Впервые увидели свет автобиографические тексты социолога, культуролога и этнопсихолога Валентины Федоровны Чесноковой: это удивительный пример того, как человек пишет историю своей жизни, накладывая на нее сетку социологических понятий. О том, чем книга интересна, но вместе с тем мучительна для рядового читателя, рассказывает Александра Журавлева.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Валентина Чеснокова (Ксения Касьянова). Возвращение во своя си. Воспоминания. Стихотворения. Эссе / Под ред. С. С. Алымова и Е. В. Косыревой. М.; СПб.: Нестор-История, 2023. Содержание

Когда думаешь об ученых романтического периода советской науки, перед глазами встают люди в белых халатах, которые приближают счастье человечества, покоряя мирный атом (точь-в-точь как на мозаиках), или же представляется погруженный в думы академик Дмитрий Сергеевич Лихачев в архивах Пушкинского дома. Почему-то кажется, что воспоминания этих людей, нередко первопроходцев, должны если не повествовать о невообразимых приключениях духа и поражать размахом, то по меньшей мере увлекать. Чего-то похожего ждешь и от жизни Валентины Федоровны Чесноковой  ученого, чье имя сегодня не все помнят, хотя ее вклад в советскую социологию 1960–1970-х, да и более позднего периода, трудно переоценить. Она первой переводила классические тексты, адаптировала зарубежные методы для немарксистского анализа советского общества, и вообще. Однако «прогрессорских» сюжетов в духе братьев Стругацких в книге воспоминаний Чесноковой, пожалуй, не найдешь. Вместе с тем они рисуют ясный образ ученого того времени — усердного, достойного, жадного до новой и труднодоступной информации.

«Возвращение во своя си» представляет собой первое полное издание мемуаров Валентины Федоровны. До этого, в 1995 году, публиковались лишь отрывки в журнале «Знание сила». Сами «автобиографические этюды», как называла их автор, повествуют о детстве, о начале научной карьеры и зрелости. Фундаментальное предисловие историка Сергея Алымова помещает мемуары в общий контекст позднесоветской общественной науки, помогая распознать за скромными описаниями масштабные задачи, которые стояли перед Валентиной Федоровной и ее соратниками. Образ ученого дополняют ее эссе, стихи и воспоминания коллег (Леонида Блехера, Сергея Глазьева и других).

Валентина Чеснокова (1934—2010) по специальности историк, выпускница исторического факультета Ленинградского государственного университета (нынешнего СПбГУ). Еще студенткой она участвовала в бурных дискуссиях коллег о развенчании культа личности. Пытаясь осмыслить, как сам культ стал возможным, Чеснокова пришла к выводу, что массами руководят вовсе не экономические процессы, а «феномены сознания». Погрузиться в эту тему ей помешало отсутствие социологических знаний и соответствующего окружения. Ситуация изменилась, когда в конце 1960-х молодую исследовательницу зачислили на должность переводчицы в сектор социологии Института экономики и организации промышленного производства в Новосибирске. Татьяна Заславская, руководительница этого отдела, поручила Чесноковой перевести «Элементарные понятия социологии» Яна Щепаньского, статьи о социальной стратификации и главы из книг «Структура социального действия» и «Социальные системы» Толкотта Парсонса  словом, золотой канон социологического структурализма.

Это задание оказалось судьбоносным: именно структурно-функциональная теория Парсонса, представляющая общество как единую систему, имеющую собственные силы и механизмы для поддержания баланса, окончательно убедила Чеснокову в том, что марксистским подходом реальность не объясняется. Позже она переводила Макса Вебера и других классиков общественной мысли (собрание ее переводов составляет три тома). Зарубежные источники помогли ей по-новому увидеть проблему классов и неравенства, подсказали разнообразные критерии для выделения общественных страт, дали материал для переосмысления таких понятий, как статус, престиж, норма, ценность, роль и т. д.

В своих исследованиях второй половины 1970-х Чеснокова, работавшая в то время уже в московском НИИ культуры, а также ее коллеги из Лаборатории коммунистического воспитания МГУ взялись изучать с помощью опросов и тестов социально-психологические аспекты взаимоотношений человека и социальной группы, ценности и мотивации масс. Постепенно фокус ее интереса сместился на деятельность самодеятельных коллективов (ВИА, рок-групп, театров и т. п.). В 1980–1990-х годах Чеснокова изучала социальные функции непрофессионального творчества, его влияние на общество, приходя к выводу, что музыкальные тусовки способствуют социальной интеграции, т. е. решают задачу, которую до модернизационных процессов выполняла большая семья.

Вообще, разрывы устоявшихся связей, проблемы агрессивной рационализации действительности заботили Валентину Федоровну всегда. Еще в студенческие времена ее, крестьянку по происхождению, поразили скорость и масштабность, с которыми указы Хрущева разрушили деревенский уклад. «И ясно было, что аргументация этого бессмысленного разорения собственного народа восходила к идеологии. К идеологии борьбы со всем старым и возведения всего заново по своим собственным проектам. Черт бы вас побрал с вашими дурацкими проектами! Так во мне впервые проснулся и стал утверждаться консерватор и традиционалист».

В 1970-х Чеснокова под псевдонимом Ксении Касьяновой выпустила книгу «О русском национальном характере», известную, возможно, больше всех других ее произведений. Книга распространялась в самиздате и лишь в 90-е годы вышла отдельным изданием. В ней ставилась амбициозная цель — сформулировать константы русской культуры. Для этого Валентина Федоровна опросила по адаптированному тесту MMPI 130 сограждан (позднее выборка была увеличена) и сверила полученные данные со средними данными из американских исследований. По ее задумке, результаты тестирования должны были показать модели поведения и характера, присущие «русской этнической культуре».

В итоге основными чертами русских оказались терпение, страдание и самоограничение, из них следуют ориентированность на вечность и консерватизм. Одновременно русский человек, по описанию Чесноковой, склонен к резким цикличным колебаниям эмоционального состояния. Он ​медлителен, апатичен, интроверт, не любит делать лишние движения и стремится соблюдать порядок и ритуалы. Поэтому, в частности, русские пьют  чтобы снять напряжение. Также, если верить выкладкам социолога, они стремятся не к достижению целей, а к утверждению ценностей, некоего общего блага вне зависимости от личной выгоды.

Выявив указанные особенности, автор, будучи по духу антисоветской охранительницей, противопоставила «отчужденность от мира и поглощенность своими целями человека-творца, пришедшего из западной культуры и марксизма, русскому „социальному архетипу“, стремящемуся найти истину, во имя которой можно принять самоотречение». Современность (1970-е в СССР) она характеризует как такое время, когда человек наконец решил отказаться от поглощенности собой, возложив на себя бремя самоограничения, что, как всякая борьба с распущенностью, хорошо.

После выхода работу широко обсуждали в диссидентских кругах, оценивая весьма сдержанно  в том числе из-за несогласия с методикой. Куда большее внимание труд привлек в 1990-е, когда ее идеями стали интересоваться деятели самых различных взглядов, включая и либералов, и националистов. Среди прочих — Михаил Гефтер, Олег Генисаретский, Симон Кордонский, Сергей Кургинян, Александр Панарин, Глеб Павловский, Петр Щедровицкий и другие. Особенно востребованы оказались темы особенного пути России и необходимости формулировки своей системы ценностей. Пока что, полагала Валентина Федоровна, русская интеллигенция, чрезмерно увлекшись западными веяниями, не смогла выявить и осознать присущие русским черты, поэтому переход от этноса к нации так и не случился. Среди представителей других отраслей науки идеи Чесноковой активно поддерживали литературовед Лев Аннинский и экономист Виталий Найшуль.

В 1990-е Валентина Федоровна, работая в Солженицынском фонде, изучала тюремный и уголовный миры, а также сотрудничала с Фондом «Общественное мнение», где руководила одним из первых всероссийских исследований религиозности общества. Ее часто приглашали на телевидение в качестве эксперта, в многочисленных интервью она неизменно позиционировала себя как консерватора и отстаивала свои представления о ценности коллективизма и духовности; при этом от любого национализма, что крайне важно, Чеснокова подчеркнуто дистанцировалась.

Основную часть «Возвращения во своя си» занимают «автобиографические этюды», построенные весьма сложно: с одной стороны, в них автор обстоятельнейшим образом перечисляет факты своей биографии (от того, кем работали родители, до того, кто и как пил в ее родном поселке), с другой стороны, она пропускает их через призму социологических конструкций. Эта обстоятельность рядовому читателю покажется несносной, да и с человеческой точки зрения портрет Валентины Федоровны вырисовывается довольно тяжелый. Но для интересующихся — это удивительный пример самого что ни на есть насыщенного автоэтнографического описания.

Вот, например, Чеснокова прикладывает к своей жизни парсоновское понятие «нормативная личность» (ср. «нормативный деятель»):

«... уже в первом классе, даже с самого его начала, я проявила себя как личность сугубо нормативная. Я легко и быстро восприняла нормы школьной этики: никогда не выдавала никого ..., не плакала, не жаловалась и не принимала протекции взрослых ..., всегда честно выполняла конвенции и обязательства, которые заключала. Весь этот нормативный комплекс я воспринимала как не просто что-то обязательное, но как часть действительности, которая существует независимо от меня и законам которой лучше подчиняться, иначе будет тяжело и неудобно жить. Но я не просто их выполняла, я с ними индентифицировалась — с ​ этим комплексом: он мне нравился.

Надо сказать, что выполнение этого нормативного комплекса давало мне уверенность в своих силах и в своей правоте. Нарушение же его отдельных правил (не только по отношению к себе самой, но и по отношению к другим) я воспринимала как предательство и реагировала на такое нарушение очень отрицательно. <...> Следовательно, уже в первом классе я проявила себя как личность весьма цельную, уравновешенную и довольно прямолинейную, склонную бескомпромиссно отстаивать справедливость, понимаемую в абсолютном смысле».

Рассуждая о том, что помогло ей стать ученой и осмыслить себя как личность, мемуаристка называет стремление сохранять и упорядочивать — как вещи (родительские тарелочки, фотографии, письма, подарки), так и воспоминания. Продолжением женщины, которая не умеет (и не хочет) выбрасывать старые вещи, в мире науки стала защитница традиций. Два плана — личный и научный — в повествовании постоянно сменяются, проводя читателя сквозь жизнь крупных университетских городов (Ленинград, Новосибирск, Владивосток и Москва) в 1960–1970-е.

Отдельная глава посвящена религии. Валентина Федоровна подробно рассказывает о своем духовном пути от детской непосредственной религиозности, доставшейся от мамы, ко взрослому осознанию необходимости православия в жизни. Она подробно рассказывает, как посещала московские храмы, какие в них были священники, как она проводила экскурсии для друзей, но не краеведческого толка, а скорее эзотерического, обращающего внимание неправославных друзей на места духовности и благоговейной тишины.

Действительно, остросюжетных записок из мемуаров Валентины Федоровны не вышло: автоэтнография в ее исполнении — довольно специальное чтение. Она выводит себя в виде практически вневременной фигуры — скромной и усердной труженицей, которой косное начальство не давало заниматься тем, что интересно, но она все равно старалась хорошо выполнить свою работу. Несмотря на это, в тексте есть очень характерные для эпохи моменты.

Прежде всего это особенное окружение коллег-друзей, которые вместе противостояли бюрократам от науки. Между «своими» же существовало безоговорочное доверие. Автор вспоминает, как друзья неоднократно устраивали ее на работу, находили квартиры или комнаты. Характерен такой эпизод: «Кто-то позвонил Борщевскому, Борщевский за меня что-то говорил. Я этого Борщевского до того вообще не видела, даже фамилии его не слышала, и он меня не знал и фамилии моей не слыхал. Но он страстно хотел меня устроить куда-нибудь. Ему сказали, что я хороший социолог, что я что-то знаю». Люди, с которыми Валентина Федоровна случайно встречалась в поездах или на съемных квартирах, потом снова возвращались в ее жизнь и помогали в критических ситуациях, и это было нечто само собой разумеющееся.

Столь ценимая автором общинность, где все друг друга знают и в любую минуту готовы помочь, существовала не только в университетах, но и в церкви. Из ее воспоминаний видно, как жил в 1970-е годы религиозный человек. Чеснокова открыто ходила в церковь, настояла на отпевании своей матери, хотя ее предупреждали, что у нее могут быть проблемы с работой (и они в самом деле последовали).

Стремление сохранить малейшую подробность прошлого невероятно утяжеляют стиль повествования. Он похож на нетронутую редактурой стенографию рассказа пожилого человека о жизни — с повторами одного и того же, с многословным сожалением по поводу утраты прекрасного былого и так далее. Слушать подобные воспоминания легко, но для чтения требуется совершать над собой усилие. К тому же Валентина Федоровна не раскрывает подробностей своей работы над текстами, не балует читателей анекдотами или остроумными замечаниями. Тем не менее перед нами предстала реальная жизнь «хорошего социолога» со всеми ее трудностями — как бытовыми, так и идеологическими — в 1970-е годы. Кроме того, издание дает представление о том, как формировался тип интеллектуального антисоветского консерватизма «снизу», непримиримый к «либеральным идеям», но не теряющий от этого связь с реальностью.