Баланс между кровавым кошмаром и эротоманским бредом, страхолюдная сущность инстаграма и клейкие листочки Смердякова: очередной пятничный обзор книжных новинок, подготовленный для вас неунывающими редакторами сайта «Горький».

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Витольд Гомбрович. Завещание: беседы с Домиником де Ру. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022. Перевод с польского Юрия Чайникова. Содержание. Фрагмент

«Я научился героическому самозабвению в нонсенсе, торжественному ожесточению в глупости, жертвенному служению кретинизму», — саркастически говорил один из ключевых польских писателей XX века Витольд Гомбрович.

Автор романа с завораживающим названием «Фердыдурке» (ранее известного как «Фердидурка») умер в 1969 году, а проза его все так же адекватна описанному в ней миру, постоянно балансирующему между логикой и абсурдом, кровавым кошмаром и эротоманским бредом.

Стимулом для появления на свет книги «Завещание» стало обыкновенное писательское тщеславие, которого Гомбрович ничуть не стыдился — и в его случае правильно делал. Желая рассказать историю появления на свет своих книг и их автора, пан Гомбрович связался с молодым, дерзким и склонным к авантюрам Домиником де Ру — будущим советником ангольской повстанческой партии УНИТА.

Вроде бы заурядный сюжет приобрел совершенно гомбровичевский поворот: когда книга увидела свет, на ее обложке красовалось имя одного-единственного автора — того самого де Ру, а называлась она «Беседы с Витольдом Гомбровичем». Лишь после смерти польского писателя справедливость восторжествовала, и «Завещание» стало «Завещанием».

Впрочем, все это лишь забавные штрихи биографического толка. Главное же заключается в том, что «Завещание» является щедрым подарком, оставленным Гомбровичем своему читателю. Это не самый надежный, но все же ключ к пониманию его забавной и мрачной, ясной и предельной темной прозы, которая может начаться с описания ветки, кем-то подвешенной на веревочку, а закончиться тотальным самоубийством.

«Возможно, главная мораль моей литературы такова: настолько ослабить все конструктивные элементы преднамеренно конструируемой морали и других межчеловеческих зависимостей, чтобы заговорил наконец наш самый простой, самый обычный моральный рефлекс».

Катя Колпинец. Формула грез. Как соцсети создают наши мечты. М.: Individuum, 2022. Содержание

В первой версии Instagram нельзя было опубликовать фотографии с телефона, и, чтобы сделать пост, надо было запустить приложение и сделать снимок здесь и сейчас. После приобретения соцсети компанией Facebook (ныне экстремистская организация Meta) Instagram стал превращаться в довольно-таки страхолюдную сущность, где места «моменту» практически не осталось. Вместо него есть тщательно спроектированные конструкты, задача которых — отражать идеальные отношения, идеальную работу, идеальный отпуск, идеальную внешность, идеальный дом (каждому идеалу посвящена отдельная глава). По законам экономики внимания, вагоны лайков отгружают единицам селебрити, пока миллионы пассивных зрителей пытаются сваять нечто подобное, но обречены прозябать в безызвестности.

Колпинец уделяет особенное внимание шаблонам как основной коммуникационной единице Instagram: инстакадры идеальной жизни удивительно похожи друг на друга. (Для сравнения, в TikTok, по версии исследовательницы, основной единицей является мем, и там вообще царит чистый ужас.) Тюнинг шаблонов и попытки в них попасть превращают соцсеть в безжизненное место. Ну а поскольку инстаграмные шаблоны выплескиваются в жизнь, сама жизнь теперь — ну такое.

«Последние несколько лет, просматривая посты и сторис друзей и знакомых, я ловлю себя на мысли, что ничего не знаю об их жизни. Что приносит им радость или боль, на что они надеются, чем живут и чего хотят. О чем бы ни рассказывали люди: о депрессии, животных из приютов, гендерном неравенстве, поездке на Таймыр или разбитом сердце, — их настоящая жизнь оставалась полностью скрытой за пеленой алгоритмов и штампов».

С алгоритмами все более-менее (не) понятно, но гипотезу о том, что жизнь вне устойчивых и воспроизводимых форм в принципе возможна, еще нужно исследовать. К тому же, на первый взгляд, кажется, что Колпинец, сознательно опуская маргинальности, отклонения и субкультурности, строит на массе ярких фактов довольно предсказуемую картину пустыни цифрового. Впрочем, это мало сказывается на том, что она впечатляет.

Робин Фойер Миллер. Неоконченное путешествие Достоевского. СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2022. Перевод с английского Андрея СтепановаСодержание. Фрагмент

Чрезвычайно плотное исследование, в котором достоевистка Робин Фойер Миллер предлагает рассматривать весь массив творчества Федора Михайловича как историю одного духовного обращения (конверсии, conversion). Один из интересных аспектов этой книги заключается в том, что профессор Миллер обращает внимание на восприятие Достоевским искусства (не только литературы) как явления из сферы общечеловеческих потребностей. Такая позиция позволяет исследовательнице глубже проникать в понимание того, как у Достоевского складывалось его мировоззрение, которое иногда называют «неоднозначным»: как формировалась позиция по крестьянскому вопросу, объединению славянских народов и так далее.

Центральное место в этом «обращении», конечно, занимает каторга, после которой Достоевский вышел с полной решимостью «претворить пережитое в искусство». Вот только это претворение так и осталось не до конца завершенным — передав миру свое абсолютно оригинальное искусство, Федор Михайлович так и не смог ответить на самый главный шекспировский вопрос: «Кто я?».

Своей книгой Миллер пополняет копилку знаний в области исследований интертекстуальных связей в наследии Достоевского (эти studies давно пора выносить в отдельную дисциплину), прокладывая мост между Федором Михайловичем и его предшественниками, а затем между Федором Михайловичем и всеми нами, кто продолжает его неоконченное духовно-моральное путешествие, конца которому не видно.

«„Клейкие листочки“ приобретают значение символа возможного возрождения Ивана, означая принятие чего-то живого и дорогого сердцу за пределами теорий и несмотря на них. А если бы мы знали, что Смердяков тоже любит клейкие листочки, возникла бы у нас надежда на его возрождение? Нашлось бы у нас сочувствие к этому герою, не способному к переменам, духовному пробуждению и обращению? Есть ли доказательства, что Достоевский, веривший в зло и дьявола, хотел бы от нас такого сочувствия?»

Алексей Конаков. Убывающий мир: история «невероятного» в позднем СССР. М.: Музей современного искусства «Гараж», 2022. Содержание. Фрагмент

Расхожее объяснение того факта, что люди позднесоветской эпохи словно бы помешались на НЛО, полтергейстах, снежных людях, диагностике кармы, экстрасенсах и т. п., звучит примерно так: в атеистическом СССР религия была фактически запрещена, поэтому в душах его граждан возник некий духовный вакуум, который и начал заполняться всякими барабашками, когда дело приблизилось к концу и ослабли идеологические путы, ну а уже в начале 1990-х плотину окончательно прорвало. Однако Алексей Конаков — автор книги, посвященной истории советского «невероятного», — считает такой подход в корне неверным: он показывает, что динамика развития указанных выше феноменов подчинялась «определенной исторической логике» и напрямую зависела от динамики развития самого позднесоветского общества. Поэтому речь идет вовсе не об эксцессах перестройки и постсоветского хаоса: скажем, уфология и астроботаника появились раньше, чем Гагарин совершил свой высокий полет, причем в рамках сугубо научного дискурса, и за снежным человеком в конце 1950-х больше всех гонялся не кто-нибудь, а доктор исторических наук Борис Поршнев — все это вполне соответствовало взгляду на мир и сциентистски-романтическому пафосу послевоенных строителей коммунизма. Однако уже в эпоху застоя любители неизведанного осознают, что коммунистическую утопию едва ли удастся реализовать через год, два или даже через десять лет, и тогда фокус общественного внимания смещается на потребление в форме «заботы о себе», то есть на всевозможные нетрадиционные оздоровительные практики вроде йоги, телепатии или «системы природного оздоровления» Порфирия Иванова. Таким образом, позднесоветское «невероятное» проделало путь от стремления познать последние тайны природы во благо всего человечества до криптобуржуазного индивидуализма — ну а чем все это закончилось, мы с вами хорошо знаем.

Отдельно стоит отметить качество собранного Конаковым интереснейшего материала и саму его исследовательскую стратегию, по-настоящему независимую, добросовестную и продуктивную — таких новаторских работ, свободных от всякого злоупотребления квазиинтеллектуальным волапюком и заискивания перед соответствующей узкой аудиторией, в наших широтах производится прискорбно мало.

«Гораздо более таинственным (хотя ничуть не менее модным) кажется в эти же годы легендарное мумиё — смолистая субстанция неясного происхождения, собираемая на склонах среднеазиатских гор. Про мумиё писал еще Ибн-Сина, однако в СССР странным веществом заинтересовались только в шестидесятые годы — и одним из первых советских ученых, размышлявших о природе мумиё, был исследователь снежного человека Борис Поршнев. В 1963 году, в книге „Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах“, Поршнев среди прочего задумывался о „фармацевтическом аспекте проблемы реликтового гоминоида“. Согласно изысканиям Поршнева, проведшего много времени в экспедициях по Памиру, „„мумиё“ получалось путем копчения над огнем покрытого рыжими волосами „хайван аквана“ (снежного человека)“, но за долгие столетия рецепт был утерян, и теперь найти настоящее мумиё не легче, чем самого „снежного человека“».