Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Уолтер Безант
Шагреневая туфелька
The Shrinking Shoe by Walter Besant
Перевод — Светлана Тора, Александр Зайцев, Наталия Волкова, Екатерина Юдина
Статья об авторе — Екатерина Юдина
Редактор — Светлана Арестова
Перевод выполнен по изданию: Victorian Love Stories: an Oxford Anthology, Oxford University Press, 1996
I
— Ах, бедняжка! — хором воскликнули Старшие Сестры. — Неужели ты не сможешь поехать на бал? Что ж, тогда спокойной ночи. Нам правда очень-очень жаль! Как бы мы хотели взять тебя с собой!
— Спокойной ночи, сестрицы, — отвечала Младшая. На глазах у нее выступили слезы, но по щекам не покатились. — Езжайте и веселитесь. Если вдруг увидите Принца, передайте, что я жду Фею-крестную, тыкву и мышек.
Когда последние пуговицы — шестая или, может, десятая — были застегнуты, Старшие Сестры еще раз придирчиво оглядели себя в зеркале и, оставшись довольны своим видом, уехали.
Едва за ними закрылась дверь, Младшая села у огня; и теперь-то слезинки покатились по щекам — одна, две, три...
Надо заметить, что для слез у нее имелась веская причина. Многие девушки плачут и по гораздо меньшим поводам. А ей едва исполнилось семнадцать, и эта поездка в Лондон должна была стать ее первым выходом в свет. Для нашей юной провинциалки вся светская жизнь сводилась к одному этому балу. Но увы, сестер на бал пригласили, а ее — нет. Она осталась в доме одна. Сидя у огня, она позволила себе предаться унынию, печали и мыслям, которые в иных старинных сочинениях назывались бы мятежными. Другими словами, ее настроение было скверным. Столь скверное настроение не посещало ее никогда прежде. Как правило, она день-деньской пребывала в веселом расположении духа. Однако, пусть мысль об этом и наводит ужас, скверное настроение может возникнуть у кого угодно, даже у Кэтрин-Кэти-Китти, обычно ни единым взглядом не показывавшей, что она рассержена, раздосадована, раздражена или расстроена. А сейчас она была ох в каком скверном настроении! Ни надежд, ни лучика солнца, ни перспектив; жизнь ее лежала в руинах, ее юная вешняя жизнь. Непоправимая беда обрушилась на ее хрупкие плечи. Она не едет на бал. И, что хуже всего, чем сильнее она злилась, тем громче звучал оркестр, хотя до него была целая миля пути. Она слышала музыкантов совершенно отчетливо. Играли знакомый вальс — восхитительный, стремительный, мечтательный, головокружительный вальс. Она видела своих сестер среди других прехорошеньких девушек, кружащихся под ее любимую мелодию с галантными и веселыми кавалерами по гладкому, словно лед, полу. Бальная зала полна девиц, нарядных, как и сестры, и юношей, то и дело кланяющихся в знак приветствия. Ах, молодые счастливцы! Ах, юные счастливицы! Простодушная Кэти никогда не завидовала другим девушкам, какими бы платьями и богатствами те ни обладали, и любую из них, даже ровесницу, готова была признать изящной, прелестной и чудесной. Лишь в одном она была несправедлива к женскому полу: в свои семнадцать лет она считала двадцать солидным возрастом и недоумевала, как можно улыбаться после двадцати пяти. Кроме того, подобно многим, если не большинству, юных барышень, она полагала, что красоту целиком определяет наряд и что о красоте, то бишь нарядах, помимо особых случаев, думать не следует.
Так она просидела добрых полчаса. Когда ей пришла в голову мысль, не лучше ли отправиться в постель и разогнать досаду здоровым сном, громкое тук-тук-тук в дверь заставило ее вздрогнуть. Кто это? Неужели Фея-крестная с тыквой и мышками?
— Милая моя Кэти! — На пороге стояла не Фея, но Крестная. — Мне так жаль! Скорее, Лэдбрук, распаковывай! — Служанка несла большой сверток. — Я не виновата. Дело в том, что мне самой все доставили только сейчас, болваны эдакие... Я готовила для тебя маленький сюрприз, милая. Оденем ее прямо здесь, Лэдбрук. Я хотела, чтобы ты до последней минуты ни о чем не догадывалась... Впрочем, не беда, ты лишь немного опоздаешь. Надеюсь, все придется впору. Мы сняли мерки с одного из твоих старых платьев, и Лэдбрук может, если понадобится... Готово, Кэти! Ну, как тебе твое первое бальное платье?
Кэти от изумления не могла вымолвить ни словечка, забыв даже поблагодарить Крестную. Сердце ее колотилось, руки дрожали; она молча позволила служанке себя одеть и причесать, а Крестная вручила ей жемчужное ожерелье и букетик; потом Кэти надела прелестные туфельки из белого атласа, а в свертке обнаружилась еще пара перчаток с несметным числом пуговиц и белый веер, украшенный цветочным узором. Взглянув в зеркало, она не поверила своим глазам — настолько она преобразилась. А ведь ни одну девушку в истории не одевали с такой скоростью.
«Взглянув в зеркало, Кэти не поверила своим глазам — настолько она преобразилась». Иллюстрация Джозефа Барнарда Дэвиса к журнальной публикации рассказа (ноябрьский номер журнала «Пэлл-Мэлл», 1893)
— Ах! — воскликнула она. — Ты и впрямь фея! А тыква тоже есть?
— Тыква стоит у двери, с мышками, все как полагается. Ступай, милая. Я горжусь своей дебютанткой.
И вот что было странно: все время, пока Кэти одевалась, и все время, пока сидела в карете, в голове у нее звенел вальс, и, когда она вошла в бальную залу, оркестр играл именно его, и по гладкому полу скользили танцоры, галантные юноши и хорошенькие девушки, — все в точности, как ей представлялось. Ах! Не бывает таких совпадений! Нет, бывают, иначе откуда бы Кэти...
— О, дорогая! — сказали Старшие Сестры, остановившись посреди танца. — Вот и ты наконец! Мы знали, что ты придешь, но дали слово молчать. Сказать Принцу, что ты здесь?
Затем ей представили юного джентльмена. Он поклонился и пригласил ее на танец, но от смущения Кэти даже не смогла поднять на него глаза. Впрочем, быстро обнаружилось, что танцевать с ним удивительно легко. Убедившись в этом, Кэти позволила себе немного поразмышлять о происходящем. Первым партнером на ее первом балу стал совсем еще молодой человек, мистер Джеффри Кто-то Там, — его фамилии она не расслышала — весьма привлекательной наружности, только очень застенчивый. Он завел обычный для таких случаев разговор.
— Я живу далеко от Лондона, — сказала она, объясняя свою неосведомленность. — И впервые на балу. Поэтому, видите ли, я здесь никого не знаю.
Он пригласил ее снова: она прекрасно танцевала и была необычайно грациозной; он также нашел ее прехорошенькой, у нее был нежный взгляд и нежный голосок, словно всю чуткость в мире собрали воедино и вложили в это юное создание. Ему посчастливилось вести ее к столу, и, будучи в том возрасте, когда молодые люди весьма восприимчивы к девичьим чарам, он осыпал ее всеми возможными знаками внимания. Вскоре он был настолько покорен ею, что совершил ошибку библейского Самсона — выдал женщине свою тайну. Немного внимания и участия — и вот он уже открывает свой главный секрет: честолюбивый план, романтическую мечту, грандиозную цель. На следующее утро он почувствовал себя дураком. Та девушка уже, верно, рассказала все подругам, и они вместе от души посмеялись. На мгновение его бросило в жар от стыда. А потом он вспомнил ее глаза, как они сияли, когда он поверял ей свои мысли; вспомнил ее голос, такой взволнованный, когда она шептала слова ободрения, надежды и поддержки.
Так и было. Ведь, если вдуматься, Кэти получила своего рода повышение! Девушка, которая еще недавно училась в школе, соблюдала всевозможные правила и указания, почти не осмеливалась говорить и уж точно не осмеливалась иметь собственное мнение, завоевала доверие и уважение молодого человека на четыре года старше ее и стала хранительницей его тайных устремлений. Более того, вокруг нее вились другие кавалеры, приглашали на танец; словом, с нею обращались так, — хотя нынче к девицам не проявляют прежней благоговейной учтивости, — будто она фигура значительная. Однако больше всех ей понравился первый юноша. Ужин прошел прекрасно, и Кэти беседовала со своим очаровательным спутником в высшей степени свободно и непринужденно. Как славно на первом балу встретить того, с кем так непринужденно себя чувствуешь! Впрочем, восхитительным в тот вечер было все.
Выслушав секрет того юноши, Кэти, густо краснея, рассказала свой: о том, как чуть не пропустила первый бал и как сестры уехали без нее, оставив ей лишь каминную золу да горькие слезы.
— В последнюю минуту явилась Фея-крестная и подарила мне наряд, а выйдя из дома, — тут она весело рассмеялась, — мы обнаружили, что тыква и мышки превратились в карету и пару лошадей.
— Старая сказка на новый лад, — сказал юноша.
— Да, — задумчиво ответила она. — И теперь я хочу лишь найти своего Принца.
Юноша быстро поднял на нее глаза. В них читалось смиренное «О, если бы я только мог стать вашим Принцем!». Она угадала эти слова, залилась краской от смущения, и тем вечером они больше не разговаривали.
— Как все было чудесно! — воскликнула она уже на обратном пути, сидя в карете. — Все, кроме одной... одной глупости. Ах, какую глупость я сказала!
— Что же такое ты сказала, Кэти?
— Нет! Я никогда не смогу в этом признаться. Несусветная глупость! Ах! От одной мысли я краснею. Я едва не испортила вечер. И он все видел.
— О чем это ты, Кэти?
Но Старшим Сестрам она так ничего и не рассказала.
— А кто тот джентльмен, — спросила одна из них, — который сопровождал Кэти к столу?
— Мистер Армиджер, я полагаю. Так сказал Хорас, — ответила другая. Хорасом звали их родственника. — По его словам, этот юноша — кузен некоего сэра Роланда Армиджера, о котором мне ничего не известно. Хорас говорит, что мистер Армиджер — славный малый, хотя и очень юн, — кажется, еще студент. Он весьма хорош собой!
Затем Старшие Сестры принялись обсуждать дела по-настоящему важные, а именно самих себя и своих кавалеров, — и забыли про Кэти.
Два дня спустя пришла посылка, адресованная всем трем — «Сестрам де Лайл». Они открывали ее вместе, сгорая от любопытства, достойного прародительницы Евы.
В посылке лежала белая атласная туфелька — расшитая жемчугом и с серебряной пряжкой, тоже украшенной жемчужинами. Туфелька была изысканнейшая, очаровательнейшая и ошеломительнейшая.
— Мы должны примерить ее по очереди, — торжественно заявили Старшие Сестры.
Старшие Сестры принялись за дело. Обеим она оказалась мала: как они ни силились, ни возились, какие ни корчили физиономии и чего только ни делали — туфельку надеть они не могли. А потом настала очередь Кэти. Ее ножка вошла в туфельку на удивление легко. А люди все равно скажут, что это совпадение.
Кэти смутилась, засмеялась и снова смутилась. Потом завернула туфельку в серебристую бумагу и унесла к себе и больше о ней не заговаривала. Но все знали, что Кэти хранит ее, а Старшие Сестры изумлялись тому, что юный Принц не пришел посмотреть, как примеряют его подарок. Он не явился. Почему же? Ну... потому что оказался слишком робок.
Благодаря бесценным исследованиям Британского фольклорного общества нам известно, что у этой истории существует шесть тысяч пятьсот шестьдесят три варианта, и было бы странно, если бы все они заканчивались одинаково.
II
Сестры примеряют туфельку. Иллюстрация Джозефа Барнарда Дэвиса к журнальной публикации рассказа (ноябрьский номер журнала «Пэлл-Мэлл», 1893)
Юноша раскрыл свою тайну. Он рассказал о том, о чем раньше никому не осмеливался даже прошептать на ухо: о своих устремлениях — самом заветном, что может доверить другому молодой человек.
Мечты бывают разные, и многие из них достойны похвалы. Обычно мы стремимся к тому, что кажется досягаемым даже самым низменным умам, например к накоплению денег. Те же, кого влечет недостижимое, подвергаются осуждению и осмеянию толпы. Другие люди сочли бы мечты юного Джеффри совершенно несбыточными, ибо у него не было денег, а в его почтенной, но не обладающей политическим влиянием семье верхом величия считалось унаследовать титул и состояние, а стремиться к большему было делом неслыханным. После тех революционных преобразований, что уже надвигаются на нас, у честолюбивого молодого человека действительно останется немного целей, которые покажутся ему недостижимыми. Если, скажем, я сейчас объявлю, что желаю, когда вырасту, стать послом Ее Величества Королевы Виктории в Париже, над этим в самом деле посмеются. Такой позор разрушит мою едва начавшуюся жизнь. Подождите, однако, полсотни лет, и вы увидите, куда сможет добраться такой покоритель высот, как я.
А Джеффри Армиджер воспарил бы ввысь. Видя перед собой пример Каннинга, Берка, Дизраэли, Роберта Лоу и многих других, кто начинал без политического влияния и денег, он сказал себе: «И я тоже стану государственным деятелем».
Таков был секрет, который он доверил Кэти в ответ на вопрос о своем будущем поприще, заданный именно так, как он того желал.
— Я никому этого не говорил, — сказал он тихим голосом, чувствуя, что краснеет. — Я не осмеливался никому рассказывать об этом, потому что в семье меня бы не поняли. Моим родственникам нелегко сойти с привычной колеи. Мне предстоит заниматься тем же делом, что и они, — к такой судьбе я приговорен. Но... — Его губы сжались, а в глазах вспыхнула решимость.
— Ах! — воскликнула Кэти. — Изумительно! Вы должны преуспеть. Ах! Стать великим государственным деятелем! О! Что может быть лучше — разве что стать великим поэтом. Вы способны добиться и того и другого.
Джеффри скромно ответил, что, хоть ему и доводилось сочинять стихи, он едва ли рассчитывает достичь величия и как поэт, и как законодатель. Последнего, заключил он, было бы для него достаточно.
Таков был секрет, который юноша доверил девушке. Должно признать, что, если юноша раскрывает такую тайну девушке в первый же вечер знакомства, это доказывает, что она необыкновенно располагает к себе.
III
Пять лет превращают двадцатилетнего юношу в зрелого двадцатипятилетнего мужчину, а семнадцатилетнюю дебютантку в немолодую женщину двадцати двух лет. Признание такого факта может избавить историка от огромного количества затруднений.
Пять лет прошло с того знаменательного бала. Хорас, тот самый родственник, о котором уже упоминалось, в десять или одиннадцать часов вечера сидел в своей адвокатской конторе. Рядом сидел его друг, уже знакомый нам сэр Джеффри Армиджер. Со смертью своего двоюродного брата он преобразился из нищего юнца в баронета с большим поместьем (которое с тем же успехом могло находиться где-нибудь в Испании или Ирландии) и несметным состоянием в акциях. Теперь, когда в семейном приходе не осталось никакой надобности — он достался другому достойному кандидату, — для самых честолюбивых устремлений Джеффри открывался широкий простор. Несчастный случай с его совсем еще молодым кузеном произошел через год после бала. Разве не должен человек с такими огромными амбициями уже вступить на путь успеха? Вы все увидите сами.
— Как ты собираешься провести лето? — спросил Хорас.
— Не знаю, — лениво ответил Джеффри. — Отправлюсь куда-нибудь на яхте. Может быть, в Балтийское море. Поедешь со мной?
— Не могу. У меня дела. Я бы наведался в Швейцарию недели на три. Лучше ты поезжай со мной, полазаем по горам.
Джеффри покачал головой.
— Ну же! — нетерпеливо воскликнул Хорас. — Должен же ты чем-то заняться. Разве тебе не скучно просто жить день за днем, день за днем, не думая ни о чем, кроме собственных развлечений?
— Наука развлечений, — отвечал, зевая, Джеффри, — на самом деле смертельно скучна.
— Зачем же заниматься ею?
— Затем, что я очень богат. Вы, те мои собратья, у кого нет ничего, должны работать. Когда же работать человека ничто не вынуждает, он находит себе тысячу оправданий. Думаю, что сейчас я не смогу работать, даже если захочу. А ведь у меня когда-то были амбиции.
— Да, и они были огромные, пока тебе приходилось думать о том, как себя прокормить. «Вот если б я не был вынужден добывать себе хлеб насущный...» — так ты говорил. Ну, хлеб насущный обеспечен, и каковы теперь твои оправдания?
— Говорю же, при одной мысли о работе на ум приходит тысяча оправданий. Кроме того, мои амбиции мертвы!
— Мертвы?! В двадцать пять лет?! Не верю.
— Да, мертвы и похоронены. А сгубили их пять лет разгульной жизни. Наука удовольствия — кажется, так ее называют... Заниматься больше, чем одной наукой, не может никто.
— Ну, друг, если светские удовольствия тебе набили оскомину уже сейчас, то каково же будет через полсотни лет?
— Ну как же, остаются еще карты. Это вечное. Нет, — он встал и прислонился к каминной полке, — не могу сказать, что состояние принесло мне большое счастье. Это и есть худшее в богатстве: ты прекрасно понимаешь, что и вполовину не так счастлив, как твои собратья, которые добиваются всего сами, и все же не можешь отказаться от денег и зашагать наравне с остальными. Я беспрестанно вспоминаю притчу о молодом человеке, которому было сказано раздать беднякам все, что у него есть. Он не смог, понимаешь? Он ясно видел, что так будет лучше для него, но не смог. Я — тот самый молодой человек. Если бы я был таким, как ты, и все на свете мне нужно было завоевывать, мне пришлось бы стать в десять раз сильнее и во сто раз умнее. Я это понимаю и все-таки не могу отказаться от денег.
— Не нужно от них отказываться. Но, без сомнения, ты мог бы жить так, как остальные, — я имею в виду, так, словно у тебя их нет.
— Не могу. Ты не понимаешь. Это как жернов, привязанный к шее. Он тянет тебя вниз и не дает подняться.
— Отчего ты не женишься?
— Отчего не женюсь? Видишь ли, когда я встречу девушку, которая мне понравится, я женюсь, если она будет не против. Полагаю, я по натуре холоден, потому что пока еще... А это кто?
Он взял с каминной полки фотографический портрет.
— Мне кажется, я ее знаю, такие лица запоминаются, их называют одухотворенными. Где я мог видеть его?
— Ты о фотографии? Это портрет моей кузины. Вряд ли вы с ней встречались, потому что она безвыездно живет в деревне.
— Я определенно где-то видел ее. Может быть, на картине? На портрете Беатриче? У нее лик ангела. Однако лица бывают обманчивы: я знаю девушку из самого что ни на есть высшего общества, которая, если ей заблагорассудится, умеет принимать облик святой. Она надевает эту маску, когда идет в церковь; разговаривая с викарием, она становится сущим ангелом — но в иное время... Однако, берусь предположить, твоя кузина не изучает науку развлечений.
— Ты не ошибся. Она живет в небольшой деревушке на побережье рядом с лечебницей и посвятила всю себя пациентам.
— У нее прекрасное лицо, — повторил Джеффри. — И оно мне определенно знакомо.
Он перевернул фотографию.
— Что тут написано на обороте?
— Какие-то бессмысленные стишки ее собственного сочинения. Родные давно смирились, что Кэти ждет своего Принца, — она сама мне рассказывала, — и она уже отвергла множество поклонников. Думаю, она никогда не выйдет замуж, потому что вряд ли встретит свой идеал.
— Можно я прочту эти стихи?
И он продекламировал:
О, птички: королек и славка! Где же
Летали вы? Вас ветра гнал поток.
Несете ли мне весть, глоток надежды свежей
От друга моего, кто мне — и Принц, и Бог?
Ваш путь далек: летели долго с юга,
Покинули вы запад и восток,
В заботах и трудах оставили вы друга,
Но главное, что невредим мой Принц и Бог.
Вы не могли его не заприметить,
Он вызывает радость и восторг.
В короне золотой его не трудно встретить,
Он во главе толпы всегда, мой Принц и Бог.
Когда он говорит, весь мир ему внимает
И следует за ним, как будто он — Пророк,
И замирает все, Земля стоит немая,
Там, где ступает он, мой Принц и Бог.
Не важно, что мои напрасны ожиданья,
Молюсь, чтоб он мечту свою исполнить мог.
О, птички, есть ли весть, привет или посланье
От друга моего, кто мне — и Принц, и Бог?
— Понимаешь ли, — сказал кузен, — она придумала себе идеального мужчину.
— Вот как. А почему она называет его «мой Принц»?
Кузен рассмеялся.
— Была одна история, связанная с балом, с первым и, увы, последним для нее. Бедное дитя, она многое потеряла. Ее собственность перестала приносить доход, ее лондонские друзья умерли, и теперь она живет одна в маленькой деревне и ухаживает за пациентами.
— Что за история с ее первым балом?
— Она едва не пропустила его, потому что крестная, которая хотела преподнести ей сюрприз, опоздала: кажется, не успела на поезд. Поэтому старшие сестры уехали без нее, а она задержалась. Чем не сказка, говорили они потом, недостает только Принца.
Джеффри вздрогнул и побледнел.
— Вот и все. Она придумала себе Принца и теперь одержима этой идеей. Она воплощает в жизнь роман, который никогда не будет закончен, в котором нет событий, но зато есть невидимый герой.
Джеффри положил снимок на место. Он внезапно вспомнил все: и бал, и туфельку, которую отправил в подарок. А кузен совершенно забыл его роль в этой истории.
— Мне пора, — сказал Джеффри. — Думаю, я совершу прогулку на яхте вдоль побережья. Где, ты говоришь, живет твоя кузина?
— О, дом ее находится в Ракушечной бухте недалеко от Торки*Торки́ — город на южном побережье Англии. В XIX веке этот модный морской курорт называли Английской Ривьерой. — Здесь и далее примеч. перев.. Посиди еще!
— Нет. Какое унылое место — эта бухта, я, кажется, бывал там, — проговорил он по своему обыкновению нерешительно. — Мне надо идти. Припоминаю, ко мне сейчас должны прибыть гости. Сыграем партию-другую в «Наполеон». Там, видишь ли, все профессионалы — профессора развлечений. Это очень скучное занятие. Если твоя кузина найдет своего Принца, какое ужасное, чудовищное разочарование ожидает ее!
IV
«Только в пять утра Джеффри остался один. Карточная игра, длившаяся всю ночь, завершилась…» Иллюстрация Джозефа Барнарда Дэвиса к журнальной публикации рассказа (ноябрьский номер журнала «Пэлл-Мэлл», 1893)
Только в пять утра Джеффри остался один. Карточная игра, длившаяся всю ночь, завершилась. Он раздвинул шторы и распахнул окна, впуская в комнату свежий утренний апрельский воздух. Перегнулся через подоконник и глубоко вдохнул, после чего снова отошел вглубь комнаты. На столе в беспорядке валялись карты. В воздухе висел сигаретный дым. Это был резкий запах, не то что благородный и мужественный аромат трубок или сигар. Повсюду были разбросаны пустые бутылки из-под содовой воды и шампанского.
— Доктор увеселительных наук, — пробормотал он, — это такая ученая профессия, судя по всему. Пробиться туда нелегко. Это звание дорого обходится, а когда его добьешься, все становится крайне бессмысленным и скучным. Без сомнения, это ученая профессия.
Он сел, и мысли его вернулись к девушке, которая выдумала себе Принца.
— Ее Принц! — воскликнул он с горечью. И тут ему вспомнились строки:
В заботах и трудах оставили вы друга,
Но главное, что невредим мой Принц и Бог.
— Всего на один вечер я стал для нее Принцем и Богом и отправил ей туфельку, — прошептал он. — Я целый семестр сидел без пенни в кармане, когда потратился на подарок. И в результате побоялся нанести ей визит. Ее Принц и Бог. Как знать...
Он огляделся по сторонам, посмотрел на пустые бутылки.
— Ай да Принц и Бог! — горько засмеялся он.
Потом вскочил, выдвинул ящик стола и достал письма, фотографии, приглашения, сваленные там в беспорядке. Все это он бросил в огонь, затем выдвинул следующий ящик и вытащил еще одну стопку бумаг. Их он отправил следом.
— Вот так!
Что наш герой хотел этим сказать, не знаю, но только он не стал дожидаться, пока бумаги догорят, а удалился к себе и заснул.
V
Джеффри не погрешил против правды, когда сказал, что у Кэти де Лайл лицо святой, лик ангела. Когда он впервые увидел его, оно было красиво: лицо девочки, которая вот-вот станет юной женщиной. Пять лет спокойной жизни, не обремененной потрясениями, посвященной размышлениям и трудам праведным, несомненно добавили ее облику святости. Она действительно сотворила себе Принца, который был одновременно и легендарным Галахадом*Сэр Галахад — рыцарь Круглого стола Короля Артура, искатель Святого Грааля. Он был известен нравственной чистотой и целомудрием., и видным деятелем: благородным рыцарем и паладином парламента. Не знаю, думала ли она о своем Принце постоянно или только изредка, верила ли она в него или только возлагала на него надежды, — вряд ли кто-нибудь смог бы сказать наверняка.
Когда очередной кавалер делал ей предложение (этим кончалось любое знакомство), она вежливо отказывала, а сестрам (ныне замужним) говорила, что очередной претендент представился Принцем, но она сразу же обнаружила в нем самозванца. Казалось, она никогда не найдет свой неуловимый идеал, и это было печально, хотя бы только из-за того, что доход ее был невелик, а сестры хотели, чтобы она жила в богатом доме, как они сами. Каждому уважающему себя Принцу полагается иметь богатый дом.
И вот одним апрельским вечером, когда солнце заходит в четверть восьмого, но до восьми часов все еще светло, Кэти сидела на одной из скамеечек, установленных вдоль берега для удобства пациентов — двое или трое как раз прогуливались у воды. Солнце опускалось все ниже, теплое сияние мерцающей дымкой покрывало залив. Кэти держала в руках книгу, но теперь она опустила ее на колени и сидела, любуясь красотой и богатством оттенков представшей ее взору картины. И тут, обогнув южный мыс, в бухту медленно зашла паровая яхта. Она бросила якорь и выпустила пар. Это было небольшое элегантное судно с тонкими мачтами и изящными очертаниями. Девушка наблюдала за ним с любопытством. Суда здесь причаливали редко. Восточнее и западнее находились бухты, где бросали якорь корабли, лодки, рыболовные баркасы и другие разномастные суденышки, но здесь не было ни пристани, ни порта — вообще ничего: лишь пациенты да Кэти — сестра милосердия. Так она сидела и смотрела на яхту, а вечернее солнце освещало ее лицо.
«Апрельским вечером… Кэти сидела на одной из скамеечек, установленных вдоль берега». Иллюстрация Джозефа Барнарда Дэвиса к журнальной публикации рассказа (ноябрьский номер журнала «Пэлл-Мэлл», 1893)
Немного погодя с яхты спустили шлюпку, в нее сели юнга и молодой джентльмен. Юнга взялся за весла, и вскоре джентльмен был доставлен на берег. Выпрыгнув из шлюпки, он неуверенно осмотрелся по сторонам, заметил сидевшую на скамье Кэти, окинул ее, как могло показаться, несколько дерзким взглядом и поспешил к ней. Отчего же она побледнела? Что заставило ее зардеться, а затем прогнало румянец с ее щек? Не что иное, как появление Принца — ее Принца. Она сразу его узнала. Это он! Наконец-то он здесь.
Однако Принц не простер к ней рук с возгласом: «Я пришел!» Отнюдь нет. Он сдержанно приветствовал ее, вежливо сняв шляпу.
— Мисс де Лайл, — сказал он, — не смею надеяться, чтобы вы помнили меня. Мы виделись лишь раз. Но я... я ожидал найти вас здесь и сразу узнал.
— Я редко забываю людей, — ответила она, вставая, и подала ему руку. — Вы — мистер Джеффри Армиджер. Мы танцевали с вами однажды. Тот вечер для меня особенно памятен, ведь это был мой первый бал.
— Который вы едва не пропустили — томились дома в ожидании Феи-крестной, словно Золушка. Я... Я как раз проплывал мимо на яхте. О том, что вы живете здесь, мне рассказал ваш родственник из Темпла*Квартал Лондона, в котором расположены здания адвокатских гильдий., и... я подумал, что, если мы пристанем к этому берегу, я мог бы взять на себя смелость нанести вам визит.
— Разумеется. Я буду очень рада вам, мистер Армиджер. Сейчас уже семь часов. Не придете ли вы на чай завтра днем?
— С превеликим удовольствием. Может быть, вы позволите... проводить вас?
Ситуация требовала особой деликатности. Джеффри хотелось сказать: «Когда-то вам доверился один молодой человек, мечтавший совершить в этой жизни нечто грандиозное. И все это время вы верили: он совершит свой подвиг. Ваше воображение нарисовало идеального мужчину, перед которым все прочие — малы и незначительны. Что ж, теперь необходимо уничтожить все, связывающее этот идеал с тем юношей, который вызвал его к жизни, ибо юноша сбился с пути. Он — всего лишь профессор развлечений, досужий прожигатель жизни, который губит свои таланты и способности». Но сказать подобное было непросто, ведь тем самым он возложил бы на девушку вину и обнаружил свою осведомленность в том, что занимал ее мысли на протяжении пяти лет.
В тот вечер он не слишком преуспел. Снова напомнил ей про бал. Сказал, что она ничуть не изменилась, — и не покривил душой: в двадцать два Кэти оставалась почти так же ангельски прекрасна, как и в семнадцать. После этого уста его, как принято говорить, сомкнулись. Большего он сказать не решился. Проводил ее до дверей — она жила в коттедже, увитом розами и окруженном деревьями фуксии, — и вернулся на свою яхту, где поужинал в одиночестве и остаток вечера провел в мрачном унынии.
На следующий день в пять часов пополудни он пришел снова. Мисс де Лайл была в лечебнице, но ожидалась домой с минуты на минуту. По книгам на столе девушки можно было судить о характере их владелицы. Они отражали глубину мыслей и высоту идеалов Кэти. Это были книги девушки, склонной к размышлениям. Даже в наше хлопотное и беспокойное время встречаются подобные люди. Джеффри с упавшим сердцем перебирал книги: профессора развлечений такое не читают.
А затем появилась она, спокойная и невозмутимая; они сели, и им подали чай.
— Теперь рассказывайте, — начала она безо всяких прелюдий. — На вашей визитной карточке я вижу титул. Чем вы его заслужили?
— Ничем. Я его унаследовал.
— О! — На лице ее отразилось легкое разочарование. — Когда мы виделись, — в тот единственный раз, когда мы виделись с вами, — я запомнила, сколь дерзновенны были ваши мечты. Что же вам удалось воплотить?
— Ничего. Совсем ничего. Я бессмысленно потратил свое время. Я вел образ жизни, какой обыкновенно называют разгульным. И совершенно не уверен в том, что мне стоило являться к вам.
— Возможно ли? Ах! Разве такое возможно? Жизнь, заполненная одними развлечениями? И это вы — вы, ставивший перед собой столь высокие цели? О! Возможно ли?
— Возможно. Это чистая правда. Я — блудный сын, которому досталось так много денег, что он не смог их растратить. Но помните ли вы те глупости, которые я говорил тогда? Видите, что из этого получилось: перед лицом соблазна все благородные мечты растаяли.
— Возможно ли? — повторила она. — О! Мне очень, очень жаль! — В глазах ее в самом деле стояли слезы. — Вы разрушили ту единственную иллюзию, которой я тешила себя.
Людям свойственно думать, будто они питают иллюзии лишь по какому-то одному поводу, а в остальном сохраняют исключительную трезвость взгляда. В том-то и заключается наша главная — и милосердная — Иллюзия.
— Я считала, что на белом свете есть по крайней мере один настоящий мужчина, отстаивающий свое высокое предназначение. Когда-то в юности он оказал мне, скромной девушке, особое доверие, посвятив в свои великие замыслы. Я думала, что время от времени до меня будут долетать вести о том, как он добивается признания, власти и влияния. Это была прекрасная мечта. Даже обитая в этом богом забытом краю, благодаря своей мечте я ощущала, будто сама принимаю участие в создании блестящей карьеры. Никому не понять того удовольствия, какое испытывает женщина, наблюдая за успехами решительного и умного мужчины. Но теперь все кончено. Я сожалею, что мы снова встретились, — ее голос зазвучал холодно, взгляд стал суровым: даже ангелы и святые переживают порой моменты праведного гнева. — Вы напрасно взяли на себя труд явиться сюда, сэр Джеффри Армиджер.
Гость поднялся.
— Я тоже искренне сожалею, — произнес он, — что причинил вам боль своими словами и поступками. Прошу меня простить, я ухожу.
Однако он медлил. Взял в руки нож для бумаги и внимательно осмотрел его, словно это было что-то редкое и любопытное. Положил нож на место. Затем издал тихий короткий смешок и обернулся к Кэти с улыбкой на губах и грустью во взгляде.
— Подошла ли туфелька? — спросил он неожиданно.
Девушка вспыхнула. Однако ответила ему:
— Моим старшим сестрам она оказалась мала, но мне пришлась впору.
— Не примерите ли вы ее снова?
Девушка вышла из комнаты и вскоре вернулась с маленькой изящной туфелькой, расшитой жемчугом. Разулась, присела и попробовала ее надеть.
— Вы видите, — сказала она, — теперь туфелька мне мала. Нет-нет, нога моя с тех пор нисколько не изменилась. Уменьшилась туфелька.
— Попробуйте еще раз. — Принц наблюдал за ней с нескрываемым волнением. — Быть может, с небольшим усилием, если чуть-чуть постараться...
— Нет, все усилия тщетны. Туфелька ссохлась. И вы сами можете убедиться в этом, если помните, какой она была, когда вы ее покупали. Посмотрите, сэр Джеффри, с тех пор она стала намного меньше. — Девушка подняла на него серьезный взгляд. — Посмотрите сами. И серебряная пряжка почернела, и даже жемчужины потускнели. Видите? — За ее словами скрывался очень глубокий смысл. — Вспомните, какой она была пять лет тому назад.
Он взял туфельку у нее из рук и удрученно осмотрел со всех сторон.
— Вы помните, как она выглядела пять лет назад, когда была еще новой? — снова спросила девушка.
— Помню. О да, я помню! Тогда это была прелестная вещица, не правда ли? Я помню, сколько чаяний она в себе воплощала. Надежд, дерзновений... и самых разных планов на будущее. Увы! Серебро почернело, жемчуг потускнел, краски выцвели, а сама туфелька ссохлась. Да, — он вернул туфельку, — я рад, что вы сохранили ее.
— Разумеется, я ее сохранила.
— Да, разумеется. Будете ли вы хранить ее далее?
— Полагаю, буду. Приятно обращаться в воспоминаниях ко времени чаяний, надежд, дерзновений и, как вы выразились, разных планов на будущее.
Он вздохнул.
«Он взял туфельку у нее из рук…» Иллюстрация Артура Джула Гудмана к пьесе, написанной У. Безантом в соавторстве с У. Х. Поллоком по мотивам рассказа «Шагреневая туфелька». Из книги «Чары и другие салонные пьесы» (1896)
— Да, таковы туфельки. В них прячутся невысказанные чувства. Эта туфелька — настоящий оракул. Я ни в коей мере не удивлен, вовсе нет. В сущности, я приехал сюда, чтобы узнать, по возможности, насколько она уменьшилась. Было бы интересно возвращаться каждые пять лет или около того, просто чтобы видеть, как она сжимается год от года. К следующему разу, например, она могла бы превратиться в кукольный башмачок. Что ж, а теперь... — Он вновь ухватился за нож для бумаги. — Мне нужно сказать вам кое-что еще, кое-что... — Он опустил взгляд, уделяя ножу самое пристальное внимание. — Не так давно я увидел в конторе вашего родственника фотографию — ваш портрет. Мне вспомнилось, каким я был, когда посвятил вас в свои честолюбивые замыслы, а вы меня поддержали. Думаю, мне хотелось бы воскресить в себе прежнюю целеустремленность, — если еще не слишком поздно. Я утомлен и пресыщен наукой удовольствий. Пять драгоценных лет растрачено впустую, но, может быть, я еще успею нагнать упущенное время. Позвольте мне, если это возможно, очистить серебро, вернуть ссохшейся туфельке прежний размер и возродить былые мечты.
— Вы говорите серьезно? Но найдутся ли у вас силы? О, вы пали так низко! Достанет ли у вас сил, чтобы подняться?
— Не знаю. Если будет явлено доказательство, если туфелька снова увеличится, если вновь станет вам впору...
— «Если»! Ах, как может мужчина говорить «если» там, где следует говорить «когда»?
— Когда туфелька станет больше, — сказал он тихо, но с такой решимостью, какую только можно было ожидать от заслуженного профессора удовольствий в отставке.
— Когда это случится, приходите снова. Но до тех пор, будьте так добры, не беспокойте меня в моей безвестности. Ибо это лишь послужит окончательному крушению возродившихся надежд. Прощайте, сэр Джеффри.
— Я не прощаюсь. Au revoir.
Он склонился, поцеловал девушке руку и ушел.
Об авторе
Сэр Уолтер Безант (1836–1901). Фотография Герберта Роуза Барро (ок. 1880)
Сэр Уолтер Безант — английский писатель, историк и общественный деятель. Человек предприимчивый и во многих смыслах неординарный, добившийся при жизни почета и славы, но после смерти преданный забвению.
Уолтер Безант родился 14 августа 1836 года в Портсмуте. Он был пятым из десяти детей Уильяма Безанта и Сары Эддис. Отец будущего писателя сменил много профессий, пока наконец не занялся виноторговлей: это дело позволяло Безанту-старшему не только кормить семейство, но и предаваться весьма недешевому увлечению — он коллекционировал книги. Именно благодаря библиотеке отца состоялось первое знакомство Уолтера с миром литературы.
Путь учения начался для Уолтера Безанта в родном Портсмуте, а продолжился в столице: он обучался в средней классической школе Стоквелла, затем (в 1854 году) в Королевском колледже Лондона и, наконец, (c 1855 года) в Кембриджском университете. После окончания университета в 1861 году Безант уехал на остров Маврикий, где провел шесть с половиной лет, выполняя обязанности профессора математики, затем проректора Колониального (ныне Королевского) колледжа. В 1868 году он отказался от предложенной ему должности ректора и вернулся в Англию с твердым намерением состояться в качестве литератора и не менее твердым желанием избежать финансовых проблем, какие сулило подобное занятие. Источник средств к существованию он обрел вместе с должностью секретаря Фонда исследования Палестины. Бытует мнение, будто путь в эту организацию Безанту открыло членство в масонской ложе. Как бы то ни было, Безант показал себя прекрасным организатором и талантливым популяризатором науки: вплоть до 1886 года он координировал просветительскую деятельность Фонда, участвовал в его издательских и исследовательских проектах.
Обеспечив себе стабильный доход, Уолтер Безант начал строить писательскую карьеру. Судьбоносным стало для него знакомство с редактором периодического издания «Уанс э уик» Джеймсом Райсом. В 1871 году молодой человек предложил Безанту совместную работу над художественным произведением. Сотрудничество Безанта и Райса оказалось очень успешным и продлилось вплоть до смерти Райса в 1882 году. За эти годы писатели создали серию романов, рассказов и две пьесы, самыми удачными из которых считаются изданные в 1876 году произведения «Этот сын Вулкана» (This Son of Vulcan) и «Золотая бабочка» (The Golden Butterfly).
После смерти соавтора Безант продолжал писать художественную прозу: уже в 1882 году вышел роман «Люди всех сортов и состояний» (All Sorts and Conditions of Men), который принес Безанту наибольшую известность. Будучи убежден в том, что просвещение изменит к лучшему жизнь обитателей лондонского Ист-Энда, автор изобразил на страницах романа так называемый Дворец отрады — заведение, в котором по его замыслу бедняки смогут приобщиться к знаниям и культурным благам. Идея эта, созвучная духу времени, нашла отклик среди представителей благотворительной организации Общество Бомонта, и в 1887 году на Майл-Энд-роуд в восточной части Лондона действительно открылся Народный дворец, однако проект оказался нежизнеспособным.
В период с 1882 по 1901 год Безант написал тридцать два романа, в том числе «Бунт Мужчины» (The Revolt of Man, 1882; в рус. пер. «Идеалист», 1886), «Все на садовой ярмарке» (All in a Garden Fair, 1883), «Дороти Форстер» (Dorothy Forster, 1884); «Дети Гибеона» (Children of Gibeon, 1886; в рус. пер. «Лондонские пролетарии», 1886). Помимо художественных текстов библиография работ Уолтера Безанта включает труды по истории Лондона, литературно-критические и публицистические произведения.
Параллельно с написанием романов Безант занимался правовыми вопросами литературной и издательской деятельности. В 1884 году он основал Общество писателей — первую британскую организацию, успешно отстаивавшую права авторов. В 1895 году за литературные достижения и общественные заслуги Уолтер Безант был возведен в рыцари. Скончался он 9 июня 1901 года, пребывая в зените славы. Однако с течением времени о писателе сэре Уолтере Безанте вспоминали все реже, и сегодня его имя упоминается в основном историками литературы.
Рассказ «Шагреневая туфелька» (The Shrinking Shoe) впервые был опубликован в журнале «Пэлл-Мэлл» в ноябре 1893 года. В 1895 году рассказ был издан в сборнике малой прозы «Священнический сан и другие истории» (In Deacon’s Orders and Other Tales). Новая «сказка о Золушке», судя по всему, пришлась читателям по душе. Об этом косвенно свидетельствует тот факт, что переработанный текст рассказа очень скоро лег в основу другого произведения Безанта — одноименной пьесы, написанной специально для домашних постановок. Пьеса увидела свет уже в 1896 году в составе сборника «Чары и другие салонные пьесы» (The Charm and Other Drawing Room Plays), подготовленного Уолтером Безантом совместно с Уолтером Харриесом Поллоком.