Адам Туз. Статистика и германское государство, 1900–1945: создание современного экономического знания. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2021. Содержание
Еще один отпрыск модернистской культуры
Потенциальная российская аудитория первой книги Адама Туза не ограничивается профессиональными экономистами как минимум по трем причинам.
Первая из них указана в подзаголовке работы: Туз не просто излагает историю немецкой статистики — его прежде всего интересует, как эта сугубо техническая на первый взгляд дисциплина повлияла на наши нынешние представления об экономике. Это сегодня даже тот, чьи экономические познания ограничиваются базовым университетским курсом, может легко решить задачу сравнения экономического потенциала любых стран мира на основании открытых данных об их валовом внутреннем продукте (ВВП) — просто потому, что эта базовая для экономической статистики категория известна всякому. Однако при этом мало кто вспомнит, что самому термину «ВВП» нет и сотни лет: впервые его выдвинул в 1934 году американский экономист и будущий лауреат Нобелевской премии Саймон Кузнец, а для того, чтобы сама концепция ВВП состоялась, потребовалась огромная подготовительная работа, с которой и справилась в предельно короткие сроки экономическая статистика. Промежуток между концом XIX века, когда статистические методы находились на примитивном уровне, и 1930-ми годами, когда статистика научилась видеть экономику почти насквозь, оказался, как демонстрирует автор книги, квантовым скачком в становлении современного экономического знания.
Во-вторых, работа Туза, как, впрочем, и все его последующие работы, не ограничивается обсуждением концепций и анализом макроэкономических показателей и трендов — она населена совершенно живыми людьми, изображенными в антураже своего времени. Эта особенность изложения объективно сложного материала делает обсуждаемую книгу доступной для всех, кто интересуется описываемой в ней эпохой, но не готов слишком углубляться в теоретические абстракции. Вот, например, несколько штрихов к портрету Эрнста Вагеманна, ключевой для межвоенной немецкой экономической теории фигуры, возглавлявшего статистического бюро Веймарской республики — именно он, согласно Тузу, создал интеллектуальный фундамент военной экономики нацистской Германии:
«Вагеманн заработал себе легендарную славу искусного политика и человека, умеющего установить деловые контакты. Говорили, что он управлял своим подразделением как просвещенный деспот. Автор одной из юбилейных статей, обыгрывая его латиноамериканское место рождения, даже назвал его конкистадором. Конечно, он был истинным чиновником... Однако в описаниях личности Вагеманна присутствует элемент неоднозначности... Стиль поведения Вагеманна был весьма экстравагантным. Он носил костюмы белого цвета, жил на широкую ногу. И во времена Веймарской республики, и в период Третьего рейха ему предъявлялись обвинения в самоуправстве и коррупции. Его обвиняли в некомпетентном руководстве статистическим управлением, а также в том, что он оказывал неподобающие знаки внимания узкому кругу своих доверенных сотрудников. Ходили отвратительные слухи о „его распущенности и аморальном поведении”. Эти слухи якобы подтверждал его шофер».
Наконец, третий и, возможно, главный повод взять в руки книгу об истории экономической статистики для читателя, далекого от этого предмета, — невероятная эрудиция ее автора, которому на момент выхода «Статистики и германского государства» исполнилось всего тридцать четыре года. К тому же в этой работе Туз выступает не только в качестве историка и экономиста, но и отдает должное философии, социологии и культурологии, включая немецкую статистику в контекст широко понятого модернизма. Привычная нам экономическая статистика, утверждает Туз, зародилась в конце XIX века как результат преднамеренных усилий влиятельных социальных акторов, ставивших себе целью установить контроль над развитием национальной экономики — а отсюда был уже прямой путь к визионерским технократическим проектам XX века.
Германия в изображении Туза предстает одной из тех стран, где развитие экономики в прошлом столетии несло на себе отпечаток столкновения с модернизмом, и именно статистики, придя на государственную службу, создали основу для весьма замкнутой и даже изолированной формы современного экономического знания. Так что если некоторые идеи экономистов, излагаемые в книге Туза, покажутся вам запредельно непонятными, помните, что они появились примерно в одно время с феноменологией Гуссерля, романами Джойса или произведениями сюрреалистов — продуктами модернистской культуры, ориентированной на сложный процесс субъективного конструирования реальности. Статистика, подчеркивает Адам Туз, вполне с ними сопоставима: она может считаться нейтральным отражением социальной и экономической действительности — ее создают особые социальные акторы, которые пытаются отыскать смысл в окружающей их сложной и неуправляемой реальности.
Всевидящее око против невидимой руки
Одним из главных аспектов истории немецкой статистики в книге оказывается развитие взаимоотношений государства и частного бизнеса — при желании российский читатель наверняка найдет в ней немало знакомых по отечественным реалиям сюжетов. Германская империя, созданная Бисмарком, обычно представляется как образец административного или полицейского государства, однако его власти, настаивает Туз, обладали лишь очень поверхностными знаниями о его экономике. Изначально в распоряжении империи была лишь торговая статистика, а данные о производстве, занятости, доходах населения, ценах и многие другие сегодняшние макроэкономические индикаторы попросту отсутствовали — не в последнюю очередь потому, что нужно было еще убедить предпринимателей (или заставить их) поделиться информацией с государством.
Решение этой задачи и стало миссией немецкой статистики, полноценно реализованной лишь после Первой мировой. Ее основатели, отмечает автор, были убеждены, что с началом экономического роста 1890-х годов Германия вошла в новую фазу корпоративного капитализма, и задались целью реорганизовать систему экономической статистики таким образом, чтобы она соответствовала новым условиям. Поэтому статистические и экономические исследования в Германии изначально оказались орудием, которое можно было использовать в борьбе между разными группами интересов. Каково будущее Германии — аграрное или индустриальное? Как при существовании гигантских промышленных предприятий может выжить мелкое производство? Какие отрасли промышленности продолжат существовать в будущем? Отвечая на эти вопросы, немецкие статистики вносили вклад в формирование новой социальной реальности.
Практические решения, выходящие далеко за пределы привычного для нас представления о статистике как некой вспомогательной дисциплине, и предопределили исключительную влиятельность уже упомянутого Эрнста Вагеманна. Описанию его кипучей деятельности по превращению статистики в рычаг экономической политики посвящена немалая часть обсуждаемой работы. К сказанному можно добавить лишь то, что с точки зрения теории социальных сетей Вагеманна можно назвать фигурой, совмещавшей в себе три важнейшие функции: он был одновременно и администратором, и крупным теоретиком, и создателем целой исследовательской школы.
Такое сочетание практически гарантирует пушкинское «нет, весь я не умру»: к работам Вагеманна, утверждает Туз, по-прежнему обращаются современные немецкие экономисты. Дело в том, что в веймарский период Вагеманн руководил не только национальным статистическим управлением (за десять лет число его сотрудников выросло втрое), но и работавшим в тандеме с ним Институтом конъюнктурных исследований, что лишь усиливало его аппаратный вес. К тому же Вагеманн умел работать на результат: его институт представил первую оценку национального дохода Германии всего через несколько месяцев после своего основания в 1925 году. Следующая задача была еще более амбициозной: уже в 1927 году Вагеманн задумал провести подготовку первой германской переписи промышленной продукции, которая могла бы стать краеугольным камнем только создававшейся тогда системы национальных счетов.
Значительная часть книги посвящена перипетиям аппаратной борьбы вокруг статистики — и здесь российский читатель тоже обнаружит неожиданные параллели: достаточно вспомнить бесплодные попытки правительства Дмитрия Медведева «разогнать» экономический рост после кризиса 2014 года, в ходе которых слишком независимый Росстат был передан в Минэкономразвития, которому после ареста Алексея Улюкаева приходилось восстанавливать свой авторитет. В Веймарской республике созданному с нуля Министерству экономики тоже требовалось продемонстрировать административную значимость, и новые веяния в статистике оказались очень кстати. Именно Вагеманн руководил в министерстве составлением ежемесячных экономических отчетов для президента, которые постепенно превратились в подробнейшие меморандумы, содержавшие общий анализ состояния экономики Германии — для 1920-х годов эта тривиальная по нынешним временам работа была без преувеличения инновационным начинанием.
Политики слушали Вагеманна и его сотрудников потому, что те снабжали их определенными сценариями развития, на основе которых могли приниматься долгосрочные решения, а эти сценарии, в свою очередь, основывались на исследованиях, опередивших, по мнению Туза, свое время. Суть проекта Вагеманна состояла в установлении продуктивного диалога между экономической теорией и статистическими измерениями — тоже, в общем, банальная вещь, но и здесь немецкий функционер был одним из первопроходцев. Именно аналитическая работа его института позволила организовать огромные объемы собираемых статистиками данных, хотя многие современники утверждали, что Вагеманн и его коллеги занимаются «простым» эмпиризмом.
Между тем экономическое мышление самого Вагеманна находилось на принципиально недосягаемом для критиков уровне. В своей речи по случаю открытия Института конъюнктурных исследований главный немецкий статистик сравнил экономику 1925 года с той, что существовала за полтора века до этого, когда Адам Смит опубликовал «Богатство народов» со знаменитой метафорой невидимой руки рынка, которая управляет миром мелких производителей. Содержание выступления Вагеманна описывается в книге так:
«Эта утешительная метафора больше не соответствовала действительности. Начиная с конца XIX века капитализм перешел на более высокий уровень организации, сконцентрированной вокруг взаимодействия гигантских корпораций. Это взаимодействие осуществлялось через систему частных финансовых организаций... В это же время государства боролись за то, чтобы удовлетворить требования своих граждан с помощью политики государственного вмешательства, которую Вагеманн назвал протекционизмом».
Эти амбиции всевидящего ока статистики, претендовавшей на место выше невидимой руки свободного рынка, отмечает Туз, следует рассматривать в качестве попытки создать практическую экономическую науку, которая могла бы указывать государству необходимые меры по борьбе с флуктуациями, сотрясавшими капиталистическую экономику — напомним, это были времена Великой депрессии. Деятельность Вагеманна во многом определялась кризисом либерализма после Первой мировой войны, и наиболее радикальным ответом на него он считал эксперимент, проводимый большевиками.
Но тогда что же в Германии пошло не так?
Саморазрушительный тоталитаризм
Исчерпывающим ответом на последний вопрос может служить следующая цитата из книги Адама Туза: «В течение долгого времени считалось признаком хорошего тона рассуждать о конце либерализма — теперь это стало суровой реальностью. Но что пришло на смену либерализму?» И здесь мы вновь возвращаемся к вопросу о модернизме.
Знаменитый британский социолог Майкл Манн относит гитлеровский режим к числу проявлений гипермодернизма: с его точки зрения, нацистские эксцессы во многом обусловило осознание того, что Германия вступила в гонку сверхдержав с опозданием — однако в рецензируемой работе такой подход уточняется и в то же время оспаривается. Гитлеровский режим, по мнению Туза, был «атавистической диктатурой, практически не проявлявшей или проявлявшей мало интереса к вопросам рационального управления экономикой»: нацистская идеология была нацелена на геноцид и реакцию, а мечтой Гитлера был «возврат к аграрной арийской утопии». Иными словами, он вел Германию к архаике, обставленной модернистскими декорациями вроде мегапроектов Альберта Шпеера, главного архитектора Третьего рейха.
В то же время, отмечает автор книги, присущий модернизму антиматериализм, его одержимость идеей национального возрождения, акцент на субъективной воле были характерны для нацизма и нашли отклик у немцев. Но еще важнее то, что гитлеровскому режиму приходилось использовать технологии и управленческие ресурсы, предоставленные индустриальным модерном, причем у Гитлера не возникало проблем с привлечением к обслуживанию своих замыслов профессиональной и технической элиты, во многом разделявшей идеи восстановления величия Германии. Тот же Вагеманн, в последние дни Веймарской республики смещенный с поста председателя Государственного статистического бюро за критику властей, вступил в НСДАП и оставался во главе Института конъюнктурных исследований вплоть до 1945 года.
Еще более известный пример — карьера Ялмара Шахта, самого видного финансиста веймарской Германии, который после победы Гитлера на выборах 1933 года вернулся на пост председателя Рейхсбанка, а затем некоторое время занимал пост министра экономики Третьего рейха. Шахт полностью понял, куда Гитлер ведет Германию, за несколько дней до начала Второй мировой: он немедленно отправил фюреру письмо с предупреждением о неизбежном крахе экономики в результате тотальной мобилизации, после чего незамедлительно был смещен с поста главы ЦБ. Похоже, это обстоятельство и предопределило то, что Шахта полностью оправдали на Нюрнбергском процессе. Вагеманна же после краха Третьего рейха вообще не привлекали к ответственности: несколько лет после войны он занимался экономическими исследованиями во Франкфурте, затем какое-то время жил в Чили и спокойно умер в Бонне в возрасте семидесяти двух лет.
Экономический кризис начала 1930-х годов сыграл с успехами немецкой статистики злую шутку. Официальные данные о безработице, которая в начале 1931 года приблизилась к 5 млн человек, Гитлер использовал в качестве одного из главных аргументов для своих заявлений об отсутствии у Веймарской республики «политического характера». Такая постановка вопроса спровоцировало прямой конфликт канцлера Брюнинга со статистиками, в результате которого Вагеманн был отправлен в отставку и сблизился с национал-социалистами. Все попытки властей переломить ситуацию в экономике вели только к ее ухудшению, что облегчило Гитлеру приход к власти — начавшуюся вскоре после этого кампанию по массовому созданию рабочих мест многие до сих пор считают свидетельством того, что нацистам удалось справиться с экономическим кризисом.
Однако Адам Туз в своих книгах убедительно доказывает, что это заблуждение: в действительности все возможные тактические успехи нацистов обнулялись их безумной стратегией, хотя изначально «Гитлер возглавил поистине народное движение, которое взяло под свое крыло огромное количество людей, испытывавших глубокую ненависть к капитализму... Инженеры, архитекторы, социальные работники, врачи, психологи, специалисты по менеджменту, философы и поэты — все они мечтали о создании нового мощного государства, руководимого Гитлером. К этому списку профессионалов нужно добавить сотрудников Статистического управления и в целом всех гражданских служащих экономической администрации Рейха. В каждом отдельном случае захват власти нацистами обеспечивал возможность личного продвижения».
Но вместе с рациональностью капитализма нацисты фактически ликвидировали и такое его порождение, как современное государство: аппетиты военных, которым потакал Гитлер, в итоге привели к поглощению и политики, и экономики. В области статистики, признает Туз, в первые годы правления Гитлера действительно происходило намеченное в веймарский период развитие инструментария конъюнктурных исследований для установления дальнейшего государственного контроля над экономикой, которая становилась все более военизированной. Однако «второй захват власти» в конце 1930-х годов, когда контроль над экономикой перешел от Шахта к Герингу, свел усилия статистики по созданию рациональной системы управления экономикой на нет, и дальнейшая судьба Третьего рейха была предрешена фактически еще до нападения на Польшу в сентябре 1939 года. Нацистский период правления в первой книге Туза описывается довольно конспективно — более подробно он проанализирован в вышедшей спустя пять лет книге «Цена разрушения», где убедительно доказывается, что Германия 1930-х годов была довольно слабой, во многом аграрной экономикой. Но в целом эта работа, принесшая ее автору всемирную известность, полностью определяется ранним исследованием «Статистика и германское государство», в котором уже полностью различим масштаб дарования Адама Туза.
Ранее «Горький» публиковал фрагмент книги «Статистика и германское государство».