Тибор Фишер. Как править миром. М.: Эксмо, 2018. Перевод с английского Татьяны Покидаевой
Главный герой книги и рассказчик принадлежит к той категории людей, которые всегда крайние. Под ними ломаются стулья, их лишают работы, они на плохом счету у начальства, им никогда не выплачивают страховку, на кассе перед ними всегда оказывается самый медлительный покупатель, рядом с ними всегда что-то взрывается, под ними снова ломается стул. С самого начала мы попадаем в сложный мир главного героя, телевизионного журналиста, у которого тупой начальник, мерзкие коллеги, ворчливая жена и практически нет работы, а та, что есть, невыносимо омерзительна. Когда-то у нашего героя были удачи: он снял неплохой сюжет, он выжил в Афганистане, он считался перспективным журналистом, он выжил в Ираке. Но это все в прошлом, сегодня у него одни лишь неприятности. Периодически наш герой философствует. «Лучшая тактика выживания: лгать, обманывать и идти по головам ближних. Если ты пунктуальный, ты ждешь опоздавших. Если верный, тебя предадут. Если щедрый, тебя облапошат. Помогаешь другим — тебе сядут на шею и отплатят черной неблагодарностью. Много работаешь — будешь вечно уставшим. Не воруешь — станешь прозябать в бедности».
Николай Кононов. Восстание. Документальный роман. М.: Новое издательство, 2019
Беллетризованная биография человека Сергея Соловьева (1916–2009) — пройдемся вкратце по ней, и это даст нам представление о сюжете романа: сын репрессированного в 1937 году отца; во время войны попал в плен; пошел в коллаборационисты, бежал, обосновался в Бельгии, избежал выдачи; вернулся в СССР, попал в лагерь; там создал подпольную партию, бежал; дожил до наших дней. Текст предсказуемо тяжелый: грязь, унижения, кровь, жестокость. Человек человеку охранник и чекист, человек человеку мрак. Так бывает, когда начинаешь копаться в истории отечества и находишь пласт, который вызывает у исследователя невозможное отчаяние, этим отчаянием хочется поделиться. Вот автор — а Николай Кононов долгое время был одним из лучших в стране деловых журналистов, правда, последнее время отошел от дел ради литературы — и делится этим отчаянием со всей мощью своего повестовательского таланта.
«Вы когда-нибудь ели человечину? — спросил я, когда он умолк. — А Круглов ел. Это мой комполка. Съел своего соседа по землянке. Над ним устроили самосуд. Конечно, когда забрезжила возможность числиться на довольствии в батальоне, который только пропагандирует и охраняет, почти все в офицерском лагере подняли свои мощи и поползли служить под предводительством — не важно чьим, да хоть черта лысого. Но на самом деле и немцы, и мы не воспринимали эту шутейную армию всерьез. Все только делали вид, что народники — серьезная армия. Вермахту нравилась идея, чтобы русские воевали с русскими, но их командование боялось давать самостоятельность».
Джек Хартнелл. Голое Средневековье. Жизнь, смерть и искусство в Средние века. М.: АСТ, 2019. Перевод с английского А. Н. Мурашова
Путешествие по средневековому человеку, которое читатель совершает под ручку с историком искусств и медицины. Начинаем с головы, не забывая при этом и о безголовых людях; дальше переходим к органам чувств, потом кожа, кости, сердце, кровь хорошая и кровь плохая, ну и дальше в низ, к ногам, в которых правды нет. Вернее, есть, но своя. Хартнелл за Средневековье то заступается, то ругает. Он разрушает стереотипы: «Люди Средних веков не были все без исключения низкорослыми по сравнению с нами. Одно недавнее археологические исследование группы тел, захороненных в течение 900 лет на маленьком сельском кладбище в Линкольншире, показало, что почти нет разницы в росте жителей Средневековья и Викторианской эпохи. Это приблизительно 5 футов 7 дюймов для мужчины и 5 футов 3 дюйма для женщины. Не были средневековые люди все подряд беззубыми, искалеченными или постоянно больными». С другой стороны, время все-таки было довольно жестокое — например, немых и слепых не любили: первых пытались напугать, надеясь, что они все-таки заговорят; над вторыми издевались, заставляя незрячих сражаться в комическом поединке.
Андрей Шарый. Балканы: Окраины империй. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2018
Журналист радио «Свобода» Андрей Шарый давно поставил на поток производство книг о Восточной и Южной Европе. Регион ему знакомый: он там долгое время работал и искренне его любит. Шарый пишет на грани путеводителя, путевых заметок, исторического очерка и трактата о том, как география влияет на людей, а люди — парадоксальным образом на географию. Книга рекомендуется к непременному прочтению перед поездкой в страну балканского региона, хотя на обложке стоит предупреждать об опасности, содержащейся в книге, — Шарый за вас сочинил ваши будущие впечатления от страны.
«На полках местного книжного магазина покупателей ждут произведения сербских авторов „Русская мощь” и „Россия — Запад: тысячелетняя война”. Не нужно даже знакомиться с мужиками, скучающими в пивных, чтобы предположить: уже за первой кружкой тебе убедительно объяснят, что Югославию развалила Америка, и только попробуй не согласись! Новое сербское Сараево — спальный район на 60 тысяч жителей, похожий на какое-нибудь Дегунино, правда, не столь высокоэтажный, но с такими же просторными пустырями, разноцветными торговыми центрами и пафосными православными храмами».
Жан Жене. Рембрандт. М.: Ад Маргинем Пресс, 2019. Перевод с французского Алексея Шестакова
Вор, бродяга, певец зла и порока Жан Жене по совместительству был еще и тонким ценителем живописи. Рембрандту французский писатель мечтал посвятить целую книгу, но так и не воплотил свой замысел.
В сборник вошли два эссе о великом голландце: «Секрет Рембрандта» и «Все, что осталось от Рембрандта, порванного на ровные квадратики и спущенные в сортир». Эссе написаны в разные годы и разительно отличаются друг от друга. Но их объединяет одна общая мысль, которая явно не давала покоя Жене.
Современники Рембрандта отмечали, что написанные им портреты совсем не похожи на заказчиков и моделей. Жене уверен: великий художник не достигал фотографического сходства вовсе не из-за недостатка мастерства. Наоборот, в отличие от нас, Рембрандт увидел, что люди ничем не отличаются друг от друга, а красота или уродство лишь обман зрения.
В свойственной ему манере автор «Кереля» и «Торжества похорон» стремительно меняет регистры своего письма, балансируя между высоким и низким, прекрасным и отвратительным. Жене то переходит на язык поэзии, признаваясь Рембрандту в любви, то сравнивает его полотна с гноящейся раной.
На страницах этой книги гений оказывается вне границ морали, добра и зла, подлости и великодушия. Сборник будет мучительным чтением для консервативных ценителей старой живописи, которым наблюдения Жене могут показаться слишком резкими и точными.
«Драма [...] Рембрандта, кажется, в том, что есть не более чем его взгляд на мир. Он хочет узнать, к чему все идет, чтобы освободиться от груза ожидания. Его фигуры, все как одна, знают о наличии раны — и прячутся в ней. Рембрандт тоже знает, что ранен, но хочет исцелиться».
Андрей Плахов. Озон. СПб.: Сеанс, 2018
Один из ведущих киножурналистов России подготовил ретроспективу Франсуа Озона, охватывающую все творчество режиссера. Вместе с автором мы прослеживаем путь трудного ребенка французского кинематографа: от его первых фильмов-скандалов до обманчиво простых мелодрам.
Книги Андрея Плахова всегда приятно читать из-за того, как журналистская емкость в них сочетается с информированностью профессионального зрителя. «Озон» не исключение. Даже самый преданный фанат режиссера, видевший не только «Крысятник», наверняка обнаружит нюансы, ускользнувшие от его взгляда. Особенно интересной кажется глава, посвященная «Восьми женщинам». В ней Плахов внимательно рассматривает каждую синефильскую связь с предыдущими работами актрис, сыгравших в ленте.
Закрывает сборник еще одна ретроспектива — несколько интервью, которые Плахов взял у Озона в разные годы. Читая их, мы еще нагляднее видим эволюцию режиссера, его превращение из культового художника в самодостаточного и совсем чуть-чуть утомленного мастера.
«Искренность куда более неприлична в наше время, чем однополая любовь. Озон — один из самых обнаженных, самых неприличных режиссеров. Этим он смущает многих критиков, которые не знают, как к этому сомнительному фрукту относиться. В фруктах всегда видится что-то неприличное, не так ли?»
Елена Рачева. Волчье место. М.: Common place, 2018
В книгу спецкора «Новой газеты» Елены Рачевой вошли репортажи, привезенные с глухих окраин России. Герои книги живут в поселениях с говорящими названиями — Гнилуша, Пыталово, Дно. Их дети учатся в школе возле кладбища для расстрелянных при Сталине, а сами они спасаются от стай волков, совершающих набеги из соседней Латвии. Ответственный за отстрел хищников явно не справляется, а просить помощи у балтийских коллег отказывается наотрез — враги из блока НАТО.
Все это похоже на прозу от какого-нибудь циничного постмодерниста, но, к сожалению, перед нами самая что ни на есть документалистика о людях, живущих с нами в одной стране и в одно время.
«Недавно корткеросский дачник нашел у себя в огороде голову Сталина. Выкопал, почистил и принес Смилингису — „чтоб не пропала”. Голову поставили в Доме пионеров, в районной газете вышла заметка.
— Через месяц стучится пенсионер, — вспоминает Смилингис. — Рассказывает: когда он был маленький, голова стояла у входа в корткеросскую школу. Все, кто входили, должны были снять перед головой шапки и сказать: „Здравствуйте”.
А потом разразился ХХ съезд. К деду нынешнего пенсионера (тогда — сторожу школы) пришел директор и приказал: Сталина снять, бюст разбить, обломки убрать.
Сторож был ссыльным, но вождя любил. Разбить бюст его рука не поднялась. Как рассказал внук Смилингису, дед разбудил его ночью, привел к школе, отмерил шагами расстояние от угла, вырыл яму, закопал Сталина и сказал: „Запомни. Я-то умру, а ты, когда придет время, — выроешь”».
Александр Ветушинский. Во имя материи. Пермь: HylePress, 2018
«Во имя материи» — редкая в наши непростые времена птица. Это дебютная книга молодого философа Александра Ветушинского, который работает в МГУ на кафедре онтологии и теории познания и занимается исследованиями в русле передовых современных философских течений — а в них, как известно, может сломать ногу в том числе черт, и даже относительно подготовленному человеку часто непонятно, что же все эти люди хотят сказать (точнее понятно, что ничего хорошего). Так вот, Ветушинский занимается примерно теми же проблемами, что и всевозможные спекулятивные реалисты и акселлерационисты, но изъясняется при этом нормальным русским языком, простым и понятным. Его работа не похожа ни на стихотворение в прозе, переведенное с французского гугол-транслейтом, ни на кое-как переделанную кандидатскую диссертацию, ни на натужную попытку присесть на модные в загранице темы — при том что автор занимается философией компьютерных игр, а на лекциях рассказывает о Демокрите и философах эпохи Просвещения наравне с инопланетянами и зомби.
Книга «Во имя материи», выпущенная главным отечественным рупором современной философской мысли, пермским издательством HylePress («Горький» летом выпустил большое интервью с основателями и руководителями этого во всех отношениях замечательного проекта) посвящена материализму — точнее, тому, как можно помыслить материализм сегодня, когда материалистами себя называют не только те, кто полагает, что бытие определяет сознание, но и Жижек с Бадью, когда вполне успешно существует материалистическая теология, а также материя без материализма и материализм без материи. Ветушинский показывает, что материализмов на самом деле не один, а много и их можно описать и систематизировать, анализирует запутанный концепт материи и, наконец, из всего этого пытается собрать собственную версию материализма, обращаясь в том числе к компьютерным играм про Марио и Лару Крофт (правда, они появляются на мгновение лишь в самом конце работы, а так там в основном Ленин, Бадью, Демокрит, Мейясу и т. п., и в них автор разбирается, насколько можно судить, не намного хуже, чем в прыгающих по экрану пиксельных человечках). Критиковать аргументы Ветушинского или восторгаться ими предоставим специалистам, но сама по себе книжка производит очень приятное впечатление.
«Если исходить из расхожих представлений, то может показаться, будто материализм — это позиция, которая всегда уже была, есть и будет. Применительно к античности, например, говорят о стихийном и атомистическом материализме, к Новому времени — о механистическом, к новейшему (если использовать такую периодизацию) — о диалектическом. И только в Средние века с материализмом были проблемы, но в целом ясно, с чем они были связаны. То есть материализм как бы всегда был и всегда будет, по крайней мере, ровно столько, сколько существовала и будет существовать сама философия».
Олег Лекманов (признан в РФ «иностранным агентом»), Михаил Свердлов. «Кто я такой? Вопрос нелепый»: Жизнь и стихи Николая Олейникова. М.: Литфакт, 2018
Эта трехсотстраничная книжка — «поправленная и пополненная» версия большой вступительной статьи (по сути, монографии), вошедшей в «Число неизреченного», собрание произведений Николая Олейникова, которое было опубликовано издательством «ОГИ» в 2015 году и переиздано в 2016-м. Представить расширенный вариант текста в виде отдельной книги — хорошая идея, поскольку в случае огишного издания велик соблазн сразу схватиться за стихи и не вернуться к предисловию (или риск ознакомиться с предисловием, но не добраться до стихов). Теперь же у нас есть компактное, скромное на вид, но очень впечатляющее жизнеописание самого загадочного из обэриутов с детальным анализом его сочинений и поэтики. Тандем Лекманов-Свердлов (мы по разным поводам делали интервью и с первым, и со вторым) продолжает выпускать историко-литературоведческие работы одну за другой, но вряд ли кто-то станет утверждать, что их количество наносит ущерб качеству.
Николай Олейников, возможно, не так популярен, как Хармс, Введенский и Заболоцкий, но на фоне таких талантов слегка поблекнуть немудрено, даже если ты сам большой поэт. Скрытность Олейникова, всю жизнь прятавшегося под маской и по-разному о себе рассказывавшего (донской казак с тяжелой семейной историей, сражавшийся в Гражданскую войну за большевиков, однажды он сообщил, что убил собственного отца — но в других автобиографических выступлениях не упоминал об этом сомнительном факте), привела к тому, что достоверно известно о нем не так уж много, а свидетельства современников-мемуаристов скупы и противоречивы. Его легкие веселые стихи нередко зачисляют в юмор и даже сатиру, но задача авторов книжки состоит не только в том, чтобы по возможности реконструировать жизненный путь и образ мыслей Олейникова, но и в том, чтобы показать: за простотой и кажущейся необязательностью его обаятельных сочинений стоит глубокий внутренний опыт сложного и все время пытающегося ускользнуть от нас литератора. Например, анализируя одно из самых известных его произведений, популярную в соцсетях серию коротких пародийных стихотворений «Жук-антисемит», Лекманов и Свердлов показывают не только его связь с биографическим контекстом (Олейников ненавидел казацкую антисемитскую среду, из которой вышел, и его ближайшими друзьями с ранних лет были евреи), но и со множеством неочевидных текстов: с детской книжкой Владимира Маяковского, «Фаустом» Гете, советским городским фольклором и даже с «Обонятельным и осязательным отношением евреев к крови» Василия Розанова (впрочем, последнее, оговариваются авторы, только гипотеза). В общем, если Олейников вам интересен, но у вас нет книги «Число неизреченного», обзаводитесь этим изданием — оно совершенно точно того заслуживает.
«Среди коллег по литературному цеху у него была репутация фигуры загадочной и скрытной. „Олейников — странный человек, казавшийся даже по первому знакомству чудаковатым”. Так вспоминал о поэте драматург Александр Штейн. „По обычаю ускользая от вопроса”. Так описывал манеру Олейникова общаться с ближайшими друзьями философ и детский писатель Леонид Липавский. „Он удивительно умен. Он как обезьяна — все понимает и говорит мало…”. Так охарактеризовал Олейникова филолог Борис Бухштаб».