевный размах, удаль; людям, которые способны на штурм неба, — нам часто не хватает способности к практическим делам, к делам повседневным...
О МОЛОДЕЖИ
***
Много было учителей, и эти учителя есть в моей жизни и сегодня. Причем речь даже не идет о возрасте. Учителя бывают и весьма солидные, старше меня по возрасту, но бывает и молодежь. И воздействие этих учителей из молодежи бывает не менее полезным для тебя, чем слово старших.
***
Самый главный недостаток, который я замечаю, — у нашей молодежи нередко не хватает молодости. Молодости в смысле идеализма в высшем понятии этого слова, в смысле идеалов, в смысле порывов, в смысле романтики, в смысле устремлений к высшему. Слишком много практицизма, слишком много внимания к барахлу, к барахольщикам, слишком много, ну не слишком, — я сгущаю краски по обыкновению; встречаются, выразимся культурно, элементы жестокости, о которых пишут в газетах, недоброты, действительно, с этим часто встречаешься.
***
Я, например, замечаю: в Комарове под Ленинградом дети летом, целое лето томятся в пионерских лагерях. Это же ужас! Ничего не делают, едят-пьют, в лучшем случае раз-два физкультуру делают и так далее; еще что — ну в лучшем случае пробарабанят, в лучшем случае линейку проведут, но, боже мой, если бы мне предложили повторить снова мою юность в этих формах, я бы сказал: нет, не надо, благодарю вас. У нас в деревне тоже паразитов малолетних хватает.