Кирилл Рябов. Висельники. СПб.: ИЛ-Music, 2020
Петербургский писатель Кирилл Рябов работает с начала нулевых, оставаясь вне света софитов массовой популярности, — публикуется в замечательных полуподпольных издательствах и не слишком вовлекается в «литературный процесс», если не считать, что повесть «Пес» недавно вошла в шорт-лист «Нацбеста».
Сборник «Висельники» демонстрирует навык, который у Рябова отработан особенно четко: отливать текст в некрупную форму — быструю и экономичную, как хорошо поставленный удар. Напрашивается и другое сравнение: его рассказы о человеческих несовпадениях, соскальзываниях напоминают пули — не со смещенным центром тяжести, а, напротив, хитро сбалансированные. Еще немного — и «все это» свалится в сорокоградусную чернуху и рессентиментную «социалочку».
Однако этого не происходит; точнее, происходит не всегда — и, когда этого не случается, мы имеем самый интересный вид его текстов. Прояснить этот эффект помогают, пожалуй, два наблюдения: во-первых, несмотря на «висельный» фон, в мире Рябова парадоксальным образом остается реликтовое, абсурдное свечение чего-то, что напоминает человеческое тепло. А во-вторых, погружая героев в свинцовую до гротеска тяжесть, автор не смакует, не выворачивает слабости, но (если и не сопереживает, то) относится к страдальцам с пониманием.
«— Как вас зовут?
— Ирада, — ответила девушка. — В честь прабабушки. Она была директором лесопилки. Дожила до ста восьми лет. Умерла, подавившись вишнёвой косточкой. Вы как думаете, какая смерть лучше?
— Любая смерть поганая, — сказал Шмелёв.
Ирада положила голову ему на плечо.
— Собираетесь вечно жить?
— Нет, но чего думать-то об этом? Когда придет, тогда придет. Лучше позже. И без мучений.
— В вас нет отваги, — вздохнула Ирада. — А в тигре есть. Поэтому мне жалко его.
— Да пошел он на ***, — процедил сквозь зубы Шмелёв. — Я простой человек. Работаю в типографии. В армии не служил. На обед ел пюре с рыбными котлетами.
— Печально, — сказала Ирада. — Но вы не один такой, утешьтесь. Поэтому я до сих пор девственница».
Вернер Линдеманн. Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца Тилля Линдеманна. М.: Бомбора, 2020. Перевод с немецкого Ольги Нацаренус
Начало 1980-х в ГДР. Заслуженный детский писатель живет в деревне, ухаживает за овцами, огородничает, пишет стихи и вспоминает о тяжелой юности, пришедшейся на годы Второй мировой. К писателю приезжает горлопанистый 19-летний сын — чтобы пересидеть опостылевшую работу (не удается). Сын водит подруг, громко слушает музыку и задает вопросы о том, почему немцы вообще и отец лично позволили произойти дерьму, которое произошло.
Беллетризированный дневник Вернера Линдеманна о сложных отношениях с сыном Тиллем (в книге — Тиммом) вышел, когда две Германии объединялись, и стал первой взрослой книгой писателя. Публика читала ее с особым интересом потому, что споры мужчин о судьбах родины на тот момент воспринимались если не скандально, то остро. Линдеманн-младший прочитал книгу уже после смерти отца: он был капитально обижен, что откровенная публикация не была ни малейшим образом с ним согласована. Ну а Линдеманн-старший умер, так и не увидев, что группа его сына стала главной статьей музыкального экспорта единой Германии.
Хорошо написанные (и плохо отредактированные на русском) «Записки» увлекают вне зависимости от того, любите ли вы Rammstein или нет. Это происходит за счет двойной смены перспектив. Во-первых, мы читаем живой документ о переходной эпохе, автор которого понимал — происходит фундаментальный слом, но, в отличие от нас, не знал, чем он кончится. Во-вторых, вечная история о трудностях сонастройки двух поколений снабжена послесловием Линдеманна-младшего, которое заставляет пересмотреть его образ в отцовских воспоминаниях.
«Перед железнодорожным переездом протяженный поворот. „На этом месте я вспоминаю тебя”.
„Почему?”
„Как-то мы тут проезжали, давно; мне пришлось рассказывать о былом, петь. Я пел песню о королевских детях. После последнего куплета ты некоторое время молчал, а потом грустно спросил: „А принц глубоко утонул?”»
Моисей Гинзбург. Ритм в архитектуре. М.: Издательство «Гинзбург и Архитекторы», 2019. Содержание
В 1921 году, отучившись в Европе и поработав Крыму, архитектор-авангардист Моисей Яковлевич Гинзбург приехал в Москву, вскоре стал профессором ВХУТЕМАСа и тут же выпустил первую книгу. «Ритм в архитектуре» недвусмысленно обозначила, что у автора есть серьезные теоретические амбиции. Почти сто лет спустя свет увидело репринтное издание этого исследовательского труда, который лег в фундамент идей советского конструктивизма.
Книга делится на две части. В первой Гинзбург строит типологию архитектурных ритмов, просматривая исторический генезис отдельных элементов и их комбинаций. Во второй — лидер конструктивизма рассматривает ритмические решения как принципы «распределения формальных элементов», вне всякой привязки к эпохам. Изложено все упоительно ясным и стройным языком, отличающимся от большей части нынешнего архитектурного теоретизирования, как дом Наркомфина — от Фундаментальной библиотеки МГУ. Рассуждения Гинзбурга будут полезны не только людям, проектирующим здания, но и тем, кто так или иначе работает с визуальными материалами.
«Едва ли будет большой неточностью сказать, что все многообразие основных архитектурных масс нашего художественно-исторического багажа исчерпывается: параллелепипедом, призмой, пирамидой, цилиндром, конусом и отрезками шаровой поверхности. <...>
Уже доисторическое зодчество, при всей ограниченности средств первобытного архитектора, являет нам в примитивном виде почти все эти формы. Может быть, первое создание человека есть вертикально поставленная параллелепипедальная плита, более или менее правильной формы. Здесь мы впервые встречаемся с потребностью человека к выявлению вертикальных сил зодчества. Скоромный менгир является, по существу своему, первым проводником одного из борющихся начал во всяком архитектурном памятнике».
Юрий Эскин. Местнические конфликты в эпохи войн и смут конца XV — XVII веков. Местничество в пространстве социально-политических отношений и на театрах военных действий в России раннего Нового времени. М.: Издательство «Древлехранилище», 2020. Содержание
Замечательный историк Юрий Моисеевич Эскин специализируется на теме местничества. Людям интересующимся, но далеким от темы, с этой книги начинать вряд ли стоит; лучше обратить внимание на менее специализированную работу автора «Очерки истории местничества в России XVI–XVII вв.».
Напомним, что местничеством называется система распределения «мест» на службе и за государевым столом, существовавшая в русском государстве в XV–XVII веках. Распределение диктовалось знатностью рода, благородством происхождения и личными заслугами. Чем «лучше» предки, тем ближе боярин сидел к царю. Эскин называет местничество «уникальным социальным институтом, существовавшим как стройная система лишь в одном государстве мира». Несмотря на всю неуклюжесть института, с его помощью власть стабилизировалась и снижался риск клановых междоусобиц.
И все же без них дело не обходилось — о чем и книга. Местнические конфликты рассматриваются в «напряженные моменты»: в ходе боевых действий, во время Смуты, с целью выяснить, как «счеты местами» использовались инструментальным образом — для политической борьбы. Спойлер: для политической борьбы, действительно, использовались, но достаточно локально.
«В октябре 1660 г. на Украине произошла т. наз. Чудновская катастрофа русской армии. Боярин В. Б. Шереметев, осенью 1659 г. измотанный упорными боями с войсками коронного обозного Анджея Потоцкого под Хмельницком и Межибожем, похоже изначально не верил в успех будущей кампании и еще в январе просился в отставку. В ответ Алексей Михайлович написал ему послание в трех частях — целый небольшой трактат; именно этой попытке Шереметева оставить службу в Киеве мы обязаны сочинением, характеризующим взгляды царя на обязанности государя и подданных, на службу и честь».
Михаил Кром. Патриотизм, или Дым отечества. СПб.: Издательство ЕУСПб, 2020. Cодержание
Пополнение в серии «Азбука понятий» издательства Европейского университета. Историк Михаил Кром разбирает концепт патриотизма, историческую динамику содержания понятия от античности до наших дней, а также предъявляет актуальное «состояние пациента».
В целом автор склонен усматривать за людской привязанностью к «организационным формам» (стране, государству) и территории аффективную, т. е. естественную, основу. При этом Кром указывает, что модальности и объекты этой привязанности изменчивы и поддаются модуляции. Из рефлексии над этим наблюдением, иллюстрированным многообразными историческими примерами, становится, в частности, понятно, почему в России патриотами могут себя считать и честные любители лобзать державный сапог, и порядочные русофобы — и делать это вполне резонно и обоснованно.
«К концу екатерининского царствования нерушимое, казалось бы, единство патриотизма и монархизма дало трещину и само понятие отечества получило новое истолкование. <...>
В 1790 году вышло в свет „Путешествие из Петербурга в Москву” — произведение, за которое его автор Александр Николаевич Радищев (1749–1802), названный императрицей „бунтовщиком хуже Пугачева”, был сослан в Сибирь. В одной из глав своей книги Радищев вложил в уста аллегорического персонажа, странницы Прямовзоры, противопоставление любви к отечеству и любви к монарху: „Ты познаешь верных своих подданных, которые вдали от тебя не тебя любят, но любят отечество; которые готовы всегда на твое поражение, если оно отомстит порабощение человека”».
С развернутым фрагментом книги Михаила Крома можно ознакомиться на «Горьком».