Наталья Михайлова. Барков. М.: Молодая гвардия, 2019
Наталья Михайлова. Иван Барков. Пылкого Пегаса наездник удалой. М.: Молодая гвардия, 2018
Меньше месяца назад в Москве прошло интересное событие. На одной из крупнейших музыкальных площадок дали премьеру рок-оперы «Кащей Бессмертный», когда-то сочиненной группой «Сектор газа» и в 90-е гулявшей на пиратских кассетах. Собрался полный зал, но удивительно не это.
Задействованные в постановке артисты поленились выучить текст и совсем не стеснялись декламировать свои партии по бумажке. А вот зрители, несколько тысяч, все помнили наизусть и целый час без перерыва скандировали матерные стихи, не отличающиеся ни складностью, ни остроумием.
Видимо, есть в этих стихах некая живая сила, которая не дала им уйти в забвение вместе с подобным низовым масскультом и которая еще точно поможет остаться в памяти, когда лучшие поэты современности будут безнадежно забыты.
Примерно так сложилась и судьба творческого наследия Ивана Семеновича Баркова, выдающегося интеллектуала своего времени — служащего Академии наук, переводчика Горация, друга и ученика Ломоносова. Его «срамные оды» не издавались при жизни автора, но в огромном количестве ходили в списках, и в этом виде их прекрасно знают как профессионалы, так и люди, предельно далекие от изящной словесности. Имя Баркова стало нарицательным для обозначения всякого автора рифмованной похабщины, а подражания ему до сих пор выпускаются за подписью классика.
Книга литературоведа Натальи Михайловой едва ли не первая большая попытка разобраться в биографии и творчестве Баркова, обросших бесчисленными слоями мифов, анекдотов, фальсификаций. Написать такой труд — предприятие весьма смелое. И дело не столько в одиозной славе описываемого в ней поэта, сколько в том, что достоверных сведений о нем почти не осталось.
Барков прожил жизнь короткую — всего 36 лет. Достоверно известно, что Иван Семенович родился в семье священника, образование получил в духовной семинарии, где показал особые успехи в латыни. Здесь его заметил Михайло Ломоносов, помогший талантливому юноше поступить в университет при Академии наук.
Дальше судьба Баркова пошла наперекосяк. Наукам студент предпочитал трактиры, бордели и кулачные бои, за что регулярно получал по спине розгами и в итоге был отчислен. Кое-как ему удалось получить низшую должность в Академии наук с минимальным жалованьем, которого хватало только на водку.
Умер Барков при невыясненных обстоятельствах. За два года до смерти он вылетел из академии, после чего следы поэта теряются. По слухам, он то ли покончил с собой, утопившись в нужнике, то ли закономерно погиб от пьянства. В пользу версии о самоубийстве говорит то, что могила его так и не найдена. По всей видимости, его отказались хоронить на церковной земле.
Помимо этого, как уже было сказано, Барков оставил переводы из Горация, написал историю России от Рюрика до Петра Великого, подготовил к изданию сатиры Антиоха Кантемира, преподнес Петру III оду по случаю дня рождения императора. Другому этих несомненных заслуг хватило бы, чтобы прочно остаться в истории русской литературы. Но скандальность Баркова заставила если не вытеснить его из памяти академиков, то задвинуть в самый темный угол.
Поэтому и очерк Михайловой получился не столько о самом Баркове, сколько о его времени, быте, повседневности. За это время в России сменились пять правителей. Со сменой власти лихорадочно менялась и страна. Чувственная и воинственная эпоха Елизаветы сменилась царствованием Петра — насколько демократичным, настолько недолгим, — после чего пришло время Екатерины Великой.
Действие книги разворачивается в самом сердце империи — городе Петра. Описывая Петербург Баркова, Михайлова помогает понять, что поэт был не аутсайдером и нигилистом, а плотью от плоти своего отечества. Барков жил как бы в двух мирах. В одном компанию ему составляли римские классики и лучшие из героев прошлого, в другом его поджидали пропахшие водкой и чесноком бордели. Но такова была и столица России.
За пышным фасадом имперского города скрывался один огромный притон. На каждом углу можно было за копейки напиться и отправиться в постель к проститутке. Никакие наказания не работали. И держательниц борделей, и их девушек били, под пытками заставляли выдать коллег, высылали из страны, ничто из этого не помогало, пьянство и разврат были повсеместны. Не удавалось искоренить даже традиции совсем дикие, как по крайней мере считали просвещенные властители. Среди них была еще одна страсть Баркова — кулачные бои, которые нередко заканчивались гибелью подогретых спиртным богатырей.
Иван Семенович Барков
Чтобы показать, в каком окружении родился и рос поповский сын Барков, Михайлова приводит живописный пассаж из «Старого Петербурга» Пыляева:
«В царствование Елизаветы церквей в Петербурге было немного. Все церкви тогда были низкие, невзрачные, стены в них увешены вершковыми иконами, перед каждою горела свечка или две, три, от этого духота в церкви была невообразимая. Дьячки и священники накладывали в кадильницы много ладану, часто подделанного из воска и смолы, от этого к духоте примешивался еще и угар. <...> Иногда в церкви подгулявшие прихожане заводили между собою разговоры, нередко оканчивавшиеся криком, бранью и дракой.
Случалось также, что во время службы раздавался лай собак, забегавших в церковь, падали и доски с потолка. Деревянные церкви тогда сколачивались кое-как и отличались холодом и сыростью».
И этот же самый город воспевали придворные поэты, одного из которых, Тредиаковского, еще совсем недавно избили и заставили в шутовском костюме прочитать стихи в ледяном доме на свадьбе князя Голицына.
Надо заметить, что в двух разных видах — благородном и менее — существует и книга Натальи Михайловой. Первый вариант вышел с серым корешком серии «ЖЗЛ», второй — под крикливым заглавием «Пылкого Пегаса наездник удалой» и с соответствующей обложкой.
Вообще, именно первые главы, посвященные этому дуализму эпохи, — самое интересное и по-хорошему увлекательное, что есть в книге. Но далее автор переходит к анализу творчества Баркова. И тут доктора Наталью Ивановну Михайлову, замечательную пушкиноведку, чей авторитет как знатока русской литературы никто не ставит под сомнение, вдруг постигает неуспех.
Главная неудача книги возникла и развилась из самых благих намерений автора. Михайлова зачем-то решила выступить адвокатом дьявола, в чем сама признается уже в послесловии:
«Если мы сумели убедить благосклонного читателя в том, что Барков лучше своей репутации, то будем считать свою задачу выполненной».
И далее:
«Значит ли это, что мы поднимаем Баркова на пьедестал классической литературы? Нет, конечно. Но его веселое матерное слово сказалось в литературной полемике его времени, отозвалось в тексте русской классики. И если Баркову отдавали должное Новиков, Карамзин, Пушкин, отдадим ему должное и мы».
В литературоведческой части книги Михайлова попросту отказывается говорить о «срамных одах», лишь в самых крайних случаях приводя фрагменты, где есть слово на букву «ж».
Оправдывая своего героя, автор обращается то к новеллам Боккаччо, то к тому же Пушкину, ни разу не задаваясь вопросом, почему мы можем спокойно изучать «Декамерон» или «Гаврилиаду», но не обращаться к текстам Баркова. Порой в своих апелляциях к авторитету Михайлова доходит до абсурда. Например, вспоминая пьяные рассуждения из «Москвы — Петушков» Ерофеева или сопоставляя вирши Ивана Семеновича с литературными анекдотами Хармса. Даже портрет Баркова работы Осипова автор почему-то объявляет похожим на Высоцкого (заметим, что он скорее похож на другого Владимира — Басова).
Стесняясь говорить о поэтических хулиганствах Баркова, автор переключает внимание то на «Раздраженного Вакха» Майкова, то на пресловутую «Гаврилиаду». Заявленный герой становится лишь поводом для разговора о том, что и «великие» поэты грешили писанием «низких», развлекательных сочинений фривольного толка.
Да, и в этих главах есть занимательные моменты. Например, не самое очевидное наблюдение о связи всем известного старчески сентиментального стишка Державина «Если б милые девицы...» с куда менее благопристойными творениями Баркова.
Но в остальном автор не рассказывает ничего такого, что ответственно подходящий к своему делу преподаватель филфака не рассказал бы своим студентам на лекции. Заключительная глава книги под названием «Пушкин и Барков» и вовсе грешит откровенной экстравагантностью, говорить о которой даже неловко.
Итого имеем: замечательный историко-литературный очерк о барковском Петербурге и пять-шесть неплохих статей о поэзии XVIII века, но, к сожалению, никак не цельный труд.
Но кто тогда вообще сможет проделать полноценную работу о неподцензурной поэзии тех лет, если не большой специалист по русской литературе старой школы, коим является Наталья Михайлова? Видимо, ее книга — лучшее, что у нас есть и будет по теме.
Конечно, можно (и некоторые даже попытались) рассмотреть Баркова и принять его в русскую литературу, сравнивая с де Садом, Селином и другими французскими мастерами. Подобные опыты не заслуживают даже цитирования из-за своей очевидной несостоятельности.
Похоже, стоит признать: трансгрессивные опыты Баркова так и останутся без своего исследователя. А опыты конвенциональные — без своего читателя. Впрочем, кто сказал, что все писатели должны быть исследованы, а тексты — прочитаны? Иногда рок-опера «Кащей Бессмертный» — это просто рок-опера «Кащей Бессмертный».