На книжных прилавках появился русский перевод нового романа Джулиана Барнса, и, открыв его, можно убедиться, что прославленный британец верен себе: все та же сдержанная ирония, тот же суховатый стиль и тот же интерес к неоднородности и неоднозначности прошлого. Однако, полагает Арен Ванян, «Элизабет Финч» добавит к этому списку новую черту, которой прежде поклонники писателя не знали. Читайте об этом в нашем материале.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Джулиан Барнс. Элизабет Финч. М.: Иностранка, 2022. Перевод с английского Елены Петровой

Джулиану Барнсу 76 лет, но он по-прежнему радует своих многочисленных поклонников — особенно в России — новыми книгами. Только за последние шесть лет он опубликовал четыре: «Шум времени» (2016), «Одну историю» (2018), «Портрет мужчины в красном» (2019) и вот теперь «Элизабет Финч» (2022). Все они наделены привычными для него чертами: умеренной академичностью, неспешным, но захватывающим повествованием, легкой авторской иронией, эссеистическими отступлениями и доступным постмодернистским антуражем. И в то же время в последнем романе, «Элизабет Финч», проступила новая черта, которой Барнс не отличался прежде, в том числе в последних книгах. Или читатели не замечали ее?

Роман посвящен двум героям: университетскому профессору Элизабет Финч, автору обзорного курса «Культура и цивилизация», и одному из слушателей курса по имени Нил. Он, в отличие от большинства студентов, относится к Элизабет Финч с неприкрытым уважением и почти обожанием. «Она была самым зрелым человеком из всех, мне известных, — признается он. — Возможно, единственной зрелой личностью». Дело отчасти в том, что Нил по своему характеру — типичный городской неудачник, лишенный в жизни какой-либо устойчивости; читатель сбивается со счету, сколько раз он был женат, два или три, или, например, как часто менял профессии. Его фундаментальные недостатки — отсутствие моральных принципов и незнание ответов на главные жизненные вопросы; они же обуславливают его интеллектуальный интерес к Элизабет Финч. А та, напротив, показана человеком твердым и невероятно образованным, носительницей стоического мировоззрения, предельно честной с окружающими людьми и в то же время — глубоко одинокой в личной жизни.

Вокруг дружеских отношений Нила и Элизабет Финч завязывается сюжетная интрига романа. Другая, подспудная, интрига обусловлена прошлым Финч, о котором нам ничего не известно, кроме того, что она пережила то ли публичную травлю, то ли неудачу в личной жизни, и это побудило ее сделаться столь резкой и закрытой.

Однако самой важной в романе является та его часть, в которой Барнс предлагает читателю длинное эссе о жизни любимой исторической личности Элизабет Финч — Юлиана Отступника, последнего языческого императора Древнего Рима. Юлиан был известен ортодоксальной приверженностью античным богам, сложным отношением к христианам — жалость смешивалось в нем с презрением — и склонностью к философскому труду и образу жизни. Впоследствии его имя было затравлено средневековыми сановниками и богословами, но в эпоху Просвещения, спустя почти полтора тысячелетия, оно обрело новую славу; Вольтер и вовсе считал Юлиана самым выдающимся правителем в человеческой истории. А уже в двадцатом веке его образ вновь померк, теперь уже из-за скандальной тени Гитлера, восхвалявшего Юлиана во время застольных бесед с подчиненными.

Это отступление, занимающее треть романа, лишь кажется неуместным. В действительности оно проливает свет на роль главной героини. С кончиной Юлиана исчезла языческая цивилизация, а на смену ей пришло христианство; вместо жизнерадостной Античности — хмурое Средневековье. Элизабет Финч — такой же, по мнению Барнса, осколок цивилизации, или эпохи, исчезающей (или исчезнувшей) на наших глазах. Сегодняшняя этика зациклена на текучести принципов и самосожалении — как персональном, так и национальном. Но Финч являет собой полную противоположность такому поведению: вместо самосожаления она проповедует «нравственную нейтральность» к миру. Посему она часто цитирует студентам Эпиктета: «Из существующих вещей одни находятся в нашей власти, другие нет». Или Тургенева: «Будьте приблизительно довольны приблизительным счастьем. Несомненно и ясно на земле только несчастье». Подобным императивам Финч, в отличие от большинства, и следует в частной жизни, с невозмутимым безразличием перенося все жизненные испытания.

Безусловно, Барнс создал ее образ, ориентируясь не на конкретного человека, а на универсальный портрет интеллектуала ХХ века, которому не посчастливилось встретить старость в веке ХХI. Такие интеллектуалы часто преподавали в университетах не по заготовленной методичке и не в угоду модным философским течениям, а путем живого сократического общения со студентами, затрагивая самые разные проблемы культуры, цивилизации или морали. Это касалось всей Европы, не только Великобритании. Взять хотя бы Советский Союз, в котором находилось место таким преподавателям, как Мамардашвили, Лотман или Аверинцев. Но в наши дни подход, лишенный системности, навлекает на лектора подозрения в дилетантстве и отпугивает широкую аудиторию. Один из одногруппников Нила, левак-троцкист по имени Джефф, вступает в открытую вражду с Финч из-за ее методов преподавания. А позже, когда сам становится преподавателем, называет ее «контрпримером лектора».

Кроме того, резкие перемены в отношении современников и потомков к Юлиану Отступнику — противоречивые оценки при жизни, многовековая травля его имени после смерти, затем внезапная слава и вновь затмение — говорят о том, что история, как и персональное прошлое, имеет куда более сложно познаваемую форму, нежели мы себе представляем. Но важно даже не это, говорит Барнс. Важно само интеллектуальное усилие, помогающее нам разобраться в истории, как личной, так и национальной. «Понимание — это высшее благо». Важно вернуться мысленно или с помощью документов в прошлое и попробовать разобраться в фактах, разбросанных во времени. Об этом говорит студентам и сама Финч: «Не становитесь заложниками времени. Не рисуйте в уме историю, а в особенности историю мыслительных исканий, как линейную». Нил, главный герой романа, в заключительной части книги последует этому завету, чтобы разобраться в главных вопросах — от смысла собственной жизни до событий из прошлого Элизабет Финч, своего друга, собеседника и наставника.

Но в конце романа читателя ожидает сюрприз. Это не будет сюжетный твист, хотя он и напрашивался. Обходя детали стороной, отметим, что главное открытие, ожидающее Нила, как ни странно, заключается в том, что не на все важные вопросы можно найти ответы. Прошлое, сколь бы мы ни были одержимы им, остается отчасти непроницаемым. Но чем же тогда довольствоваться человеку, если не знаниями?

Прежде чем ответить на этот вопрос, вновь проговорим несколько хорошо известных вещей. Барнс, с одной стороны, не предлагает в своем новом романе ничего нового, особенно с композиционной точки зрения. Все приемы «Элизабет Финч» много раз были с успехом опробованы. В завязке любого его романа встречается метафизическая идея, как правило, связанная с отношением к близкому или далекому прошлому, которая к финалу будет доказана. «Попугай Флобера», «Предчувствие конца», «Одна история» — эти и множество других произведений британца скомпонованы схожим образом; этой композиционной повторяемостью Барнс напоминает другого современного писателя, чья мировая слава пришлась почти на те же десятилетия и связана со схожими темами, — испанца Хавьера Мариаса.

Еще у Барнса всегда имеется рассказчик, немного хрупкий, как правило неудачливый, который обретает устойчивость в жизни исключительно путем ретроспективного обращения в прошлое. В прошлом он находит, что его судьба определялась случайными обстоятельствами — никакого божественного вмешательства или провидения, исключительно агностическая непознаваемость мира, — и именно эти случайности, или силы хаоса, или стихии вовлекли его в события, составившие суть его биографии. Далее эта оптика распространяется на целую нацию, как правило английскую, и ее отношение к своей истории — зачастую искаженное. Слабость человеческой натуры и непрочность исторического знания — вот две идеи, связывающие философские и повествовательные стратегии романов Барнса на протяжении более сорока лет.

Но, с другой стороны, в «Элизабет Финч», как уже было сказано, проступила новая черта. Этот роман менее витиеват в сюжетных перипетиях и более прямолинеен в изложении идей. Особенно, когда дело доходит до взглядов автора на цивилизацию, историю, мораль. «Существует ли прогресс цивилизации?» — спрашивает Нил вслед за Элизабет Финч. В медицине, точных науках, технологиях — да, существует. Имеет ли прогресс отношение к морали? Нет. Железные дороги или интернет не сделали человека нравственно лучше. И потому прогресс цивилизации не затрагивает философию или этику. Нам по-прежнему свойственно заблуждаться в основополагающих вещах — часто по вине религии, политиков, СМИ или собственной лености. Мы по-прежнему ограничены в своих интеллектуальных способностях. Нам никогда доподлинно не узнать ни другого человека, ни его прошлое; мы даже относительно собственного прошлого преимущественно заблуждаемся. Так чем же довольствоваться человеку, если не знаниями? Моральными принципами, которым необходимо следовать. А обрести их, по мнению Барнса, можно только с помощью интеллектуального усилия, за которым последует заблуждение — «один из главных факторов создания личности». Но иначе моральные принципы не вырастут в тебе и не сформируют твою личность. Возможно, такого прямолинейного Барнса читатель еще не встречал. Да и сам Барнс, кажется, отдает себе в этом отчет, когда прощается с читателем ироничными словами: «Слишком много выводов, слишком мало повествования».

Повествование действительно пострадало в угоду выводам. Хорошо это или плохо (а может, нравственно нейтрально?), читатель пусть решает сам. Так или иначе, но с писателями на закате лет, особенно с классиками постмодернизма, часто происходят такие вещи. Вряд ли «Ноль К» Дона Деллило можно сопоставить по оригинальности с его же «Белым шумом». Или поздние романы Джона Апдайка с романами о Кролике или «Кентавром». Или «Равельштейна» Сола Беллоу с «Герцогом» или «Приключениями Оги Марча». Вот и сравнивать «Элизабет Финч» с «Попугаем Флобера» или «Историей мира в 10½ главах» будет занятием бессмысленным, даже напрасным. Время, отведенное Барнсу как самобытному писателю, осталось позади. Можно лишь с уважением и пониманием отнестись к столь прямолинейному и откровенному разговору, которым этот отнюдь не поверхностно мыслящий человек удостоил читателей, — и обратиться к новым писателям и новым книгам.