Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Зигфрид Унзельд. Писатель и его издатель. М.: libra, 2022. Перевод с немецкого Александра Филиппова-Чехова, Егора Зайцева, Юлии Полещук. Содержание
На первый взгляд в «Писателе и его издателе» отчетливо прослеживаются два малоперескающихся нарратива. С одной стороны, Унзельд показывает нам, какой он видит роль издателя в литературном процессе и каким образом ее можно наилучшим образом исполнить. С другой, довольно много места в книге занимают собственно писатели — и не просто писатели, а такие, о величии которых мы уже знаем и которые сами в себе ни минуты не сомневались. В условной «издательской» части мы можем выделить некую руководящую идею, подлежащую обсуждению; «писательская» же посвящена сугубо индивидуальным случаям: Рильке, мол, был с издателями очень вежлив, а Вальзер дерзок — поэтому хочется оставить ее в стороне. В действительности, по Унзельду, «руководящая идея» издательского дела такова, что может быть продемонстрирована лишь через ряд частных случаев.
Итак, особенность положения издателя заключается в том, что во всяком движении литературного процесса он выступает средним термином. Издатель находится между тонкой субстанцией поэтического творчества и грубой материей товара «книга», опосредуя переход из одного в другое. Издатель способен подтолкнуть автора к овеществлению этого духа, всячески подбадривая его, суля ему место в истории литературы или же указывая ему на ожидания публики, затем контролировать этот процесс, подвергая тексты редактуре и оформляя издание, и, наконец, опекать этот овеществленный дух, заказывая рецензии и рекламу, занимаясь распространением и так далее. Он же волен ничего этого не делать, если данный поэтический дух, по его мнению, не стоит того, чтобы быть воплощенным.
Короче говоря, в руках издателя сходятся невидимые нити, связывающие писателей с читателями, с коллегами, с литературным процессом в целом и с историей литературы; и наоборот. «Положение издателя уникально потому, что он несет как интеллектуальную, так и материальную ответственность за деятельность издательского дома, он один лично отвечает как за книжную продукцию, так и за все дело, причем не только в политическом, моральном, интеллектуальном, правовом отношениях, но и в материальном смысле. Это пребудет так до тех пор, покуда книга обладает характеристиками товара». Авторы делают литературу, но отвечают за нее издатели, поскольку она существует в этом мире и взаимодействует с людьми не сама по себе, но в виде книг. В рыночных условиях издатель превращает поэзию в товар «книга», после чего она отправляется путешествовать по миру, соблюдая законы рынка; издатель присматривает за тем, чтобы эти законы ее не ущемляли, а, наоборот, помогали.
Из описанного положения вытекают и благородные цели издательского дела, и препятствия на пути к оным. Цели таковы: поспособствовать общественному прогрессу и создать условия, в которых талант авторов раскрылся бы и не увядал. Для этого нужно заставить публику читать книги более свободные, чем она сама, а авторов подбадривать тем, что она действительно будет это делать. Но, если издатель перегнет палку, он разорится. Кроме того, издателю нужно привлечь к себе состоявшихся авторов и молодых, чтобы первые выглядели в компании вторых держащими руку на пульсе, а вторые в компании первых — достаточно авторитетными, чтобы возвысить свой голос. В общем, раз издатель стоит посередине между всеми участниками литературного процесса, ему нужно соблюдать баланс, действовать осмотрительно и так далее и тому подобное.
Хотя Унзельд то и дело говорит об «идеальных отношениях писателя и издателя» или о «целях издательской деятельности», он не строит каких-либо моделей и почти не оперирует абстракциями. Для него эти представления воплощены в конкретных издателях и писателях. Издатель сообщает о своей литературной линии не при помощи каких-либо манифестов или теоретических трактатов, а с помощью личного вкуса к литературе и личных отношений с писателями; в идеале книжная серия формирует ни много ни мало литературное течение, если подобранные в нее авторы осознают себя как общность и воодушевляются этим.
Короче говоря, хотя в издательском ремесле и можно выделить какие-то общие ценности и ограничения, эта деятельность носит по существу личный и творческий характер: все зависит от того, сумеет ли издатель распознать действительно хороших писателей, сумеет ли он подружиться с ними, вытерпит ли особенности их характера и неизбежные кризисы, сможет ли привлечь к ним публику и т. д.
Четыре из пяти лекций, представленных в книге, рассказывают о взаимоотношениях Гессе, Брехта, Рильке и Вальзера с их издателями. Первые три истории — это истории терпения и преданности, четвертая повествует о катастрофе, произошедшей по вине недальновидных или же нетерпеливых издателей. Едва ли мы можем извлечь из этого какие-то уроки — разумеется, не был слепцом тот, кто решился работать с Гессе, особенно после того, как тот прославился, но неудивительно, что от Вальзера, чьи книги не расходились, издатели отказывались один за другим. Впрочем, и в последнем случае издатели пытались поправить дело, как могли: «В 1907 году Бруно Кассирер пытался вручить Вальзеру чек, чтобы тот совершил поездку в Индию, но писатель отказался. Позже Замуэль Фишер предложил Роберту „съездить в Польшу и написать об этом книгу“, но и это предложение Вальзер отклонил. Фишер продолжал настаивать и говорил уже о поездке в Турцию... <...> В другой раз Пауль Кассирер предложил ему отправиться на воздушном шаре из Берлина в Кенигсберг». Вальзер был такими предложениями фрустрирован еще больше, чем отказами, но значит ли это, что никому не стоит предлагать путешествие вместо публикации?
Унзельд время от времени повторяет, что энтузиазм писателя — штука непостоянная, и в силах издателя поддерживать его; вот Киппенберг поддерживал Рильке в трудное время, и тот, пережив долгий период молчания, дописал «Дуинские элегии», а Вальзера не поддержали, и вот часть рукописей пропала, часть он уничтожил, а когда его насильно перевели из одной психиатрической лечебницы в другую — и вовсе перестал писать. Чтобы распознать Вальзера среди множества сильных, но непопулярных авторов, подразумевает Унзельд, нужно одобрить не столько его тексты, сколько его личность и сохранять верность этому решению даже тогда, когда новых текстов нет, а старые не продаются. Таким образом, высокие цели книгоиздания, как следует из вышеизложенного, достижимы лишь в том случае, когда над издательской концепцией и коммерческими соображений стоит личность издателя, готового пренебречь сиюминутной выгодой или строгими критериями отбора, если он почувствует некий резонанс с автором — отзвук резонанса, в который автор вошел со своим временем. Проще говоря, когда издатель любит выходящие у него книги и сердечно дружит с их авторами — только тогда он и может претендовать на значимость своего дела.
Но одного этого, конечно, мало — нужно, чтобы издатель был точным в своей любви, чтобы он любил в современной литературе именно то, что сама эпоха любит в себе. Правда, как издатели, о которых рассказывает Унзельд — а именно он сам, его учитель Зуркамп, учитель Зуркампа Фишер и еще ряд других, — добились этой точности, в представленных лекциях мало что сообщается. Встречи великих писателей и их издателей, становящихся через это тоже великими, происходят как бы случайно. Но эта случайность закономерна, раз уж главным фактором издательского дела была названа личная склонность.