Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Иван Чуйков. Разное. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Содержание
Помню новость: «концептуалист Иван Чуйков умер от коронавируса». Впрочем, ему все равно удалось удивить долголетием: 85 лет. Когда я начал активно интересоваться художниками его поколения, многие были живы, хотя им было далеко за 70. Вот сейчас стали умирать один за другим... И все же, глядя на то, как живут мои сверстники из творческих кругов, трудно представить, что они проживут так долго. Но не будем загадывать... Новость о смерти Ивана Чуйкова напомнила мне о том, что имя-то его я знаю, а вот творчество остается неведомым и хорошо бы закрыть лакуну. Но подходящих материалов под рукой не было, никакой монографии, мемуаров или большой выставки. Это было в 2020 году, и ситуация не менялась, пока я не увидел недавно анонс настоящей книги. «Вот оно», — подумал я и стал ожидать. Книга для меня — наилучший способ познакомиться с современным художником и его идеями, даже если это воспоминания: творческий портрет автора из них, как правило, здорово вырисовывается. В общем, «Ура, книга!». Вышла, купил, прочитал.
Новая радость обнаружилась в предисловии. Дочь Ивана Чуйкова не только поделилась воспоминаниями об отце, но и поведала судьбу самой книги. Она готовилась при жизни художника преимущественно им самим и должна была выйти в серии «Библиотека московского концептуализма», но по неуказанным причинам не сложилось. А ведь это одна из моих любимых книжных серий (наравне с «Литературными памятниками Сибири» и In girum imus nocte et consumimur igni)! «БМК» давала читателю возможность познакомиться с редкими художниками и деятелями культуры — многих я если не узнал из нее, то узнал значительно глубже. Например, последним номером я медленно двигался по книге «Концепты» Риммы и Валерия Герловиных, обильное наследие которых было мне совсем неизвестно, а тут весь их творческий путь прекрасно показан (и очень нудно описан). Уместность книги про Ивана Чуйкова в «БМК» кажется мне бесспорной, жаль, что с ней ничего не вышло, но тем ценнее, что это упущение было исправлено издательством «НЛО».
Теперь присмотримся к самой книге. Цитата на обложке гласит: «Сейчас стало совершенно ясно, что любой персональный язык, персональный код, любая художественная система суть лишь маски, отнюдь не связанные некими органическими кровными узами с неповторимой душой художника». Прочитав это, я был весьма удивлен. Во-первых, идея о том, что чужие стили можно перенимать, кажется настолько очевидной, что вынесение такой мудрости на обложку как чего-то интригующего сбивает с толку. Во-вторых, в самом тексте это высказывание не вызвало бы вопросов, но когда всматриваешься в нее в отрыве от контекста, взгляд становится более придирчивым и вопросы появляются. В сущности, написанное неверно, и как раз «некими» «органическими кровными узами» художественная система связана с душой художника. Чаще всего художник вырабатывает свою систему так, чтобы наиболее органично следовать потребностям своей «неповторимой души», наиболее естественно транслировать свое мировоззрение через творчество и вообще, чтобы обрести именно свой художественный язык. А вот уже после изобретения художественного языка другой может его заимствовать, что нисколько не лишит изобретателя органической связи с его языком. Если актер, понаблюдав за человеком, сможет его ловко изобразить, это не будет означать, что человек являл собой маску, никак не связанную с самим собой. Но это я так, на всякий случай. А вот издатели, вынесшие такую цитату на обложку книги, оказывается, действовали осмысленно и точно. Я понял это, прочитав ее.
Из книги получается, что Иван Чуйков был художником с моно-идеей, которой подчинялось все его творчество. Идея эта действительно напрямую ассоциируется с постмодернизмом. Цитата: «Использование фрагментов, в том числе фрагментов чужих, иногда классических работ — тема отдельная и большая. Тут нужно целую статью писать. Но вот вкратце: эти кусочки разных картин являются фрагментами разных языков, буквами, слогами. Их объединение в рамках одной работы или серии есть указание на относительность и неадекватность каждого, на то, что за ними скрыта тайна. И с другой стороны, каждый язык идеологичен, и использование их вместе, на равных, есть метапозиция — т.е. выход из идеологии». Из раза в раз в разных текстах книги «Разное» Чуйков говорит об этом, впрочем, не соединяя свои мысли в какой-то одной основной теоретической статье, рассеивая их по обрывкам. Надо сказать, что сама книга небольшого объема и состоит из интервью, фрагментов бумажной переписки, заметок и связывающих все это комментариев. Есть приятные цветные картинки, расположенные не на вклейках, а внутри текста — они радуют, но их как будто маловато (и неясно, планировалось ли больше). Но сквозная идея книги об отделимости стиля от его носителя, действительно, совпадает с обложной цитатой. Кстати, в том, что выход книги задержался, есть и свой плюс — в предисловии дочь Чуйкова подводит итоги отцовской жизни, раскрывая биографию через основную его тему:
«Последние годы были непростыми не только в связи с ухудшающимся здоровьем, но и ввиду сгущающихся над любимой ими страной туч. Отец чувствовал все увеличивающееся количество ненависти, которое, как он говорил, „плохо кончится“, и очень переживал каждый эпизод военных, пропагандистских и секретных операций, болел за протестное движение. Надежды, которые питало поколение моих родителей после перестройки, обернулись полным крахом, а запаса жизненного времени, необходимого для того, чтобы еще увидеть что-то иное, не хватало. Они мечтали не о могуществе и устрашении, а о цивилизации и процветании. Другая область, святая святых, искусство — в контексте конъюнктуры и рынка, при близком рассмотрении действовало тоже весьма отрезвляюще, причем вне зависимости от географии. А тут еще и коронавирус...
Последней крупной живописной серией стала серия „Знаки б/у“ 2014 года, состоящая из девяти гостиничных окон, на прозрачном стекле которых плавают фрагменты различных символов: от восклицательного знака и черного квадрата до креста, звезды и свастики, как всегда, вне какой-либо иерархии. Знаки, бывшие в употреблении, давно перестали что-либо означать, но продолжают жить, напитавшись энергией использованных мифов.
И новые мифы рождаются, так как идеология основывает, определяет и оправдывает бегство от свободы, которого (бегства) так жаждут народы и которое и есть суть тоталитаризма. Противостоять всему этому Чуйков предлагал опять же игрой — свободно, бесстрашно и легко обрезая символы, нанося их на старую раму, десакрализуя и лишая магической силы».
Оценивать само содержание творчества Чуйкова не входит в наши задачи, всегда приятнее оставить это на усмотрение читателя и поговорить о другом, ограничившись лишь небольшим комментарием. Показалось забавным: из книги получается, что реализация этой последней крупной серии художника обернулась провалом идеи, а сакрализация безапелляционно обскакала десакрализацию, оказавшись на шаг впереди: когда серия выставлялась, окно со свастикой отказались включать в экспозицию (хотя символ изображен там не очень броско, фрагментарно), и даже помещенную в книге фотографию пришлось сопровождать комментарием. Этот провал кажется весьма красноречивым.
Моноидейностью Чуйков напомнил мне своего несостоявшегося коллегу по «Библиотеке московского концептуализма» и состоявшегося по московскому концептуализму — Эрика Булатова. Из его книги «Горизонт» следует, что основной проблемой булатовского творчества всегда была картина. Видя, что время идет вперед и художники уходят от картины, но в то же время помня, что картина всегда была основным полем творчества художника, он задался целью поженить времена и придумал, как внутри картины выйти за пространство картины. Придуманное Булатовым можно наблюдать почти в каждой его картине: они близки по принципу устройства к афишам, где текст накладывается поверх изображения. В общем, прием неплохой, но то, что это оставалось его темой на протяжении без преувеличения пятидесяти лет, кажется поразительным — за это время можно было исследовать десять тем такого рода, двадцать тем, даже пятьдесят тем! Так делали его коллеги-художники, например Монастырский. Когда пришло понимание, что вся книга посвящена одной этой нехитрой идее, я был удивлен и до сих пор не решил, как теперь относиться к Булатову. С одной стороны, скромность его творческих успехов на фоне других поражает, а с другой стороны, я вижу плюс в отсутствии излишней продуктивности. В эпоху перепроизводства информации это кажется привлекательным, даже если является результатом не сознательного, но вынужденного выбора.
На фоне булатовской идея Чуйкова смотрится более выгодно (при этом между работами художников можно усмотреть много сходств) — она не узкопрофессиональная и не замкнута на конкретном объекте, скорее ее можно назвать социально-философской. И все же может показаться, что для художника, прожившего столь долгую творческую жизнь, этого тоже маловато. Однако есть одно «но»: некоторые детали книги заставляют трещать по швам проведенную нами параллель «Булатов — Чуйков». К вящей нашей неожиданности, некоторые из немногочисленных работ, представленных в книге, никак не вписываются в чуйковскую идею десакрализации символов (или же вписываются, но весьма условно). Пример — работа, представляющая собой начерченный на полу лабиринт с указанием, как следует по нему идти. Зрители могли выбрать, подчиняться этому указанию или сохранять свободу, а дойдя до конца лабиринта (до его центра), в любом случае должны были отказаться от предписания художника. Чуйкова интересовал момент отказа от повиновения, и его целью было подвести к нему посетителей выставки — эта идея связана с символами (стрелки, указывающие путь) и властью, но очень условно. Думаю, если бы я попал на эту выставку как зритель, то последовал бы за стрелками просто из желания проверить, есть ли автору что сказать или предложить мне. Походив, я бы убедился, что нет, и покинул бы выставку — понять авторскую идею самостоятельно, без пояснений, мне бы не удалось. А вот примеры, в которых мне не удалось разглядеть десакрализации: работа из шестнадцати листов, где четыре объекта раскрашены разным образом с помощью компьютерной штриховки, или работа, представляющая собой пару зеркал — «аппарат для наблюдения пустоты и бесконечности», рождающий бесконечные отражения.
В общем, получается, что Иван Чуйков искажает или упрощает свое творчество. Говоря только об одном, он умалчивает обо всем остальном (в отличие от Булатова, который действительно ни о чем не умолчал, потому что ничего другого и не было, только если на ранних этапах). Остальное представлено в книге фрагментарно. Сам Чуйков утверждает: «Весь корпус моих работ можно разделить на несколько групп: окна, варианты, фрагменты, виртуальные скульптуры, инсталляции». Кажется, если взять все его наследие в целом, общая картина будет более сложной. Поэтому я сначала посмотрел работы Чуйкова в интернете — и вынужден признать, что часть из них выглядят удручающе (например, встречается нечто с корявыми эротическими мотивами), хотя есть и отличные. А уже дописывая этот текст, я обнаружил в сети в свободном доступе каталог работ художника, выпущенный галереей «Риджина» в 2010 году, 400+ страниц — похоже, именно он поможет мне сформировать окончательное мнение о творчестве Ивана Чуйкова.
Иван Щеглов, 13.10.23