Мы говорим с вами в Тюмени, живете вы в Ханты-Мансийске, а где ваш дом?
Я бы сказал, что всюду чувствую себя как дома. Я уютно себя чувствую и в Тюмени, и в Москве, и в Санкт-Петербурге, и в Канаде, и в Скандинавии, и в США, и в Бразилии. Там, где есть мои друзья — писатели, художники, люди, причастные к Северу, — я всюду чувствую себя как дома. Меня всегда встречают очень тепло, особенно те люди, которые читают и пишут книги.
Вы родились в поселке Варьёган, как пишут в справочниках. Что изменилось здесь за последние 50–60 лет?
На самом деле я родился в маленьком лесном поселении охотников, рыбаков и оленеводов, в 100 км от Варьёгана вниз по реке Аган. Сейчас там на родовом кладбище похоронены мои родители — мама и папа, бабушка, дедушка по отцовской линии, старец Ефрем. Это земля, которая имеет мощную силу притяжения. Раньше это была глубинка на границе Ханты-Мансийского и Ямало-Ненецкого автономных округов. Когда началось освоение нефтяных и газовых месторождений, в 30 км от нас к западу построили город Покачи, к северо-западу — Когалым, на востоке — Радужный, на юге — Нижневартовск. Я живу, как написал литературовед Вячеслав Огрызко, в сжимающемся пространстве. Мы стараемся выживать, держим оленеводческое хозяйство, мой отец до своей кончины занимался оленеводством. Мои племянники, дети моего брата и сестер, сейчас ведут на этой территории традиционный образ жизни. На землях в сторону Красноярского края есть территории, куда промышленность еще не дошла. К северу от нас тоже есть территории, где можно вести традиционное хозяйство, куда можно переселиться. Но сейчас никто не хочет переселяться, здесь земля предков, это крепкая, устойчивая связь.
Вы не раз говорили о том, что до 9 лет не знали ни одного слова по-русски. Как вы познакомились с русским языком, какую роль в этом сыграла учеба в школе-интернате и Литинституте?
Мне очень повезло, что у меня были замечательные учителя, которые любили и русский язык, и свою родину, свою землю. Это важный момент. Очень крепкие связи были тогда с отечеством. В первом классе по русскому языку у меня была учительница Александра Петровна Жирякова. Я до сих пор с любовью ее вспоминаю, я хорошо учился у нее. Весной, когда мы закончили первый класс, она сказала, что возьмет на память мою тетрадь по русскому языку. Я красиво и грамотно писал. Много было у меня прекрасных учителей. С Вячеславом Степановичем Чаевым, замечательным учителем, мы поддерживали связь до самой его кончины. В старших классах меня учил Александр Анатольевич Корнеев, творческий человек. Он был редактором моих первых рассказов. В педучилище любовь к русскому языку прививала мне Вера Григорьевна Плесовских. В Литературном институте мне тоже повезло с преподавателями. Я попал в семинар Бориса Васильевича Бедного. Он написал повесть «Девчата», по которой сняли популярный фильм. Он был очень требователен к языку. Он был участником Великой Отечественной войны, вот почему тема войны всегда в моих произведениях. Любовью к русскому языку я обязан моим учителям.
Судя по вашим книгам, вы пишете не просто на русском языке, а на русско-хантыйском. Например, вы говорите не «апрель», а «вороны месяц». Это русский язык, который впитал опыт хантыйской культуры. Как в вашем сознании существуют эти два языка?
Конечно, это разные миры, но это два, точнее, три, родных для меня мира: хантыйский, финно-угорский и славяно-русский. Большое преимущество — владение двумя языками, один язык дополняет другой. Хантыйский язык обогащает русский язык. Русский язык обогащает хантыйский язык. В русском языке много штампов, много бюрократической лексики, а хантыйский язык — чистенький, образы чистенькие. Вот удивительно, по-русски «стакан на столе стоит», «кружка стоит», а по-хантыйски «кружка сидит», «чайник сидит», «стакан сидит». Почему? Потому что у них нет ножек. Кружка сидит на попке. Вот такие нюансы.
В 1997 году в Рио-де-Жанейро вы участвовали в создании «Хартии Земли», посвященной устойчивому развитию планеты в XXI в. Эта хартия актуальна сегодня для России, для хантыйского народа?
Конечно, актуальна, прежде всего в плане сохранения среды обитания, охраны природы. Это важно не только для хантов, напрямую связанных с природными ресурсами. Важно для России в целом, для всех народов, всех стран. Но сегодня надо разрабатывать еще и Хартию мира, потому что сейчас большая угроза для мира — обострение межнациональных и межгосударственных отношений.
Почему ваш роман «В поисках Первоземли» был впервые опубликован в Венгрии, а не в России?
Роман «В поисках Первоземли» был напечатан в 2015 году в Венгрии, потому что у меня есть замечательная переводчица Каталина Надь. Она очень быстро перевела роман в первой редакции на венгерский язык; на международном конгрессе финно-угорских писателей состоялась его презентация.
В связи с книгой «У гаснущего Очага» вы говорили, что начали писать ее со дня своего рождения. Можно ли то же самое сказать о книге «В поисках Первоземли»?
Наверное, да, потому что в каждую книгу вкладываешь жизненный, литературный, духовный опыт, размышления, наработки. Я, кстати, всегда стараюсь, когда работаю над рукописью, думать о читателе. Я сам не люблю скучные книги.
Какие события из вашей жизни, прежде всего московского периода, были особенно важны, когда вы работали над романом?
Коротко скажу о самом значимом в моей московской жизни. В тот период я побывал во всех северных странах планеты: в Канаде, Исландии, Гренландии и т. д. Меня интересовал вопрос, как люди выживают в экстремальных условиях Севера и какой опыт накоплен в этих странах.
Другие значимые события: я входил в рабочую группу по созданию Арктического совета, участвовал практически во всех его заседаниях, принимал участие в создании «Декларации о правах коренных народов»; я был членом последнего парламента СССР, народным депутатом СССР и членом Верховного Совета СССР, депутатом Государственной Думы первого созыва. После развала СССР был президентом Ассоциации коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Крах перестройки и развал Советского Союза — все это происходило на моих глазах, я знал всех героев и антигероев этого времени не через телевизор, а лично. Я со многими был знаком лично, потому что на вопросы, которые ставили мои избиратели, я искал конкретные ответы. Очень насыщенный период моей жизни и в рабочем плане, и в общественном, и в литературном.
Главный герой романа Матвей Тайшин — образ автобиографический, но вместе с тем в нем соединились две судьбы: ваша и великого хантыйского художника Геннадия Райшева. С чем это связано?
Каждая книга любого писателя так или иначе автобиографична. То, что творчество Райшева играет большую роль в романе, — это естественно и правильно, я с ним много общаюсь и каждый раз узнаю что-то новое. Меня всегда удивляло, что он может объяснить все явления мира и человеческой жизни. Его влияние как живописца и графика на меня очень велико. Я признателен ему за каждую иллюстрацию. Например, на картинке у него три героя: один сверху, другой посередине, третий — внизу. Оказывается, это конкретные исторические личности изображены. Он один из первых читателей нового романа. Райшев говорит, что, когда он читает, он сразу видит картинку. Многие мои книги им проиллюстрированы. Он говорит, что нарисовать картинку легко, а придумать — сложно.
Может быть, у меня не было бы такого мироощущения, миропонимания, если бы не творчество Райшева и его философская мысль, его рассуждения об истории человечества, о том, откуда мы пришли и куда движемся. Райшев очень своеобразный художник и жизненного опыта у него больше. Ему в этом году исполняется 85 лет. Он помнит 1930-е–1950-е годы, которых в моей жизни не было. А он в это время жил, поэтому помнит, как воспринимался тогда мир. Мир у него шире, и взгляд на вещи более широкий, чем у меня. Он своего рода энциклопедия нашего народа, старший наставник и брат.
Визуальность ваших книг — это влияние Райшева, свидетельство особой идентичности хантыйского народа или следствие шаманских практик? Известно, что ваши предки — шаманы и на вас особенно повлиял старец Ефрем, шаман с трагической судьбой. Вы шаман?
Я боюсь шаманства. Я не шаман, потому что шаманом быть очень тяжело. С другой стороны, если взять художественное творчество, то каждый творец — это шаман. Практикой шаманской я не занимался, хотя предки-шаманы в роду были. Шаманская линия может прерываться в роду, моя — ушла в литературную деятельность. Сотворил книги — пошаманил. Ноша шаманская — тяжелая ноша. Шаман воспринимает радости и горести мира и человека, перекладывает проблемы на себя и по возможности их решает. Мой троюродный брат Сергей Прокопьевич Айпин говорил, что к шаманству нужно относиться осторожно, потому что многие наши родственники из рода Бобра, которые шаманили, рано ушли из жизни, в 40–45 лет. Немногие могут выдержать шаманство. Мой крестный отец старец Ефрем выдержал, до ста лет прожил. Столетних шаманов немного было в тот период — и сейчас их мало осталось. Один молодой человек, шаман, лет десять назад проехал по Агану. Он говорил, что наши дела тяжелые и что он постарается их облегчить, полечить наши души, но сказал, что долго он не выдержит, он погиб трагически. В литературе эта ноша легче. Написал книгу — избавился от тяжести, как на исповеди. С художниками то же самое: написал картину — оставил проблему там. А шаман куда отправит эту энергию?
А вы православный?
Крещение моих предков началось в 1715 году. У нас две веры: с одной стороны, православная, с другой — своя вера, языческая. Икона есть в каждом доме, считается, что она защищает дом от нечистой силы. А за пределами дома — в лесу, например — правят языческие боги и богини. В язычестве я знаю своих покровителей и покровительниц. Я с уважением отношусь и к христианству, я крещеный. Крестная мама — обычно — та женщина, что принимает роды. Тогда все рожали в лесу. Старец Ефрем был моим крестным в язычестве.
«В поисках Первоземли» — симфонический, полифонический роман. Но в первую очередь — это роман-миф? Где здесь хантыйская мифология и ваш авторский миф?
Вся наша жизнь — это миф. Меня восхищает, что в хантыйской мифологии четко расписан весь мир человека, существующая система, божественная иерархия, каждое направление жизни курирует определенный бог или богиня, дети Небесного Отца. Каждый момент жизни в мифе расписан четко. Объясняется, что хорошо, что плохо, что можно делать и чего нельзя, что делать до восхода солнца, что после, что делать при растущей луне, при убывающей и т. д. Библия не столь подробна. Миф в романе — это вся жизнь. Но меня интересует прежде всего поиск Первоземли, это поиск идеального места в жизни для человека, особенно после кончины. Это мой авторский миф. Но это поиск не только человека, это поиск общества, государства, личности, которая делает историю. А историю, как я убедился, делают личности. Нам в советский период говорили о необходимости положительного героя. Я хотел найти положительного человека в ситуации, когда мир летит в бездну, когда неизвестно, какое общество и какой мир мы строим, куда мы идем, в чем национальная идея, объединяющая народы.
Положительный герой всегда нужен. Если его нет в государстве, в народе, значит, государство и народ в тупике. Пока человек живет, он должен искать, укреплять веру в идеал. В какую бы ситуацию ни попали человек, народ и страна — мы должны верить, что выживем. Иначе нельзя.
Я много путешествовал и в разных странах вне зависимости от строя я находил людей, которые несут позитивную энергию. Прототипов своих героев я находил везде.
Миф о поиске Первоземли — это миф о художнике и о спасении?
Каждый художник призван спасать мир.
Падение в бездну продолжается, гибель неизбежна, циклическое движение — закон мифа, но начнется подъем или уже начался. Когда я начинал писать роман в 90-е, конечно, это еще было падение, самый разгар краха перестройки, развал Союза. Может, мы сейчас поднимаемся? Или стоим? Потом пойдем вверх? Нужно поразмышлять.
В новом романе 10 глав и 100 историй. С чем связана эта цифровая символика, отличающаяся от традиционной для ханты сакрализации цифр 3, 7, 9?
У хантыйского народа есть священные цифры: три, семь, девять. Считали: три семерки — это 21, семь семерок — 49, иногда эти цифры применяли при религиозных обрядах. Сколько кругов должно быть при священных обрядах, общении с покровителями, с богами и богинями Земли? Цифры имеют большое значение. Я исходил из соображения, что сотня — это круглое число. Сто — это цифра, которая навеяна романом «Сто лет одиночества» Гарсия Маркеса и «Декамероном» Боккаччо. Для понимания романа важен еще эпиграф из Пушкина:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Эпиграф как раз о главном в романе.
А особая спасительная роль у коренных народов есть?
У коренных народов стоит учиться тому, как мы должны строить взаимоотношения с окружающим миром, с природой, а также с людьми и народами. Природа и все, что человека окружает — деревья, цветы, трава, иголочки на дереве, — это все живое. Как к живому ко всему и нужно относиться. Мои родители, бабушки и дедушки всегда хорошо выстраивали отношения. В детстве, я помню, из какого бы далека человек к нам ни приехал, родители поговорят с ним, и окажется, что это наш родственник по линии кровного родства или духовного. Мой род идет от Бобра, мы все Бобровы. Кто идет от Бобра — наши родственники, независимо от национальности. Кровное и духовное родство связывает людей, народы и все человечество.
Французский литературовед Доминик Самсон де Шамбур сравнил ваш новый роман с «Герникой» Пабло Пикассо. Почему, как думаете?
Я не знаю, какая реакция будет у читателей моего романа. Меня это сравнение удивило. Французы меня вообще поражают глубиной своего мироощущения. Наверное, в 90-е годы у нас была «Герника», и это очень точно. Мы все порушили — духовные и материальные ценности. Я думаю даже, что мир все время находится в ситуации «Герники».
На эту тему нужно размышлять.