Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Михаил Гундарин, Евгений Попов. Фазиль: опыт художественной биографии. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022. Содержание
Против власти
При этом Искандер с властью не заигрывал, но и открыто ей не противостоял. В глазах публики, да и коллег, он относился к представителям современного, прогрессивного круга писателей, который не мог не быть умеренно оппозиционным, — а саму меру и умеренности, и оппозиционности каждый определял для себя сам.
В 1967 году, к широко отмечавшемуся юбилею Великой Октябрьской социалистической революции, Олег Чухонцев написал коллективное посвящение, полное идеологических смыслов.
Булат, Камил, Фазиль,
каким счастливым ветром
вас занесло сюда,
в нечаянную речь?
Скажите, что за ширь
вас обожгла наветом?
Какая широта
свалила тяжесть с плеч?
Не кровью ли отцов
оплачен долг сыновий?
Не тьмою ли невзгод
окуплен белый свет?
Как перелет скворцов
над пеплами становий,
ваш запоздалый лёт
над пепелищем лет.
Фазиль, Булат, Камил,
к чему молоться вздору,
кто из какой земли, —
у вас один замес!
Вас бог степей рубил
по сосенке да с бору,
а вы лозой пошли,
как шел Бирнамский лес.
А вы лозой пошли.
А вы ветвями стали.
Шумите же смелей
колючею листвой,
чтоб из иной дали
навстречу вышли дали,
листву иных ветвей
неся над головой.
Машите же, друзья,
и пусть вам радость машет!
Мы все одна семья,
и я вам хвойный брат.
Вот вам рука моя
на лихолетье наше
и вот вам жизнь моя,
Камил, Фазиль, Булат!
Камил — это Камил Икрамов, сын первого секретаря Республиканского комитета ВКП(б) Узбекистана, расстрелянного в 1937 году. Сам Камил отбыл срок в лагере, потом стал популярным писателем для подростков («Улица оружейников», «Скворечник, в котором не жили скворцы» и др.). У Окуджавы, как и у Икрамова, отец был крупным партийно-хозяйственным деятелем. Искандер попал в этот ряд абсолютно «не по чину» — сын иранца, хоть и высланного, но не казненного. Полагаем, для русского Чухонцева было важно сформировать «интернационал» для отмщения (конечно, и с собственным участием — «и я вам хвойный брат»): «к чему молоться вздору, кто из какой земли, — у вас один замес!» А Бирнамский лес упомянут как предвестник падения тирана и убийцы Макбета.
В любом случае из перечисленной троицы Искандер, по нашему мнению, имел наименьшее желание поквитаться с кем бы то ни было. Да и Олег Чухонцев, отец которого был начальником милицейской конюшни Павловского Посада и замом начальника местной милиции, всегда жил тихо, уединенно, в особом диссидентстве замечен не был, дышал только поэзией. Продолжает и сегодня, на наше счастье.
Однако именно в конце шестидесятых — начале семидесятых Фазиль Искандер принимал участие в оппозиционной деятельности. Он подписывал письма протеста. Он общался с опальными литераторами и публицистами, с тем же Александром Галичем. С Галичем, который тоже жил «на „Аэропорте“», он пришел попрощаться прямо накануне его вынужденной эмиграции, 24 июня 1972 года. Много лет спустя на вечере памяти Галича в ДК завода имени Ильича Искандер вспоминал:
«Надо было видеть его в этот момент — он как бы полулежал, огромный, распростертый, красивый, но совершенно погасший. Он пытался бодриться, конечно, но чем больше бодрился, тем больше чувствовалось, что случилось нечто страшное, и я не хотел самому себе признаваться, что он уезжает умирать...»
И кстати: Фазиль будет среди немногочисленных участников первого, по сути полуподпольного вечера Александра Галича (еще не реабилитированного тогда), который состоялся в начале перестройки летом 1987 года.
Искандер подписал немало писем и в защиту диссидентов. Сразу же начались неприятности — пока незначительные. Алексей Кондратович вспоминает, как возмущен был его шеф Александр Твардовский тем, что Главлит автоматически вычеркивает из готовящихся к печати изданий произведения и фамилии «подписантов», в том числе и Искандера. Так скоро и публиковать некого будет, сердился Твардовский. Что-то — и рассказы Искандера тоже — все же удавалось отвоевывать: выходит, цензура по-прежнему не считала его опасным и непримиримым врагом советской власти.
Было в интеллигентских кругах (прежде всего столичных) такое «оттепельное» поветрие — писать и подписывать различные письма, адресованные руководству СССР, Генпрокуратуре и т. п. Эта волна длилась около трех лет и закончилась в основном в 1969 году. Подписывали многие вполне «легальные» деятели культуры. Возникла своего рода мода — тем более что «подписантам» всерьез пока ничего не грозило. По рукам ходило открытое письмо 25 виднейших деятелей науки и культуры, написанное Брежневу в феврале 1966 года, о попытках реабилитации Сталина. Среди подписавших — академики, знаменитые режиссеры, артисты, художники, писатели, старые большевики с дореволюционным стажем. Д. Д. Шостакович, П. Л. Капица, И. Е. Тамм, М. А. Леонтович, В. П. Катаев, К. Г. Паустовский, К. И. Чуковский; М. М. Плисецкая, О. Н. Ефремов, И. М. Смоктуновский... Какие имена! По оценке сегодняшних исследователей, доводы против ресталинизации были выдержаны в духе лояльности, но протест против возрождения сталинизма выражен энергично. Упомянем и письмо в ЦК КПСС 43 детей коммунистов, репрессированных в сталинские времена (сентябрь 1967 года).
Фамилия Искандера значится среди тех, кто подписал письмо в защиту арестованного Юрия Галанскова. Для Искандера Юрий был практически «свой», литератор, да еще и молодой — 1939 года рождения. Галансков участвовал в неформальном поэтическом движении, читал вместе с другими свои стихи у памятника Маяковскому еще в начале шестидесятых, написал самому Шолохову петицию «О бесцензурной литературе и ее роли для общественного развития России» (активно ходила в самиздате). А арестован он был за то, что вместе с Аликом Гинзбургом готовил сборник документов по процессу Даниэля — Синявского. Погибнет в лагере, не дожив и до сорока лет. Письмо не помогло.
Сам Искандер впоследствии говорил об этом так:
«Инициатором составления подобных писем я никогда не был. Но если письма попадали мне в руки и я видел, что изложенные в них требования справедливы, подписывал безусловно...»
Известно его публичное возмущение отставкой Твардовского. Своих эмоций по поводу действий властей, вынудивших уйти лучшего редактора страны, Искандер и не думал скрывать.
Много позже в эссе «Письмо друзьям» он вспомнит, что произошло после его персонального возмущения по поводу смещения главреда «Нового мира»:
«Когда закрывали „Новый мир“ Твардовского, я дал телеграмму на имя Косыгина. Я писал, что журнал закрывают за то, что он мыслит. Я писал, что не всякая критика — мысль, но всякая мысль — критика. Общественная мысль не может существовать вне критического контекста. То, что я писал телеграмму на имя Косыгина, означало, что надоело подписывать письма, обращенные в ЦК. Там на такого рода письма или не реагировали, или заставляли замолкать, оказывая экономическое давление (например, не давая печататься, то есть лишая гонорара. — Е. П., М. Г.). Однако вызвали меня все-таки в ЦК, а не в канцелярию Косыгина. Товарищ, который, кстати, вполне доброжелательно со мной спорил, утверждал, что все дело в том, что я не знаю статей по сельскому хозяйству, которые пытались печатать в „Новом мире“, но цензура их останавливала. Мол, если бы я знал эти статьи, не стал бы посылать такой телеграммы. Я отвечал ему с полным знанием дела, что наше сельское хозяйство в катастрофическом состоянии. Он в ответ разъяснил мне, что партия об этом прекрасно знает и в самое ближайшее время будут приняты самые надлежащие меры».
Фазиль Абдулович проявил недюжинную смелость, обратившись наверх, — в то время когда те, кто так же возмущались «произволом властей», трусливо помалкивали.
Он НЕ БОЯЛСЯ за свой высокий статус, за свою «элитарность». Да и вообще — он не боялся ничего. Искандер всегда умел идти до конца, оставаясь верным и своим друзьям, и своим взглядам. И кстати случай с телеграммой Косыгину остался без последствий. Власти до поры до времени относились к Искандеру благосклонно.
Что же касается диссидентов, то один из самых известных, недавно ушедший из жизни правозащитник Сергей Ковалев, впоследствии с горечью признавал:
«Мы оказались гораздо большими западниками, нежели сама западная элита. Мы приписывали западной политической цивилизации способности, которыми она вовсе не обладала. <...>
Мы не просто верили в универсальную ценность Права и Свободы; мы были убеждены, что именно эти ценности и есть движущая сила свободного мира...
Увы, эта благостная картина была неверной, порожденной нашей склонностью принимать желаемое за действительное. Это было грустное открытие...»
Понятно, что у диссидентов не было ни малейших шансов что-либо изменить в стране. О своей «диссидентской активности», как и последующей политической деятельности в перестройку, в одном из интервью Искандер сказал так:
«...основа писательской активности заключена в самом его творчестве, в соответствии тому, что он думает, чувствует, тому, о чем говорит и к чему призывает... Она неразрывно связана с тем, как человек решает проблему внутреннего редактора, если только она у него возникает».
Золотые слова! Основным для него в конце шестидесятых — начале семидесятых было вызревание главного труда всей жизни — эпоса «Сандро из Чегема».