Оксана Разумовская. По. Лавкрафт. Кинг. Четыре лекции о литературе ужасов. М.: РИПОЛ классик, 2019
Оксана Разумовская — специалист по английской литературе, зарекомендовавший себя исследованием личности Шекспира «Человек на фоне культуры и литературы». На этот раз в фокусе внимания жанр готического романа. Автор прослеживает, как сквозь века шлифовалось искусство рассказывать страшные истории, постепенно превращаясь в один из главных эстетических моторов масскульта. На вопрос, который напрашивается, — почему фамилии в названии три, а лекции четыре, — ответ следующий: первая посвящена страху в культуре в целом — истории о том, как осваивалась и приручалась эмоция, составляющая, по словам автора, основу и канву жизни.
«Предельно натуралистичная картина, составленная из повседневных, обыденных элементов, напоминает читателю о том, что зло может быть вполне вещественной, приземленной частью нашей жизни, лишенной лавкрафтианского барочного размаха или мистического ореола классической готики; чтобы столкнуться с ним, не обязательно отправляться в экспедицию на край света или выискивать в древних книгах зловещие заклинания. Один из фирменных кошмаров у Стивена Кинга, немыслимый в творчестве его предшественников и учителей, но понятный и близкий современным читателям, — это индустриальный ужас восставших против власти человека, своего творца и хозяина, вещей: оживают и выходят из-под контроля машины («Кристина», «Грузовики», «Грузовик дяди Отто», «Миля 81», «Почти как „бьюик”»), техника («Давилка», «Газонокосильщик»), игрушки («Поле боя», «Клацающие зубы»,«Обезьяна»). Здесь жуткое (в его фрейдистской интерпретации) умножается на промышленный масштаб и апокалиптический характер подобной катастрофы, подразумевающей, что даже столетия технического прогресса не приблизили человека к вожделенному статусу властелина вселенной; напротив — окружив себя удобными предметами, незаменимыми безмолвными помощниками, человек сделал себя еще более беспомощным и уязвимым перед лицом недружелюбного мира».
Грейл Маркус. Следы помады: Тайная история XX века. М.: Гилея, 2019. Перевод с английского Александра Умняшова
Книгу о панке американский музыкальный критик Грейл Маркус начинает с вопроса: чем же объясняется первобытная сила музыки Sex Pistols. Чтобы на него ответить, читателя отправляют в интеллектуальную скачку от дадаистов к ситуационистам, не минуя Парижскую коммуну и средневековую секту Братьев Свободного духа. По замечанию культуролога Саймона Рейнольдза, Грейс не столько занят восстановлением генеалогии идей, сколько обнаружением диалога между фигурами, которые разделены десятилетиями и вряд ли друг о друга слышали. Панк в этом увлекательном сближении далековатых (порой слишком далековатых) понятий предстает очередным эпизодом в войне на уничтожение барьеров между утопией и повседневностью.
«Вот вам и единственный настоящий Христос, единственный настоящий Антихрист. Искать мотивы в простом совпадении имен обманчиво — но удача приходит, когда ищешь. Джон Лайдон вырос в католической семье, в 1980 году двое ударившихся в христианство рок-критиков (один из которых позже на христианском радио объявил рок-н-ролл дьявольской музыкой) спросили его, не раскаивается ли он в своих богохульствах — он ответил положительно, но ни от чего не отрекся. Ник Кон, один из первых рок-критиков, был сыном Нормана Кона; в своей книге 1968 года Pop from the Beginning — первом хорошем исследовании на эту тему — он отвергал все притязания на смысл, который может нести форма, и провозглашал чистейшую, чувственную анархию, заключенную в лозунге Литтл Ричарда (который ко времени Sex Pistols стал евангелистом, объявившим рок-н-ролл дьявольской музыкой): A WOP BOP A LOO BOP, A LOP BAM BOOM».
Дмитрий Быков*Признан властями РФ иноагентом.. Сентиментальный марш. Шестидесятники. М.: Молодая гвардия, 2019
Заключительная часть дилогии поэта, писателя и публициста Быкова о шестидесятниках посвящена поэтам (первая — прозаикам). Вновь мы имеем сборник литературно-критических очерков с густой мемуарной подоплекой (местами, как в случае с эпизодом о Нонне Слепаковой, изложение переваливается в историю об авторе сборника: «И вот, присев отдохнуть и покурить на берегу возле яхт-клуба, она вдруг сказала: „В лучшем случае из тебя получится такая же дрянь, как я”. Надежда на это не покидает меня и сейчас»). Статус субъективного осмысления феномена оправдывает включение в подборку таких неканонических для шестидесятничества фигур, как, скажем, Иосиф Бродский. Но именно субъективным взглядом «Сентиментальный марш» и ценен: всякий может Бродского ругать, а поди ж ты поругай так, как это делает Быков.
«„Русское” 1960-х годов, взятое на вооружение деревенщиками, „тихими лириками”, поэтами круга Кожинова и политиками круга комсомольского секретаря С. Павлова, — это русское, полежавшее под советским, обретшее черты истинно достоевской „подпольности” и болезненной обидчивости, сентиментальности в сочетании с агрессией. Но психологически этот тип личности Бродскому как раз ближе — потому что в его любовной лирике как раз присутствуют эта сентиментальность и агрессия, сочетание odi et amo, самоумаление и самооправдание. Ресентимент, как его определяет Ницше в работе „К генеалогии морали”, может распространяться не только на отношения с Родиной или внешним миром, но и на вещи совершенно неполитические вроде любви и ревности; и этот набор эмоций был Бродскому присущ давно, задолго до стихотворения „На независимость Украины”, написанного именно с позиций мужской обиды после ухода ветреной возлюбленной, обязанной нам, понятное дело, всем».
Рут Гудман. Искусство провокации. Как толкали на преступления, пьянствовали и оправдывали разврат в Британии эпохи Возрождения. М.: Эксмо, 2019. Перевод с английского А. Захарова
Английский историк повседневности Рут Гудман рассматривает под увеличительным стеклом бытовую жизнь Англии в эпоху Тюдоров и Стюартов. Из придуманного редакторами «Эксмо» заголовка может возникнуть впечатление, что речь о свинцовых мерзостях жизни с желтушным оттенком. Однако речь скорее идет о правилах общественного порядка и разнокалиберных способах их нарушения — с акцентом на последние. Как водится, в результате подобного описания у нас возникает довольно стройная картина того, как этот порядок в принципе устроен. Написано «Искусство провокации», скажем так, довольно разухабисто, что приближает достаточно специальную тему повседневной жизни в ренессансной Англии к читателю, чуждому академической строгости.
«Впрочем, если вы мужчина, то шансов, что на вас подадут в суд как на scold („брюзгу“) или хотя бы назовут брюзгой, довольно мало. Брюзжание считалось чисто женским грехом, который неразрывно связан со слабым, неконтролируемым, нерассудительным, управляемым флегмой женским умом. В архивах поместного суда в Акомбе, графство Йоркшир, например, нашлось лишь двое мужчин, Роберт Спрейс и Джордж Гилл, которых обвинили в „брани в зале суда” (scolding in court) в 1584 году, но зато более десяти женщин отдали под суд как „брюзг” (common scolds) или за конкретные эпизоды брани. Если посмотреть на более широкую подборку судебных дел, дисбаланс между полами будет еще более очевиден. Вполне возможно, что Роберта Спрейса и Джорджа Гилла обвинили в „брани” только потому, что они не сумели сдержаться в серьезной обстановке зала суда».
Зигмунт Бауман. Ретротопия. М.: ВЦИОМ, 2019. Перевод с английского В. Силаевой
«Ретротопия» впервые вышла в 2017 году, через несколько недель после смерти автора — известного польского социолога, автора концепции текучей современности. Обстоятельства располагают распознать в ней идейное завещание: «Ретротопия» эмоциональнее других работ Баумана (словно бы на пороге смерти академические условности подрастеряли свою важность), и здесь сходятся многие линии его рассуждений. Со всей ясностью их суммирует цитата: «Как никогда прежде, мы, обитатели планеты Земля, оказались в ситуации жесткого выбора: или взяться всем за руки, или лечь в общую могилу». К последнему варианту, собственно, и склоняет нас ретротопия, понимаемая как эскапистское соскальзывание в идеализируемое прошлое вопреки настоятельной необходимости налаживать болезненный диалог прямо сейчас.
«В обществе где „другой” (любой другой) является явной раскрытой или еще нераскрытой (и потому еще более зловещей и пугающей) угрозой, солидарность (в особенности идейная солидарность, скрепленная клятвой или обязательствами) выглядит коварной ловушкой для наивных, доверчивых, легкомысленных и безрассудных. Избежать этой ловушки теперь — значит следовать разуму, вернее, доксе, заменившей разум современной господствующей философией. Солидарность сегодня — валюта неконвертируемая. Из надежного актива она странным образом превращается в пассив. Биржи „политики жизни” обесценили „социальный капитал” Патнэма, премируя самореферентность, заботу о себе и доведенное до антисоциальности самоутверждение».
Кирилл Светляков. Комар и Меламид: сокрушители канонов. М.: Breus, 2019
Издание первой книги о Виталии Комаре и Александре Меламиде на русском языке приурочено к первой в России ретроспективной выставке изобретателей соц-арта. Прекрасно иллюстрированное — в том числе фотодокументами — издание содержит ясно и легко изложенную историю творческого дуэта. «Персонаж Komar & Melamid», если пользоваться выражением куратора экспозиции Андрея Ерофеева, оказывается в этой истории целенаправленным стирателем границ и четких оппозиций, экспроприатором осколков Большого стиля и в конечном счете остроумным дельцом, купившим души Энди Уорхола и еще нескольких сотен американских граждан.
«Вместе с тем Комар и Меламид подвергают психоанализу все наследие советской культуры, для которой любые иррациональные влечения и побуждения были неприемлемы. „Буржуазной” философии бессознательного советские идеологи противопоставляли „классовую сознательность”, чего они требовали и от художников. Однако полностью контролировать художественный процесс невозможно, и бессознательное „мстило”, проявлялось подспудно, именно поэтому в советском искусстве так много странных произведений, допускающих самые невероятные интерпретации. Это позволило Комару и Меламиду „конвертировать” соцреализм в сюрреализм, более привычный для восприятия западной публики, подогреваемой зловещими образами антисоветской пропаганды. Художники ловко манипулируют этими образами — „большевики в ушанках”, „страшный русский медведь”, „тиран Иосиф Сталин” — и представляют их в антураже классического искусства».