Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят. Кто ваша мама, ребята, спросил у ребят солдат. Наша мама революция, но она нас бросила; мы работали на заводе, но завод разрушен; мы не знаем что делать, мы слоняемся без нормальной работы; наша жизнь потеряла смысл, мы пьянствуем, разводим коз, бьем жен, а жены бьют нас, в горах злодействуют белогвардейские банды. Помоги нам, солдат. Солдата зовут Глеб Шумалов, он в рукопашном бою с врагами Революции сражался геройски, победил и белогвардейцев, и интервентов. Он вернулся домой и хочет мирной жизни. Поцеловать дочку Нюрку, обнять жену Дашу и повалить ее на кровать, ну а потом снова начать работать на любимом заводе. «Сейчас встретит его жена Даша с дочкой Нюркой, вскрикнет и замрет на груди, потрясенная радостью».
Не вскрикнула, не замерла. Даша уже не та, что раньше. «Ты во мне, Глеб, и человека не видишь. Почему ты не чувствуешь во мне товарища? Я, Глеб, узнала кое-что хорошее и новое. Я уж не только баба… Пойми это… Я человека в себе после тебя нашла и оценить сумела… Трудно было… дорого стоило… а вот гордость эту мою никто не сломит… даже ты, Глебушка…» Даша теперь партийка, Даша теперь товарищ, Дашу нельзя просто так повалить, Даша теперь ответственный работник женотдела, Дашу нельзя ревновать, нет у Глеба на Дашу права собственности. «В тебе бунтует ревность — я знаю… Это хуже деспотизма. Это такая эксплуатация человека человеком, которую можно сравнить только с людоедством. Вот что скажу тебе, Глеб: к Даше ты с этим не подойдешь — будешь бит», — поучает Глеба товарищ Мехова, участник боев в Москве и еще один герой гражданской войны.
Поцеловать дочку Нюрку, обнять жену Дашу и повалить ее на кровать, ну а потом снова начать работать на любимом заводе
А что же завод? Завод разрушен, рабочие деградировали, заводской поселок в развалинах и тоске. Бюрократы вредят, старые кадры ненадежны. Шрамм — вредитель, Бадьин — бабник, Жук — шумит, Савчук — спился, Клейст — вообще ничего не делает. А вокруг завода орудуют белые, зеленые и казаки. Нет ни еды, ни топлива. «Саранчой выползают станицы, и куркульские восстания дымом и кровью заволакивают поля, камыши, предгорья и ковыльные степи. Горы и леса кишат зверолюдом. Днем враги прячутся в темных зарослях и пещерах или гуляют по городу в масках друзей революции. Они — всюду: и в рядах бойцов, и в советских кабинетах, и в домах мирных, безобидных граждан. Кто может указать их, назвать имена, раздавить их, как гадов? А наступает ночь — они выползают, распыленные мраком, для предательской работы. Вот они зажигают свои сигнальные огни, и огни летят в саранчовые поля, призывно маячат и хохочут совами».
Глеб берется за дело резво. Новая власть — тут каждый может командовать. Он прижмет к ногтю бюрократов, договорится со старыми кадрами, и завод снова начнет работать. Но нет же, это не Глеб. Это все вместе сделали, в новом мире нет места единицам, есть место множествам. Забудьте про «я», вперед в светлое будущее всеобщего «мы». Завод и счастье народа важнее счастья одного отдельно взятого Глеба. Они не помирятся с Дашей, а дочка Нюрка умрет от истощения и недостатка родительского внимания.
Вышедший в 1925 году «Цемент» Федора Гладкова (1883—1958) лежит в основе сразу двух важнейших советских жанров. Во-первых, социалистического реализма. Сам термин появится позднее, а «Цемент» объявят его предтечей. Во-вторых, производственного романа. Для обоих жанров «Цемент» станет практически эталоном. И это при том, что книгу все время критиковали, в том числе и с вполне советских позиций. Ну что же это такое, почему в книге все коммунисты — истерики? Даже самые положительные персонажи. Гладков будет книгу регулярно переписывать, издание 1930 года значительно отличается от более раннего. Персонажи, важные в начале, забудутся ближе к концу, но завод все равно восстановят, советская власть восторжествует, а старые люди будут перекованы в новых. Интеллигента перекуют, злодея расстреляют, бюрократа арестуют.
Завод и счастье народа важнее счастья одного отдельно взятого Глеба
Читать все это в 2016 году совершенно невозможно: вязкий, тяжелый язык, резкая смена стилей изложения, непонятные даже подготовленному читателю противоречия между просто хорошими и совсем хорошими героями. С другой стороны, «Цемент» по-своему восхитителен. И не только забытыми много лет назад словами вроде ругательства «сатанаил» или диковинного слова «бремсберг» (промышленный фуникулер). Гладков предлагает читателям удивительно стройную и законченную картину устройства мироздания. Мир — это огромный механизм, а люди в нем шестеренки. Если все шестеренки подогнаны идеально, то механизм работает нормально и каждая отдельно взятая шестеренка счастлива. Но если шестеренки подогнаны неправильно, то и машина сбоит, и каждая деталь плачет и мается. Значит, нужно детали подогнать друг к другу получше, ту шестеренку, что слишком ретивая, надо замедлить. А ту, что тормозит, разогнать. А если шестеренка вредит, то ее можно и нужно убрать и выкинуть. Без работы и организации ты никто, а если есть дело, то все прекрасно. Нужно только заткнуть в себе свое «я», забыть про все мысли о личном.
Эта картина мира проста и хороша. Если ее принять, то понятно, как менять мир к лучшему. Нужно всем дать работу, подчинить единому расписанию и ритму. И будет счастье. Идея не уникально советская, к похожим предположениям о мироустройстве пришли и в других странах мира. Человек как часть конвейера — это актуальная мысль для времен массовой индустриализации. Но даже в мысленном эксперименте «Цемента» счастья она не приносит.