Томас Рикс. Черчилль и Оруэлл. Битва за свободу. М.: Альпина нон-фикшн, 2019. Перевод с английского Н. Колпаковой. Содержание
Это не книга — это коктейль. Признаюсь, слегка шибает в нос. И как бы очухавшись, понимаешь: что-то здесь не то. Послевкусие. Что-то с ингредиентами, или с пропорциями, или даже с градусами напитка... Ведь бармен (читай — биограф!) не просто смешал — он уполовинил и уравнял две знаковые фигуры Британии, два знаменитых имени, которые едва ли не противоположны: Уинстона Черчилля и Джорджа Оруэлла. Книга увенчанного двумя Пулитцеровскими премиями американского журналиста Томаса Рикса, немедленно ставшая по мнению авторитетной The New York Times бестселлером и только что вышедшая у нас, прямо так и называется: «Черчилль и Оруэлл. Битва за свободу».
Да, оба героя книги — «близнецы», не спорю, но близнецы всего лишь «по славе». На родине, да и в мире. И это было сказано задолго до Рикса. Именно так, к примеру, было заявлено еще в 2000-м, в последней серии нашумевшего цикла «Би-би-си» из пятнадцати фильмов «История Британии», вышедшем в авторстве Саймона Шавы. Заключительный фильм назывался «Два Уинстона», и в нем говорилось, что только два, всего лишь два лидера минувшего столетия, Черчилль и Оруэлл, смогли фундаментально повлиять на будущее своей страны, стали «олицетворением истории Британии ХХ века» и в конечном счете ее «ключевыми фигурами». И это, разумеется, так! Но все остальное — их жизнь, социальное происхождение, борьба и ее итоги, поступки и дела, жизненные цели и смыслы существования — все было противоположно, не «в стык», как сказали бы ныне. И уж тем более разными были их представления о «свободе», а следовательно — и «битвы» за нее. Это, пардон, все равно, как если бы я уравнял в «битве за свободу» России Леонида Брежнева и, скажем, Александра Солженицына.
Оруэлла, вернее, Эрика Блэра, хоронили на заброшенном деревенском кладбище в 1950 году, и на отпевании его собрались едва ли три десятка друзей и знакомых. А Черчилля хоронила вся страна, ее элита, высокородные посланцы дружественных государств, хоронили с приспущенными знаменами, с выстроенными войсками и громом салютующих пушек. И хоронили, кстати, лауреата Нобелевской премии по литературе, которую присудили ему в 1953 году за шеститомник мемуаров. Уж насколько объективны были «стокгольмские судьи» не мне судить — во всяком случае, это не мемуары того же Брежнева, тоже осененные премией (правда, Ленинской), хотя и написанные как и брежневские — в основном целой командой высокопрофессиональных литераторов. Но я о другом — о том, что Оруэллу ничего не присудили ни при жизни, ни после смерти, хотя тираж его последнего романа «1984» сегодня, по самым скромным подсчетам, только на английском перевалил за 40 миллионов копий, а по индексу цитирования прозаик и по сей день едва ли не первый в мире. Что толковать: Оруэлл, давший миру понятие «холодная война», которое более всех «прославил», увы, Черчилль, не вошел и после смерти в британское издание «Кто есть кто». Как «малозначительный писатель» не вошел, если пользоваться выражением поэта и интеллектуала Стивена Спендера, которого, кстати, Оруэлл наивно считал своим другом. Такой вот раскардаш! И кто мне докажет после этого беспристрастность Нобелевского комитета, выбравшего среди номинантов того года Хемингуэя, Лакснесса и Хименеса, будущих лауреатов той же премии, не их, представьте, а политика, аристократа и богача?
-
Лукавство же книги Рикса надежно, если не сказать хитро, упаковано. Нет, конечно, он говорит о двух своих героях то, что и надо говорить, он подробно, иногда буквалистски, рассматривает «исторические обстоятельства» их жизни от молочного детства до послесмертия, пишет о подвигах и взлетах, приводит бесчисленные факты их биографий, сопоставляет детали (в книге почти 600 страниц) и даже не стесняется писать о промахах и провалах того и другого (две главы его труда так и называются: «Черчилль в моменты упадка и триумфа» и «Триумф и упадок Оруэлла» — глава 12-я и 14-я соответственно). Он изо всех сил пытается быть объективным в оценке значения и первого, и второго. Местами книгу даже относительно знакомому с биографиями героев Рикса читать интересно и увлекательно — перо профессионала не подводит автора. Но избавиться от некоей неудовлетворенности, от того самого «послевкусия» тем не менее невозможно.
Во-первых, автор непропорционально много пишет о Черчилле, в ущерб его «близнецу». Уж больно богаты «политическая фактура» жизни властителя и та палитра вселенских событий на которые он, дважды премьер-министр, влиял и в которых участвовал лично. «Жизнь наверху» в «карнавальном шествии», которое Черчилль, по словам Исайи Берлина, «сам и организовал, и возглавлял», жизнь во власти и почете, в светской круговерти и в командовании миллионами, куда как колоритнее для любого «эккермана», нежели существование прозябавшего в бедности и вечно склоненного над бесконечными рукописями, неуверенного в себе, скромного до безобразия и глубоко больного писателя (туберкулез, как известно, и свел Оруэлла в могилу в 46 лет). Скучающему читателю, разумеется, интересней знать, что Черчилль даже во время войны не изменял привычке носить нижнее белье «только из розового шелка», выкуривать по 16 сигар в день, неоднократно «пускать слезу» во время публичных речей и ненавидеть «сосиски и рисовый пудинг». Может потому биограф и не поминает единственный твидовый пиджак Оруэлла, копание картошки в расчете на возможный военный голод и унизительных просьб уже прославленного «Скотным двором» писателя к американским издателям купить и прислать ему, «если Вас не затруднит», пару ботинок нужного размера, которого не сыскать в Лондоне...
Во-вторых, и это уже важнее, писать правду об Оруэлле в Англии — так мне кажется — в известной степени опасно и ныне. Ну кто же по доброй воле и в ущерб собственной репутации будет расписывать его «социалистические бредни», поминать его публичные призывы к народной революции в Англии, к роспуску вечного парламента, стоящего на «страже богачей», к баррикадам и даже возможной крови на улицах Лондона (эссе «Лев и Единорог»), и вообще — всякую там защиту нищих и бездомных, число которых ныне, по свидетельству британской Guardian, выросло, представьте, многократно. Оруэлл провел с ними, на этом «дне» в Лондоне и Париже, почти три года, там и взросла его ненависть к богатеньким «хозяевам жизни», а биограф посвящает этому периоду из 600 страниц книги едва ли три абзаца. Опасно? В чем-то да! Спасибо уже хотя бы за то, что скрепя сердце он все-таки признает, что огромное число читателей и в Англии, и в США все чаще приходят ныне к выводу, что «пророчества» Оруэлла в романе «1984» больше напоминают не приснопамятный СССР, а их собственные сегодняшние страны (на этот счет, кстати, также имеются вполне репрезентативные опросы британцев — 82 против 18 % — эту статистику той же Guardian Рикс также «благоразумно» не приводит).
Но главное, в чем заключается лукавство и что никак не оговаривается в книге, — это кардинальная разница между двумя героями в той самой «битве за свободу», которая вынесена в название книги. Да, оба были за свободу, только вот понимали ее по-разному. Оруэлл получил пулю в шею от фашистов Франко в испанской Гражданской войне, куда явился добровольно, чтобы бороться как раз за свободу, а Черчилль, как и многие политики в западном мире, долго колебался: не помочь ли Англии в этой войне как раз франкистам (во всяком случае Оруэлл лично видел английские военные корабли на рейде бунтовавшей в те дни «социалистической Барселоны»). И, вообразите, я поймал себя на презрительной ухмылке, когда прочел у Рикса, что его героев «роднит» героическое участие в войнах: Оруэлла — в Испании, а Черчилля — в англо-бурской войне. Вот уж впрямь «родственные» души, если помнить, что Оруэлл воевал за свободу в Испании и против наползавшего на мир фашизма, а Черчилль — за сохранение британской колонии в бурских республиках, за их дальнейшее варварское угнетение, ведь слова «концентрационный лагерь» (символ тоталитаризма, кто не знает!) впервые ввели в оборот не в СССР и фашистской Германии, а именно в Британии и для буров в 1902 году. В них, в концлагеря, британцы и «затолкали» после своей победы половину побежденной нации, 200 тысяч буров, из которых более 20 тысяч погибли от голода и болезней. Да и у себя на родине — чего уж там! — Черчилль был за свободу «верхнего класса», благополучного и зажиточного, в то время как Оруэлл возмущался (один раз буквально до драки) из-за малейших покушений на права и свободы простого человека. Или я что-то путаю, и это не Черчилль был против независимости Индии, колонии Англии, за которую яростно выступал Оруэлл? И не Черчилль был сторонником идеи введения так называемого бейзика (сокращенного английского языка, уничтожающего сложные смыслы), столь сокрушительно высмеянного Оруэллом как «новояз» в романе «1984»? И это, наконец, не он ли, не премьер-министр, запретил в 1940-х годах, в рамках, конечно же, «битвы» за свободу, выпуск газеты Daily Worker? Почти на два года. Упоминаний обо всем этом вы в книге не найдете. Рикс не упоминает даже, что оба героя (заочно чуть ли не влюбленные, по его словам, друг в друга) и политически оказались по разные стороны. Ведь Оруэлл, как известно, не только голосовал после войны против консерваторов (т. е. против Черчилля), но и активно участвовал в избирательной кампании лейбористов. Зато Томас Рикс декларирует и неоднократно подчеркивает, что и Черчилль, и Оруэлл чуть ли не в обнимку «верили в ключевые принципы... демократии: свободу мысли, слова и собраний...». Верили, но как-то все-таки по-разному. Или — опять-таки с противоположных позиций. Когда, например, в Европе с 1930-х годов подошла к реализации идея создания так называемых Соединенных Штатов Европы (прообразе нынешнего Евросоюза), то Черчилль (об этом автор вообще не вспоминает) горячо поддержал ее. Написал статью «Соединенные Штаты Европы» (1930), а уже позже, в ранге премьер-министра, громогласно заявил: «Как это ни трудно сейчас сказать, я думаю, что европейская семья народов может действовать единодушно под руководством Совета Европы. Я надеюсь в будущем на создание Соединенных Штатов Европы...» Никто тогда и предположить не мог, что Англия с ее брекзитом станет первым могильщиком нынешнего Евросоюза. Но я опять не о том. Я о том, что на фоне оглушительных славословий будущим «Штатам Европы» почти никто не заметил тогда тихого голоса «близнеца» Черчилля — Оруэлла. Он тогда же опубликовал крохотную, четыре страницы всего, заметку под каким-то странным названием — «Не считая черных». Речь в ней шла как раз о Соединенных Штатах Европы, и по заголовку можно было только гадать: что за «черные», кого надо считать. Так вот, он писал, что каждая из желающих объединиться европейских держав (о, ради «всеобщего процветания», конечно!) имеет по нескольку колоний с миллионами самых настоящих рабов, и, объединившись в некий общий Союз, эти страны тем самым многократно усилят эксплуатацию и безжалостное угнетение этих миллионов — и белых, и желтых, и черных... Вот их и не подсчитали мечтательные правительства Европы. Повторяю, упоминания об этом нет в книге Рикса вовсе. Но разве это не имеет отношения к «борьбе за свободу», вынесенной им в заголовок? И разве это не разная «борьба»?..
Наконец, оба были за демократию, но, вы удивитесь, опять-таки — разную. Черчилль — за демократию, без которой в принципе не может существовать «конкурентное предпринимательство и частная инициатива», за уютную либеральную демократию, а Оруэлл прямо высказывался, что выступал и выступает за «демократический социализм». Вот такая «битва» между ними шла, это да! Но не вместе и заодно, а порознь и за разное. Образно говоря, они в этой «битве» сидели в разных «окопах» и целились не в общего врага, а скорее друг в друга (кто не в курсе: за Оруэллом как за «красным» следили спецслужбы Британии с двадцатилетнего возраста). И как, скажите на милость, было написать об этом в современной книге даже дважды лауреату Пулитцеровской премии? Как обнародовать в ней и многие другие стыдноватые факты? Тот же «план на салфетке», например, который Черчилль в конце войны торопко подсунул наедине Сталину, — план, где предлагал свое видение раздела Европы: кому и сколько стран и в каком процентном отношении должно отойти после победы над фашизмом. Ну там, Грецию оставить Англии, Югославию пополам, а Румынию и Болгарию пусть забирает СССР. Не было что ли этого? Или попытки Черчилля сберечь неразоруженными (!) 400 тысяч пленных фашистов, чтобы использовать их после общей победы над фашизмом в планируемом им же на тот момент внезапном нападении на СССР? На вчерашнего союзника в войне как раз с фашизмом?.. Об этом Рикс тоже не пишет, но, к счастью (замечу справедливости ради), все-таки подчеркивает в одной из глав, что видение жизни Оруэлла, уже сложившегося писателя, «заключалось в том, что обладающий властью почти всегда попытается исказить правду...». Разве только этот факт — не выстрел из «окопа» Оруэлла как раз в сторону властолюбивого Черчилля?
Конечно, каждый историк, биограф, мемуарист может что-то забыть, упустить или просто не знать о том или ином событии. Это норма! Но когда «забывчивость» или якобы незнание неудобных фактов становятся под одной обложкой многократными — это уже не легкий безобидный «коктейль», это тенденция, это «два в уме», это хитрость, ложь, а, если по Оруэллу, то и двоемыслие. Недаром он, в отличие от многих пишущих о нем ныне, призывал «людей с перышком» к честности хотя бы перед собой. «Если ты в меньшинстве, — написал он однажды, — и даже в единственном числе, — это не значит, что ты безумен. Есть правда и есть неправда, и, если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты не безумен...» В эту вот его фразу как-то не всунешь вот это два в уме...
Правду писать трудно. Но писать ее еще и страшно. Опасненько, как я уже сказал. Кстати, Оруэлл и этого коснулся. Даром, что велик! Он как-то сказал (и этой мысли я тоже не встретил в книге), что писатель в современном мире боится не цензуры государства, не притеснений и ограничений издателей, не денежных штрафов и даже не судов за то или иное высказывание, нет. Пуще огня писатель боится осуждения своих единомышленников, своего круга, компании, лагеря, за... высказанное «крамольное» мнение. Вот что запирает на прочный «замок» рот почти любого, мыслящего себя безумно смелым, письменника. Так рождается изворотливость хитроумного писаки, лицемерие ради «групповщины», боязнь самого себя и своей честной, но глубоко спрятанной мысли, не важно к какой стороне, к какой социальной системе или системе взглядов этот автор принадлежит. Нут-ка вы, публицисты-храбрецы, попробуйте сегодня похвалить за что-то президента России в «Новой газете» или покритиковать его действия в «Российской газете». Вас не напечатают (извинительный поклон обоим главным редакторам этих изданий, моим друзьям и коллегам по общей работе в прошлом). Ну а если вдруг вас и напечатают, то, уверен, с вами немедленно раззнакомится большинство ваших вчерашних единомышленников и друзей. Вас просто перестанут замечать. Иногда даже в родной семье. И это «явление» не только наше, я лично наблюдал его и в газетно-журнальном мире Запада. Этого не терпел как раз Оруэлл еще с начала прошлого века и проницательно предсказал в будущем мире как «двоемыслие», читай — «двойные стандарты», которыми заражен сегодня весь мир. И как раз из-за этого его друг, Ричард Рис, назвал посмертную книгу о нем весьма оригинально — «Беглец из лагеря победителей». От «победителей» в ХХ веке робкие интеллигенты предпочитали не бегать — выгоднее было «прислониться» к ним. Но знаете ли вы, почему Ричард Рис выбрал такую метафору? Потому что кто бы ни побеждал в политическом мире, первой «беглянкой» из их «лагеря» становится Справедливость. А Оруэлл и был за Справедливость с самой большой буквы, причем по отношению прежде всего к «униженным и оскорбленным». Не думаю, что в этих «нюансиках» с ним согласился бы его «близнец» Уинстон Черчиль. Он-то перебегал, и не единожды, как раз к «победителям». Еще в 1924 году, как пишет Томас Рикс, Черчилль, уже член парламента и консерватор, перебегает к более успешным лейбористам, а когда их начало «лихорадить», вновь «перебегает» к новым победителям — к консерваторам. Да еще, пишет Рикс, «бахвалится этим»: «Любой может сбежать, но для того, чтобы сбежать обратно, нужно быть сильным оригиналом...» Что ж, осмелюсь поправить чуть-чуть будущего премьер-министра — сильным приспособленцем.
«Быть честным и остаться в живых — это почти невозможно», — признался как-то Оруэлл. Написал про себя, ибо жил без лукавства, и его при жизни, да и десятилетия спустя после смерти, никто так и не смог назвать амикошонски «своим». Ни в Америке, ни в Азии, ни в Англии, ни в СССР. Вот и подумалось под занавес: ведь объективно, по мере продвижения мира вперед, значение Оруэлла и его книг-предупреждений будет только возрастать (сбываться они будут или нет — другой вопрос), в то время, как значение Черчилля — политика вчерашнего дня — будет с годами, увы, лишь уменьшаться. Я лично в это верю! От них двоих это, конечно, уже не зависит, но это зависит от нас — читателей. От нашей руки, шарящей по полке с современной литературой и выбирающей, что бы такое почитать.
И хорошо бы не на ночь глядя.