Хадас Вайс. Мы никогда не были средним классом. Как социальная мобильность вводит нас в заблуждение. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2021. Перевод с английского Николая Проценко. Содержание. Фрагмент
Что такое социальный класс? Несколько огрубляя, можно выделить два подхода к ответу на этот вопрос.
Первый — марксистский, согласно которому классы различаются по их отношению к средствам производства: это отношение определяет, какой вид дохода (заработная плата, рента или прибыль) кормит представителей этого класса. Количественный показатель с этой точки зрения вторичен: наемный рабочий редкой и востребованной профессии будет богаче владельца овощного ларька, и тем не менее именно второй по своей природе ближе к господствующему классу собственников.
Противоположный подход (его можно назвать социологическим) обращает внимание в первую очередь на количественный критерий, выделяя не пары антагонистических классов, а единый спектр. «Богатый и бедный» — куда более очевидные категории, чем «собственник и наемный работник», и традиция их использования не прерывалась столетиями, а после окончательного заката ортодоксального марксизма в конце XX в. ее стали массово перенимать и левые. Достаточно вспомнить, как бедняки пришли на смену пролетариату в «Империи» Антонио Негри и Майкла Хардта или как Гай Стэндинг в знаменитой книге «Прекариат: новый опасный класс» распределил трудящихся по целому вороху классов в зависимости от стабильности их рабочего места и размера заработной платы.
Противоборство этих двух категориальных аппаратов — не чисто научная дискуссия, оно несет за собой большую политическую нагрузку. Дело в том, что в марксистском разделении общества на собственников и наемных работников заложена неустранимая противоположность интересов: и заработная плата, и прибыль капиталиста берутся из прибавочной стоимости предприятия, и обе стороны всегда будут пытаться перераспределить ее в свою пользу. Так как предприятия в капиталистической экономике, как правило, находятся в частной собственности, то собственность является куда более надежным источником дохода, чем труд, — следовательно, борьба никогда не ведется на равных, и выводы из такой модели следуют самые революционные. Кроме того, она предполагает, что экономическое положение каждого индивида обусловлено прежде всего наличием у него собственности, и только потом — его личными усилиями, талантами, удачей и т. д.; значит, принадлежность к классу — это коллективная судьба, которая требует коллективных действий, а не индивидуальная проблема каждого человека.
Если же мы отталкиваемся от условно социологического описания классов, то никакого конфликта мы больше не видим. Есть богатые, есть средние, есть бедные, причем к каждой из этих страт принадлежат как собственники (например бедные владельцы недвижимости, обремененной долгами, или едва окупающихся предприятий), так и наемные работники (например богатые управленцы, пилоты, программисты и т. д.). Между этими категориями нет никаких сущностных границ, и позиций, которые человек может занимать в хозяйстве страны, — бесчисленное множество. Экономическая цель в таком случае определяется индивидуально, то есть каждый на свой манер плывет через океан, разделяющий остров невезения и Атлантиду собственников.
Существует и такой взгляд, согласно которому более ранним стадиям капитализма была релевантна антагонистическая модель, а вот с середины XX в. классовое противоречие было преодолено: капиталистов обременили большими налогами, расходующимися в интересах беднейших слоев, а пролетарии получили возможность приобрести недвижимость, машины, выбить себе зарплату, сопоставимую с доходами мелкого буржуа и т. д. Затем, после начала демонтажа социального государства в западных странах, уничтожение пропасти между классами оказалось заслугой финансиализации экономики: любой работник может взять кредит на свое дело или разбогатеть на биткоинах, а активы крупного предпринимателя порой обесцениваются в одночасье. Все мы теперь — только более-менее удачливые игроки на мировой бирже.
Главная цель работы специалистки по экономической антропологии Хадас Вайс «Мы никогда не были средним классом» — реабилитировать марксовское представление о природе классового разделения, разоблачив многоступенчатую стратификацию общества как идеологию, в центре которой находится миф «среднего класса». Вайс пытается понять, о чем идет речь, когда политики призывают средний класс сплотиться перед лицом дестабилизации общества; когда исследователи выясняют, какие этим людям присущи моральные качества, как они тратят деньги и за кого голосуют; когда высокооплачиваемые специалисты из богатых стран мира и едва сводящие концы с концами работники третьего мира в один голос утверждают, что принадлежат к этому классу?
Вайс полагает, что именно разнообразие контекстов, в которых это понятие используется для решения принципиальных вопросов, а также бесчисленность критериев, по которым средний класс выделяется разными институциями в разных странах, выдают его идеологическую природу. Все бедные хотят принадлежать к среднему классу, все более-менее обеспеченные гордо называют себя этим именем и стремятся во что бы то ни стало сохранить свое положение, хотя не так-то легко найти два описания среднего класса, которые не противоречили бы друг другу. Констатировав это, Вайс спрашивает: «Если в действительности средний класс является идеологией, то что это значит? Какой цели она служит? Как она состоялась и что делает ее столь убедительной?»
Как уже говорилось, понятие среднего класса принадлежит к такой модели стратификации общества, где строго разграниченные классы не выделяются вовсе. Поскольку собственность является наиболее выгодным и надежным источником дохода, на одном полюсе этой модели находятся богатые люди, которые могут вообще не работать и жить с процентов или ренты, а на другом — те, у кого нет ничего, кроме рабочих рук. При всех различиях большинство определений среднего класса сходятся в одном: средний класс — это те, кто не могут жить только на нетрудовые доходы, но при этом не расходуют весь заработок на простое воспроизводство своей жизни; средний класс не только трудится, но и имеет кое-что в собственности или хотя бы реальные перспективы приобретения оной.
Средний класс, таким образом, является зримым воплощением социальной мобильности, даруемой капитализмом: принадлежащие к нему люди должны интенсивней трудиться и инвестировать трудовые накопления, если хотят укрепить свое положение, но, не делая этого, они скатятся вниз. Усилиями среднего класса движет желание приобрести такое количество собственности, которое позволило бы жить только на ренту или процент, — и эти усилия (упорный труд и инвестиция накоплений) способствуют тому, чтобы циркуляция капитала ускорялась. Реальное достижение большим количеством людей этой цели — нетрудового дохода — сильно сократило бы участие людей и их активов в экономической жизни, что негативно бы сказалось на рынке в целом; но это большое количество на самом деле никогда и не достигнет своей цели:
«Мы инвестируем в собственность ради уверенности, которую она воплощает собой в конкурентной среде, где владение собственностью обеспечивает превосходство над другими. В то же время с помощью механизма собственности наши деньги направляются на рынок, рост которого дестабилизирует условия, способные помочь нам достичь уверенности, к которой мы стремимся. Тем не менее ненадежная ценность финансиализированной собственности вынуждает нас продолжать инвестировать, чтобы поддерживать ее на плаву».
Здесь Вайс обозначает главный лозунг идеологии среднего класса — «инвестирование». Этим словом описывается любая деятельность его представителей: получение образования, поиск полезных связей, покупка жилья или любой другой ликвидной собственности, оплата страхового полиса и т. д. Пытаясь удержать свой статус, они вынуждены капитализировать абсолютно все, вплоть до своих личных качеств, и вместе с тем как самые мелкие игроки рынка активов они сталкиваются с самыми большими рисками. Профессиональные инвесторы диверсифицируют риски, покупая разные активы, чтобы одни принесли процент, если прогорят другие. А вот когда наемный работник берет в ипотеку жилье, надеясь, что оно обеспечит ему спокойную старость, он ничем не застрахован от обесценения этого жилья или изменения курса валют, способного сделать его ипотечные платежи неподъемными. Еще более рискованными являются «инвестиции» в «человеческий капитал»:
«...из-за необходимости поддерживать рентабельность за счет постоянных инноваций и быстрого цикла разработки продукции производство стало настолько гибким, а рынок труда настолько ненадежным, что навыки быстро устаревают, квалификации перестают пользоваться спросом, а модные стажировки и курсы профессиональной подготовки оказываются бессмысленными к тому моменту, когда мы завершаем за них платить».
Стать «инвестором», как выражаются на этом жаргоне, гипотетически может кто угодно. У большинства людей найдется час-другой в день, чтобы осваивать «потенциально прибыльные» навыки, или возможность взять хоть какой-нибудь кредит, чтобы инвестировать деньги во что-то потенциально доходное. А раз средний класс — это все те, кто делает что-то сверх необходимого, на принадлежность к нему может претендовать любой такой гипотетический «инвестор». В случае, когда люди действительно начинают идентифицировать себя со средним классом и воспринимают соответствующую идеологию, все те усилия, которые они, находясь в тисках рыночной конъюнктуры, предпринимают ради своего выживания, начинают восприниматься как свободная квазипредпринимательская деятельность, где они добровольно берут на себя ответственность за риски, хотя на самом деле им практически не из чего выбирать.
Именно на этой почве прорастает представление о меритократии, которую наконец сделали возможной гибкое производство и обучение, приложения для торговли на бирже со смартфона, доступные кредиты и тому подобные новшества. Ничего существенно не меняя в распределении прибавочной стоимости, эти инструменты и окружающий их идеологический ореол уничтожают представление о разделении людей на собственников и трудящихся, хотя они по-прежнему делят между собой именно эти функции.
Так средний класс оказывается в книге Вайс не пустым пространством, где примиряются классовые противоречия, а совокупностью мелкой буржуазии и пролетариата (за исключением беднейшего), которой вменена буржуазная идеология. Сам по себе тезис об «обуржуазивании пролетариата» не нов, он проговаривается еще в текстах новых левых полувековой давности. Однако теоретики, работавшие во время «славного тридцатилетия» капитализма (1946–1975), как правило, воспринимали это «обуржуазивание» всерьез, считая, что, раз трудящиеся промышленно развитых стран имеют, помимо цепей, еще и небольшие активы и политические права, значит они навсегда покинули арену классовой борьбы. Вайс же показывает, что, напротив, если в сознание трудящихся все глубже и глубже проникает желание иметь какой-то материальный гарант своего выживания, который в нынешних условиях может приобретать лишь форму рискованных инвестиций, так из этого следует лишь, что положение трудящихся становится все более неустойчивым. Проблема заключается в том, что эта единственная широко известная форма спасения себя от катастрофы в случае потери работы или трудоспособности — «инвестиции» — предполагает, что неустойчивое положение является результатом неудачной или неталантливой рыночной игры; при этом люди крайне неохотно признают, что какие-либо их усилия ничего не значили сами по себе, не желая расставаться с иллюзорным чувством индивидуальной свободы. Именно оно не позволяет трудящемуся, увлеченному поиском надежной «инвестиции», сделать вывод о системном характере его неудач, что было бы первым шагом к осознанию наличия в обществе классового антагонизма.
А что могло бы подводить к этим выводам сразу массы людей — не знает, увы, даже Хадас Вайс. Ее книга — это, конечно, не фундаментальное исследование глобального положения перспектив тех, кто называет себя «средним классом», а только краткая характеристика основных положений современной буржуазной идеологии, адаптированной для трудящихся классов. Но эта идеология здесь предстает столь безупречной и самодостаточной, что ее разоблачение не прибавляет оптимизма. Скорее наоборот.