Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
У. Ш. Гилберт
Любовный эликсир
An Elixir of Love by W. S. Gilbert
Перевод — Алла Зуева, Наталья Сорокина, Михаил Востриков, Елизавета Менькова, Евгения Хузиятова
Статья об авторе — Евгения Хузиятова
Редактор — Светлана Арестова
Перевод выполнен по изданию «Victorian Love Stories: an Oxford Anthology», Oxford University Press, 1996
Иллюстрации из сборника Чарльза Даны Гибсона «The Gibson book: A collection of the published works of Charles Dana Gibson» (источник)
* * *
Глава I
Живописная деревушка Пловерли — из тех, до которых всегда ехать десять миль, — располагалась в одной чудесной долине графства Дорсетшир; над ней шумели вязы, а из одного ее конца в другой бежал веселый ручеек, в котором водились форели. Викарием Пловерли был преподобный Мортимер де Бешевиль, третий сын сорок восьмого графа Карамельского. Место приносило де Бешевилю тысячу двести фунтов в год, и он вел жизнь блестящего джентльмена. Викарий был выпускником Кембриджа и получал от университета стипендию как член совета колледжа, а отец выделял ему пятьсот фунтов годового содержания. Словом, он был прекрасно устроен.
Должность викария совсем не обременяла мистера де Бешевиля, потому что одиннадцать двенадцатых года в приходе его не видели: все дела он перепоручал способному молодому священнику — преподобному Стэнли Радду — и платил ему сто двадцать фунтов в год (что оставляло в кармане викария тысячу восемьдесят фунтов чистой прибыли). Недоброхоты и завистники говорили, что поскольку мистера де Бешевиля выбрали на должность со столь высоким жалованьем якобы за его особенную, даже исключительную квалификацию в отправлении его обязанностей, то нехорошо перекладывать их на совсем неопытного молодого человека двадцати двух лет. Представьте себе, что какой-нибудь полковой командир, или судья, или главный врач больницы для умалишенных — словом, всякий, занимающий ответственный и щедро оплачиваемый пост (конечно, вне англиканской церкви), — передал бы все свои дела помощнику с мизерным жалованьем. Такого ловкача могли бы счесть мошенником. Но применять этот метод рассуждений к священнику, врачевателю душ, могли только черствые и ограниченные люди, которые в церковь не ходят и, следовательно, ничего в ней не понимают. Да и кому вообще интересно, что думают люди, которые не ходят в церковь? Если на то пошло, мистера де Бешевиля никто не выбирал — он стал викарием не потому, что имел особенный талант и склонность к врачеванию душ, но потому, что местом викария распоряжалась его семья, а двое старших братьев предпочли гвардейскую службу. Так что упрек был не состоятельным.
Преподобный Стэнли Радд был левеллером, иначе сказать, уравнителем. Нет, он ни в коем случае не пускался в радикальную демагогию о всеобщем равенстве, не призывал к перераспределению собственности из грубых меркантильных расчетов. Мистер Радд был левеллером-эстетом и проповедовал равенство из одного только чувства прекрасного. Он был убежден, что если священными узами мужчину и женщину соединяет любовь, то ничто не должно этой любви препятствовать. Он стремился не вовсе отменить сословные различия, но лишь добиться того, чтоб они не мешали двум юным сердцам соединиться в своем счастье. И коль скоро он был отличный математик, то мог при помощи формул доказать вам, что, несмотря на разницу в сословном положении, все люди равны. Свое доказательство он вел так.
Начинал Радд, как полагается, с x, поскольку, утверждал он, что бы x собой ни представлял, хоть единицу, хоть сто тысяч, это всегда x, и делайте с ним что хотите, его никак не превратить ни в y, ни в z.
Сделав эти предварительные разъяснения, он уводил свое доказательство в алгебру и пробирался через ее дебри от введения до последнего примера, а затем плавно и незаметно соскальзывал в плоскость конических сечений, где x скрывался в формуле параболы, но, невзирая на это, оставался таким же x, каким и был прежде. И если здесь вы не теряли нить рассуждения, то вас выносило сначала на плоскостную, а потом и на сферическую тригонометрию, где x снова преображался во множество других символов и принимал вид то cos α, то sin β, но чаще прятался под квадратным корнем — хотя и от этого ничуть не переставал быть самим собой.
Потом этот диковинный зверь прикидывался биномом и в конечном счете оказывался загнан в самое сердце дифференциального и интегрального исчислений, где он уже совсем мало походил на x, но в действительности оставался самым настоящим x и ничем иным! Из всего этого неопровержимо следовало, что с x ничего нельзя поделать, и коли так, то лучше, и мудрей, и честней раз и навсегда признать его за x, а не наделять бессмысленными степенями, вводя в заблуждение и смущая людей, которые видят его впервые. Это очень простая задача, и каждому под силу.
Мистер Радд, как и следовало ожидать, был помолвлен. Его избранницей была хорошенькая семнадцатилетняя девушка с прелестными карими глазами и шелковистыми каштановыми волосами. Ее звали Джесси Лайтли, и она была единственной дочерью сэра Карактакуса Лайтли, состоятельного баронета, имевшего большое поместье в окрестностях Пловерли. Его жена умерла, когда Джесси было два года, и баронет воспитывал дочь один. Сэр Карактакус был исполненный достоинства, церемонный джентльмен, ставивший честь превыше всего. Он питал сердечное расположение к Радду, хотя и не симпатизировал его уравнительским взглядам.
«Стэнли, — сказала Джесси, — мы же очень-очень-очень счастливы, правда?»
Одним прекрасным лунным вечером мистер Радд и Джесси сидели на лужайке у дома сэра Карактакуса. Все вокруг было таким тихим и умиротворенным, что ими обоими овладели сентиментальные чувства.
— Стэнли, — сказала Джесси, — мы же очень-очень-очень счастливы, правда?
— Невыразимо счастливы, — ответил Радд. — Так счастливы, что, когда я оглядываюсь вокруг и вижу, сколько душ отравлены разочарованием — исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия (когда он переходил на высокий слог, то обычно сбивался на Библию), — я возвращаюсь в тихое и безмятежное пристанище нашей счастливой и чистой любви с невыразимой благодарностью.
Он и в самом деле так думал, пусть и выражался в довольно напыщенной манере.
— Я от всего сердца желала бы, — сказала Джесси, — чтобы все люди были так счастливы.
— И что же им мешает, почему они несчастны? — спросил Радд, готовый в любой момент оседлать любимого конька и ринуться в бой. — Почему, Джесси? Я скажу тебе почему. Потому что...
— Да, дорогой, — вздохнула Джесси, много раз слышавшая всю цепь рассуждений. — Я знаю почему. Это так ужасно.
— Это же проще простого, — не сдавался Радд. — Возьмем за x абстрактное человеческое существо...
— Разумеется, любовь моя, — сказала Джесси, которая была всей душой согласна с его аргументами, но не желала выслушивать их снова. — Мы уже брали его вчера вечером.
— Тогда пусть x+1, x+2, x+3, — продолжал Радд, пропустив возражение мимо ушей, — это последовательность аристократических титулов.
— Да, различия совершенно ничтожны, — сказала Джесси. — Ах, как чудесно шумят листочки на ветру!
— Что есть герцог? — спросил Радд, не с целью получить ответ, но риторически, чтоб перейти к дальнейшему.
— Просто x+3, совершенно дутая величина, — сказала Джесси. — Ах, какой чудесный вечер!
— Уверяю тебя, что если герцог «Букингемский и Чандосский» звучит отлично, — продолжал Радд, — то, стоит его обозначить «x+3 Букингемский и Чандосский», как он сведется к...
— Знаю. — Джесси презрительно наморщила носик. — К наименьшему общему знаменателю.
— Ничего подобного. — Краска бросилась Радду в лицо. — Или дослушай меня, или вовсе оставим эту тему. В любом случае, не надо делать смехотворных предположений.
— Прости, милый, — сказала пристыженная Джесси. — Продолжай, я слушаю и больше не буду тебя прерывать.
Но Радд был уязвлен и не стал продолжать. Тогда они возвратились в дом. Это была их первая размолвка.
Глава II
На Сент-Мартинз-лейн проживали Бейлис и Калпеппер — маги, астрологи и чернокнижники. Бейлис продался Дьяволу еще в юном возрасте и замечательно преуспел во всех видах колдовства. Калпеппер сначала был его учеником, а потом, приобретя серьезные познания в некромантии, стал и партнером: этот прямодушный светловолосый парнишка с самого начала приглянулся доброму старику-чародею. Десять лет назад (когда и разворачивалась наша история) Бейлис и Калпеппер занимали главенствующее положение среди лондонских колдунов по семейным делам. Хотя они весьма назойливо навязывали свои услуги, повсеместно их рекламируя и не упуская ни одного покупателя, даже конкуренты признавали, что товар у них полезный и качественный. Особенно Бейлис и Калпеппер славились надежными брачными гороскопами, а еще у них процветала торговля любовными зельями. «Патентованная оксигидрогенная любовная микстура мгновенного действия» продавалась в бутылках по шиллингу, шиллингу и полпенни и по два шиллинга три пенса («Наш самый ходовой товар!» — говорил Бейлис), и ее одной хватило бы, чтобы держать фирму на плаву, даже если бы все остальное перестали покупать. К тому же заведение на Сент-Мартинз-лейн заслуженно именовало себя «Прославленным домом амулетов», а если вы искали аккуратный, хорошо отделанный магический жезл, то лучше места было не найти. Дешевле всего у них были проклятия: они шли по шиллингу за дюжину и продавались тысячами в год. Благословения, столь же недорогие и весьма действенные, большим спросом не пользовались. «У нас всегда есть несколько этих диковинок для полноты ассортимента, но их и пары за год не продается, — говорил мистер Бейлис — Один джентльмен на прошлой неделе купил благословение, чтобы послать теще, но выяснилось, что он слаб головой, и его опекуны отказались платить и вернули нам товар. А вот проклятия по пенни за штуку разлетаются стремительно, особенно в субботу после заката, — едва успеваем пополнять запасы».
Однажды вечером, когда Бейлис и Калпеппер перед закрытием приводили в порядок конторские книги, в магазин вошли молодой синеглазый священник приятной наружности и хорошенькая девушка восемнадцати лет с каштановыми волосами и ангельской кротости личиком. Это были Стэнли Радд и Джесси Лайтли. А в Лондоне и в торговом доме знаменитых магов они оказались вот как.
Читателю известно, что Стэнли Радд и Джесси уже много месяцев считали своим долгом сделать все возможное, дабы сочетать мужчин и женщин мира сего священными узами брака, невзирая на разницу в возрасте и положении. Стэнли читал лекции на эту тему в школах для мастеровых, и там его взгляды встретили единодушное одобрение. Свою доктрину он проповедовал в работных домах, пивных, приютах для умалишенных, и слушатели воодушевленно его поддерживали. Он рассказывал землекопам у дороги, как преумножится их человеческое достоинство, если они вступят в брак с утонченными богатыми дамами из высшего света, и никто не возражал. Словом, с каждым днем он все больше убеждался в том, что наконец раскрыл тайну человеческого счастья. Правда, ему еще предстояла нешуточная битва с классовыми предрассудками, и они с Джесси напряженно размышляли о том, какие трудности лежат впереди и как лучше всего их преодолеть.
«...в магазин вошли молодой синеглазый священник приятной наружности и хорошенькая девушка восемнадцати лет с каштановыми волосами и ангельской кротости личиком»
— Бесполезно скрывать тот факт, Джесси, — сказал мистер Радд, — что графиням наша затея не придется по душе.
Юная Джесси вздохнула и согласилась, что с графинями могут возникнуть некоторые затруднения.
— Мы должны принять его как данность, Джесси. Придется это учитывать. Мы смогли убедить скромных мастеровых и ремесленников, но аристократы остались в стороне.
— Все-таки рабочий человек — настоящее воплощение Разума, — сказала Джесси.
— И в минуты трезвости весьма благороден, — добавил Радд. — Благослови его Господь.
Вот таким образом размышляли Стэнли Радд и Джесси, когда наткнулись в «Матримониальном вестнике» на рекламу фирмы «Бейлис и Калпеппер».
— Дорогая моя Джесси, — сказал Радд, — я вижу выход из нашего затруднительного положения.
И милое личико Джесси засияло надеждой.
— Смотри, тут Бейлис и Калпеппер продают любовные зелья — очень дешевые и, как можно судить по отзывам, очень действенные. Вот, послушай, дорогая.
И Стэнли прочел:
— От графа Маркет-Харборо: «Я восьмидесятилетний старик отталкивающей наружности, и прежде все меня избегали. Две недели тому назад, как раз когда я получил титул и поместье, я купил семейную бутыль вашего зелья, и теперь мне нет спасу от юных девиц. Пожалуйста, пришлите мне бочку про запас».
От Амелии Флердоранж: «Я очень хорошенькая девушка пятнадцати лет. Более четырнадцати из них у меня не было ни одного явного воздыхателя. Вчера я выпила большую бутыль вашего зелья, и через четырнадцать часов в церкви мне подмигнул молодой аристократ. Пришлите мне пару дюжин».
— А зачем девушке пара дюжин молодых аристократов, дорогой? — спросила Джесси.
— Не знаю, может быть, она погорячилась. Так вот, если все, что здесь написано, правда, — сказал Радд, отложив газету, — то эти джентльмены поистине благодетели рода человеческого. Я бы дал им титулы. Им нужно поставить памятники. Я возвысил бы их надо всеми. Они были бы x+3!
— Ты так великодушен, дорогой, — сказала Джесси, с упоением глядя ему в глаза.
— Вовсе нет, — ответил Радд. — Они этого заслуживают. Мы производим в пэры генералов, а ведь они полстраны повергают в скорбь, — так вправе ли мы отказывать в этом людям, которые несут счастье в каждый дом? Если, конечно, — добавил осторожный священник, — они и в самом деле способны на то, что обещают.
После этого разговора Радд твердо вознамерился запастись зельем для своих прихожан. Если эффект снадобья окажется удовлетворительным, сферу деятельности можно будет расширить. Когда на время светского сезона сэр Карактакус с дочерью прибыли в город, Стэнли Радд приехал к ним погостить на пару недель. Так они с Джесси и оказались у Бейлиса и Калпеппера.
— Есть ли у вас сегодня свежие любовные снадобья? — спросил Радд.
— В изобилии, сэр, — ответил мистер Калпеппер. — Сколько вам угодно?
— Так... Давайте посмотрим... У меня в приходе сто сорок душ — ну, скажем, двенадцать дюжин.
— Наверное, дорогой, — сказала Джесси, — лучше взять побольше на всякий случай.
— Если приобретаете крупную партию, сэр, — вставил мистер Калпеппер, — мы бы настоятельно советовали вам заказать зелье в деревянной таре и отливать из нее по мере необходимости. У нас есть бочки по четыре с половиной и девять галлонов, и мы делаем скидку в десять процентов при расчете наличными.
— Тогда, мистер Калпеппер, будьте так любезны обеспечить мне девятигаллонную бочку любовного снадобья в самом скором времени. Отправьте на имя преподобного Стэнли Радда, Пловерли.
Он выписал чек на нужную сумму, и сделка состоялась.
— Что-нибудь еще? — спросил мистер Калпеппер.
— Нет, благодарю. Желаю вам доброго дня.
— А вы видели наши шапочки для исполнения желаний? На шелковой подкладке, очень благопристойные, сэр. Не далее как час назад такую у нас купил архиепископ Кентерберийский. Не желаете взглянуть?
— Да нет же, мне больше ничего не нужно, — сказал Радд, направляясь к выходу.
— Сэр, весь город только и говорит о наших персидских коврах-самолетах, — не унимался Калпеппер, вытаскивая весьма достойный экземпляр. — Расстилаете на земле, садитесь, представляете себе какое-нибудь место — и в два счета там оказываетесь. А вот сундучки Абуды, сэр. К каждому прилагается старушонка: если нажать на эту пружинку, она выскакивает и пророчит напасти. Об этих сундучках прекрасные отзывы. Вам отдадим всего за пятнадцать гиней.
— Думаю, вы, торговцы, сами себе вредите, навязывая людям то, что им не нужно, — заметил Радд.
— Вы удивитесь, узнав, сколько всего нам удается таким способом сбыть, сэр.
— Не сомневаюсь, но думаю, что многих вы так, наоборот, отваживаете от вашего магазина. Если принять за x деньги, которые вы таким образом получаете, а за y — те, что на этом теряете, то при y=x/2 к концу года вы очевидным образом прогорите. Желаю вам доброго вечера.
И мистер Радд с Джесси вышли из магазина.
— Стэнли, — сказала она, — ты благословение для человечества. Ты творишь добро всюду, где бы ни оказался.
— Моя милая Джесси, — отвечал Радд, — я получил великолепное образование, и если я могу показать этим достойным, но малограмотным торговцам, что незнание основных математических принципов оказывает им дурную услугу, то я всего лишь выполняю свой долг, пользуясь дарованными мне благами.
Так как господа Бейлис и Калпеппер более не имеют отношения к нашей истории, можно сразу сказать, что слова Стэнли Радда произвели на них глубокое впечатление. Они твердо решили более никогда не навязывать свои товары и спустя два года после этого отправились на покой, скопив большое состояние: Бейлис обосновался в красивом особняке близ Клэпхэм-Коммон, а Калпеппер — в прелестном шато на средиземноморском побережье, где-то в четырех милях от Ниццы.
Глава III
Вновь перенесемся в Пловерли, на сей раз в дом священника, где в уютной библиотеке собрались трое: мистер Радд, Джесси и старая Зора Кларк. Зора, надо пояснить, служит у Радда экономкой и кухаркой, и, по его негласному уговору с сэром Карактакусом, Джесси вольна навещать возлюбленного в любое время лишь под ее присмотром. Будучи совершенно глуха, Зора понимает исключительно язык пантомимы и, в сущности ничуть не мешая беседе, одним своим присутствием сводит на нет любые кривотолки, если неискушенные и простосердечные обитатели Пловерли на них вообще способны.
Девять галлонов приворотного напитка прибыли точно в срок. Не решившись доверить бочонок старухе, чье любопытство могло взять верх над разумом, мистер Радд запер его в шкафчике в библиотеке. Это возмутило Зору до глубины сердца (она полагала, что в бочонке херес) и вдобавок преисполнило уверенностью, что преподобный вознамерился завести тесную дружбу с зеленым змием. Напиток, изъяснял Радд жестами (искусство пантомимы он оттачивал столь долго, что достиг в нем невиданных высот), и вправду кружит голову, но иначе: он изготовлен из безвредных трав руками ученых господ, жизнь положивших на изучение его необычных и тонких свойств. Радд прибавил (вновь пассами), что не оставил себе ни капли, а все девять галлонов отвел прихожанам в надежде, что снадобье облагородит их ум, нрав и улучшит положение в обществе. Все это наш корифей жестикуляции усердно втолковывал экономке добрых два дня, однако картина у нее сложилась столь смутная, что напиток она отныне звала сарсапарильей.
«Будучи совершенно глуха, Зора понимает исключительно язык пантомимы и, в сущности ничуть не мешая беседе, одним своим присутствием сводит на нет любые кривотолки…»
— Задумаемся вот о чем, Джесси, — рассуждал Радд. — Как нам оделить прихожан нашим драгоценным напитком? Можно устроить званый вечер и выставить на стол графины с ним — пусть все угощаются.
— Будем очень осторожны, мой милый, — отвечала Джесси. — А если выпьют женатые?
— Так нельзя, — согласился он. — Я и не подумал. Как удачно ты сообразила! Ужасный, чудовищный выйдет конфуз!
При мысли о величине конфуза Стэнли Радду сделалось дурно.
— А еще помолвленные, — сказала Джесси. — Как можно мешать судьбе тех, кто уже связан клятвой верности?
— Все так, все так, — кивал Радд. — Ты права, расстраивать помолвки грешно. Как сужается наше поле деятельности!
— Не забудь и о тех, кто вдовствует меньше года.
— Безусловно, безусловно! Я, право, не вспомнил о них. Нам предстоит тонкая работа, и действовать нужно с предельной осмотрительностью. Кого еще следует исключить?
— Гм... Наш садовник Тиббитс, у которого припадки. Еще Уильямсон, второй конюх отца, — такому пьянице нельзя жениться; майор Крамп, который так ужасно выражается при дамах! Прикованная к постели леди Парбой, старухи в богадельнях, малыш Томми — ну тот, слабенький головой, — и вообще все дети до... какого возраста?
— До конфирмации, — означил Радд. — Мне и в голову не пришло, что их всех нужно исключить.
— Выходит, все девять галлонов нам не пригодятся: снадобья нужно по ложечке.
— А, вот, вспомнил, кого еще вычеркнуть! Твоего отца.
— Нет-нет, пусть женится! — взмолилась Джесси. — Бедному папа́ так одиноко, пусть непременно женится!
— Любовь моя, — отвечал тогда Стэнли. — Господь благословляет меня браком, не омраченным присутствием тещи, — и я принимаю этот дар. Нет-нет, пусть все так и останется.
— Но папа́ так хочет жениться и говорит об этом все время. — Бедняжка надула губки. — Так, право, хочет! Новая маменька не будет нам докучать, обещаю! Можно ли быть таким неблагодарным? Отец вручает тебе бесценное сокровище — юную, красивую и любящую жену, — а ты лишаешь его благодати, которой не пожалеешь для последнего грешника из своей паствы.
Радд пошел на попятный.
— Джесси, можешь не продолжать. Пусть сэр Карактакус женится. Я был неправ. Коль скоро мне на плечи ляжет ноша, о которой я отныне молчу, постараюсь нести ее безропотно.
В конце концов рассудили так: надежнее всего будет, если мистер Радд пустит слух, что продает бочонок диковинного зрелого амонтильядо, а затем раздаст прихожанам, достойным брака, по бутылочке на пробу. За дело принялись тотчас. Радд послал в город за партией пузырьков на две унции, куда они с Джесси затем добрых полдня разливали снадобье. Когда пузырьки для будущих женихов и невест были запакованы и подписаны, Джесси возвратилась домой, а Радд принялся разыгрывать перед Зорой долгую пантомиму: моя вдовая тетушка, втолковывал он, живущая в маленькой, но оттого не менее живописной вилле в пригороде Монтильи, недавно оказалась в стесненных обстоятельствах и была вынуждена принять от прогоревшего виноторговца вместо арендной платы за второй этаж целую бочку дивного хереса, который я, преподобный Радд, вызвался сбыть в Пловерли, удержав с каждой сделки два с половиной процента пошлины на ремонт церковного шпиля. Началось это представление в девять вечера, и лишь к шести утра, когда Зора вроде бы начала схватывать его суть, Стэнли Радд, смертельно утомленный тяготами лицедейства, наконец-то удалился к себе.
Глава IV
«Вы его только попробуйте, сэр, а потом можете заказать сколько пожелаете»
На следующее утро, когда сэр Карактакус Лайтли завтракал в компании Джесси, лакей оповестил его, что с ним по какому-то важному делу желает поговорить экономка мистера Радда. Учтивый баронет приказал проводить ее в библиотеку, куда тотчас же и направился, чтобы выяснить цель ее визита.
— Позвольте сказать, сэр Карактакус, очень извиняюсь, — начала Зора, когда он вошел. — Я с поручением от хозяина.
— Прошу вас, садитесь, — сказал сэр Карактакус. Но бедная женщина не слышала его, поэтому он как мог стал объясняться пантомимой. Он указал на стул, подошел к нему, сел, откинулся на спинку, скрестил ноги для пущего комфорта, затем поднялся и жестом призвал ее проделать все то же самое.
— Хозяин передает вам свое почтение, а еще он занялся виноторговлей, и вот вам бутылочка на пробу.
Как мы видим, старания мистера Радда оказались напрасны: он так и не смог в полной мере донести до глухой экономки суть доверенного ей дела.
— Я поражен, — сказал сэр Карактакус и, обнаружив, что она его не поняла, взъерошил волосы, раскрыл рот, выпучил глаза и сделал вид, будто что-то его до ужаса удивило. Решив, что достаточно точно изобразил свое состояние, он улыбнулся ей и кивнул, разрешая продолжить.
— Вы его только попробуйте, сэр, а потом можете заказать сколько пожелаете.
Сэр Карактакус позвонил, чтобы принесли бокал, и приступил к дегустации.
— Не знаю, что это, но совершенно точно не амонтильядо, — заключил он, причмокивая. — Но пьется приятно. Попробуйте.
На этот раз Зора все прекрасно поняла. Она кивнула, сделала реверанс и осушила бокал.
Бейлис и Калпеппер ни капельки не преувеличили исключительных свойств «Патентованной оксигидрогенной любовной микстуры мгновенного действия». Бесстрастное, строгое лицо сэра Карактакуса смягчалось с каждым глотком, который делала Зора. Опустошив бокал, она поставила его, и в тот же миг глаза ее встретились с глазами старого баронета. Она покраснела, поймав его пылкий взгляд, и слеза задрожала на ее седых ресницах.
— Вы удивительная, редкая женщина, — сказал сэр Карактакус. — И необычайно хорошо сохранились для вашего возраста.
— Увы, добрый сэр, — отвечала Зора. — Я так туга на ухо, что хоть из пушки пали.
Сэр Карактакус встал, многозначительно провел рукой по лицу, хлопнул в ладоши, а затем ударил себя в грудь и упал на одно колено прямо к ее ногам. Затем он поднялся и с улыбкой кивнул ей, чтобы подтвердить серьезность своих намерений.
Зора отвела взгляд и затрепетала.
— В никаких-то школах я не училась, сэр Карактакус, и не знаю даже, пристало ли такой простой женщине признаваться благородному листократу. Но говорят же, что верное сердце дороже алмазов, а еще что добрая жена мужа красит. Я, может, не модная, но стыдиться мне нечего, а за мужем ухаживать буду не хуже любой другой.
— Зора, вы венец моих мечтаний. Моя дорогая дочь скоро покинет отчий дом. В вашей власти скрасить одинокий закат моей жизни. Согласны ли вы стать леди Лайтли?
И он указал на портрет своей первой жены, а затем исполнил пантомиму, надев на палец Зоры невидимое кольцо. После этого он изобразил отчаяние, которое непременно им овладеет, если та отвергнет его предложение руки и сердца. В полной мере проявив актерский талант, он улыбнулся, ободряюще ей кивнул и с вопросительным выражением лица стал ждать ответа.
— Согласна, голубчик мой, — прошептала Зора и упала в объятья баронета.
* * *
«Вы удивительная, редкая женщина»
Спустя счастливых полчаса Зора вспомнила, что ее ждет хозяин, поэтому влюбленные нежно простились и сэр Карактакус возвратился к завтраку.
— Джесси, — сказал сэр Карактакус. — Ты ведь любишь своего бедного старого отца?
— Без сомнения, папá, люблю.
— Тогда ты, смею надеяться, обрадуешься, узнав, что мои преклонные лета скрасит общество славной, почтенной спутницы жизни.
— Мой милый папá! — воскликнула Джесси. — Что же, ты... ты и впрямь думаешь жениться?
— Так и есть, Джесси. Я полагаю, это более чем вероятно! Все-таки ты, мой милый дружочек, вскоре покинешь меня, и мне нужно найти тебе замену, иначе что со мной станет?
Глаза Джесси наполнились слезами, но то были слезы радости.
— Не могу выразить, мой милый, милый папá, как ты меня осчастливил!
— Уверен, ты примешь свою новую матушку всей душой, с должным почтением и любовью.
— Кого бы ты ни выбрал в жены, я приму ее как родную, — сказала Джесси.
— Ах, дитя мое! Да, Джесси, очень скоро я надеюсь повести к алтарю невесту, которая будет любить и уважать меня так, как я того заслуживаю. Она не из легкомысленных девушек, что витают в облаках, Джесси. Она женщина порядочного возраста и степенного поведения, но в то же время мила и проста в обхождении. Я женюсь на Зоре, кухарке мистера Радда.
— На Зоре! На милой, милой старой Зоре! Ах, в самом деле, я очень-очень рада, совершенно счастлива!
— Благослови тебя Господь, дитя, — сказал баронет. — Я знал, что моя любимица не осудит своего бедного старого отца за то, что тот поддался зову сердца, которое его никогда не обманывало. Я думаю... Нет, я уверен, что принял мудрое и дальновидное решение. Но, конечно, никто не назовет Зору красавицей.
— Зато она очень порядочная, очень чистоплотная и абсолютно, совершенно точно и капли в рот не берет, — с теплотой откликнулась Джесси. — А это стоит дороже красоты, дорогой папá. Красота поблекнет и сойдет с лица, а чистота почти бессмертна, потому что, вовремя заметив первые пятнышки грязи, ты сможешь легко их смыть. Ах, я уверена, вы будете счастливы!
И Джесси поспешила к Стэнли Радду, чтобы поведать о том, как превосходно зелье сделало свое дело.
— Стэнли, милый Стэнли, — сказала она. — У меня восхитительная новость: папá и Зора обручены!
— Очень рад слышать. Она станет ему превосходной женой. Какое удачное начало.
— А у тебя что нового?
— Ничего, только разослал всем зелье и жду, когда оно подействует. Кстати сказать, неожиданно прибыл епископ; он решил остановиться в доме при церкви, и я ему тоже послал бутылочку. Было бы неплохо найти епископу милую женушку, он ведь распоряжается приходом Кроули, который приносит тысячу восемьсот фунтов в год, а нынешний викарий как раз при смерти. Обязанностей немного, да и общество весьма непритязательное. Полагаю, там я мог бы пригодиться.
Глава V
«Патентованная оксигидрогенная любовная микстура мгновенного действия» обладала эффектом быстрым и мощным: не успел наступить вечер, как в Пловерли не осталось ни одного жителя старше тринадцати лет, который не был бы помолвлен. Вдовствующая леди Фитц-Сарацин, энергичная особа шестидесяти лет, обручилась с Альфредом Крипером, владельцем паба «Три скрипача», — чрезвычайно достойным человеком, который всю жизнь простоял за барной стойкой и не запятнал свою лицензию ни единым взысканием. Полковник Пембертон из поместья Гроув отдал сердце милой крошке Бесси Лейн, помощнице учителя, а его сын Уилли, лишь за день до того вернувшийся из Итона, заключил помолвку с добрейшей тетушкой Партлет — вдовой церковного сторожа. Лишь один человек так и не нашел себе пары — немолодой епископ, в высшей степени серьезный и добродетельный джентльмен. Он оказался в положении лишнего участника, оставшегося без места в игре в «музыкальные стулья». Впрочем, Стэнли Радд был этим даже доволен: он питал почтение к доброму старому епископу и считал, что в деревне нет ни единой особы, достойной стать супругой столь высокопоставленного духовного лица, — за исключением разве что прелестного ясноглазого создания с каштановыми волосами, уже обрученного с самим Стэнли.
До сих пор все устраивалось прекрасно: возможно, союзы, заключенные благодаря любовному зелью, были иногда чересчур смелыми с точки зрения сословной принадлежности влюбленных, зато во всех остальных отношениях они оказались в высшей степени удачными. Порядочные, честные, воздержанные в употреблении спиртного мужчины готовились вступить в брак с добродетельными женщинами, из которых непременно выйдут прекрасные жены и матери, — все говорило о том, что Пловерли вот-вот станет известен как единственный на земле островок абсолютного счастья. Лишь одна живая душа была печальна. Старый добрый епископ щедро прикладывался к снадобью — но в деревне не осталось никого, кто мог бы его полюбить. Грустно было видеть, как он, несчастный, исполненный любовной тоски, безутешно бродит по веселым лугам Пловерли, вынужденный обращать всю гамму чувств на бесплотную абстракцию.
— Нужно что-то сделать для епископа, — сказал себе Стэнли, глядя, как тот сидит в отдалении у изгороди. — Бедный старик буквально тает на глазах.
На следующее утро, когда Стэнли изучал текст будущей воскресной проповеди, только что полученной от издательской компании на улице Патерностер-роу в Лондоне, в библиотеку в сопровождении Зоры вошла наша милая Джесси и, упав на диван, разразилась душераздирающими рыданиями.
— Джесси, любовь моя! — воскликнул Стэнли. — Что случилось?
Он ласково обнял ее за талию и попытался развернуть к себе.
— Ах нет, нет, Стэнли, оставь! Не надо — право же, не надо!
— Что ты хочешь сказать, моя радость?
— О, Стэнли, Стэнли — ты никогда меня не простишь!
— Не говори так! Моя милая Джесси не способна совершить ничего непростительного. — Он нежно поцеловал ее в лоб.
— Не делай так, Стэнли, — нет-нет, этого нельзя!
— Нельзя, мистер Радд, — сказала Зора.
— А вы-то что вмешиваетесь, разрази вас гром?! — гневно вскричал Стэнли.
— Кричите не кричите, а только я все равно не слышу.
Стэнли, вспомнив про ее недуг, пантомимой изобразил, как человека раздражает гром, и постарался донести, что именно такая участь ждет кухарку, если та не прекратит донимать его неуместными замечаниями.
— Стэнли... Мистер Радд... — сказала Джесси.
— Мистер Радд?! — вскричал он.
— Я больше не должна называть вас Стэнли.
— Но почему, во имя всего святого?
— Я расскажу, если пообещаете не делать ничего ужасного.
Радд, уже готовый услышать самые убийственные новости, закрыл голову руками и разрыдался.
— Я любила вас — о, как любила! Вы были моей жизнью, моей душой! — сказала несчастная девушка. — Я думала лишь о вас днем и ночью, — и родник любви в моем сердце не иссякал.
Он застонал.
— По утрам я просыпалась лишь для того, чтобы печься о вашем счастье, а по вечерам ложилась спать, чтобы видеть во сне любовь, которой будет проникнута вся моя будущая жизнь.
Стэнли замер в неподвижности, все так же закрывая голову руками.
— Моя жизнь была посвящена вам, мое сердце билось для вас. Я дышала лишь для того, чтобы любить, уважать и почитать вас.
Стэнли наконец поднял голову. Лицо его покрывала смертельная бледность.
— Скажите мне наконец, — выдохнул он.
— Вчера вечером мне вдруг ужасно захотелось попробовать, каково на вкус любовное снадобье. Я буквально одну капельку капнула на палец. Потом я отправилась спать с мыслью о вас — и так же, с мыслью о вас, проснулась сегодня утром. Сразу после завтрака я вышла из дома, чтобы отправиться к вам, и, проходя через Булторнский луг, увидела епископа Челси, сидевшего на лесенке у изгороди. Я в тот же миг поняла, что, сама того не желая, оказалась под действием злополучного снадобья. В ужасе от своей невольной неверности — презирая свою несчастную слабость, ненавидя себя за то, сколько страданий доставлю святому, которым так долго восхищалась, — я не могла не признать, что мое сердце отныне и навсегда принадлежит одинокому, всеми покинутому епископу. Мистер Радд (ибо именно так я должна называть вас отныне), я рассказала почти все, что вам следует знать. Добавлю лишь, что мои чувства, разумеется, взаимны, и, если бы не сознание того, на какие муки я обрекаю вас, я была бы совершенно счастлива. Но, как бы ни полнилась радостью моя душа, у этой радости есть и горький привкус: я никогда не смогу забыть, что мое безрассудство — преступное безрассудство — омрачило жизнь человека, который лишь час назад был мне дороже всего на свете.
И Джесси, заливаясь слезами, упала на грудь Зоры.
Стэнли Радд, бледный и дрожащий, поднялся со стула и неверными шагами направился к маленькому столику. Он попытался налить себе воды, но, прежде чем ему удалось это сделать, в комнату вошел достопочтенный епископ.
— Мистер Радд, я не могу не думать о том, что должен просить у вас прощения, — ведь я снискал любовь девушки, к которой вы питали привязанность. Джесси, душа моя, успокойся.
Епископ бережно взял руки Джесси и, сняв их с шеи Зоры, поместил на свою.
— Боже милосердный, я потрясен до глубины души, — проговорил мистер Радд.
— Возможно, позже, когда я в полной мере осознаю постигшее меня беспримерное несчастье, я смогу говорить и вести себя спокойно. Пока же я не способен ни к тому, ни к другому. Я раздавлен — совершенно раздавлен.
— Не думайте, дорогой мистер Радд, будто я пришел сюда, чтобы усугубить ваши вполне объяснимые страдания, представ перед вами в роли счастливого соперника. Отнюдь. Я пришел сказать, что милосердный Господь призвал к себе бедного старого мистера Чадда, викария Кроули. Его больше нет с нами, а приход, как вы знаете, в моем распоряжении. Я собирался сообщить вам, что если это сможет каким-то образом возместить ужасную потерю, невольной причиной которой я стал, то приход — ваш. Он приносит тысячу восемьсот фунтов в год, обязанностей немного, а местное общество весьма непритязательно.
Стэнли Радд пожал доброму старому епископу руку.
— Восемнадцать сотен годового дохода не могут в полной мере возместить мне потерю Джесси.
— Мисс Лайтли, — деликатно поправил епископ.
— Мисс Лайтли. Но они смягчат удар. Я с благодарностью принимаю предложение вашего преосвященства.
— Мы про вас не забудем, — сказал епископ.
— Никогда-никогда! — подтвердила Джесси. — И нам всегда будет приятно видеть вас в епископском дворце — правда же, Фредерик?
— Ну... хм... гм... да, да, конечно. Всегда, — согласился тот. — То есть... ну да... всегда.
«Боже милосердный, я потрясен до глубины души, — проговорил мистер Радд»
* * *
Четырнадцатое февраля стало великим днем для Пловерли: в этот день все пары, соединенные действием любовного напитка, сочетались браком, а обвенчал их единственный оставшийся в деревне холостяк — преподобный Стэнли Радд. Еще через неделю он попрощался с прихожанами трогательной проповедью, после чего занял место викария в Кроули. Он до сих пор не женат — и вряд ли когда-либо женится. Мистер Радд оправился от своего несчастья, и они с епископом и Джесси не раз смеялись над обстоятельствами, при которых его преосвященство посватался к ясноглазой красавице и завоевал ее сердце. Сэр Карактакус умер в первый же год после женитьбы, и Зора поселилась со своей падчерицей во дворце епископа. Тот неустанно совершенствуется в искусстве пантомимы, но пока с сомнительным успехом. В последнее время он стал прибегать к рисункам, зачастую очень выразительным, хоть и не слишком искусным. Не исключено, что в недалеком будущем они удостоятся публикации. Серия из двенадцати последовательных изображений, которыми епископ сообщил теще, что если та не прекратит совать нос не в свое дело и вмешиваться в его отношения с супругой, то он в скором времени отправит ее восвояси, наверняка разойдется большим тиражом.
«…в этот день все пары, соединенные действием любовного напитка, сочетались браком, а обвенчал их единственный оставшийся в деревне холостяк — преподобный Стэнли Радд»
Об авторе
Сэр Уильям Швенк Гилберт родился 18 ноября 1836 года. Его отец, Уильям Гилберт, также был писателем — автором романов, волшебных историй, нравоучительных эссе и других работ; впрочем, его писательская карьера началась, когда сын уже стал взрослым. Хотя Уильям Гилберт-старший пользовался в свое время достаточно большой известностью, впоследствии слава сына полностью затмила его собственную.
В детстве Уильям-младший сопровождал родителей в длительных путешествиях по Италии и Франции, а в 1847 году семья вновь осела в Лондоне. Гилберт получил классическое образование — в частной школе Грейт-Илинг и в Королевском колледже Лондона. Сперва он работал клерком, затем, когда ему досталось небольшое наследство, сдал экзамены на адвоката, однако не слишком преуспел в юриспруденции. С 1861 года Гилберт публиковал в журналах рассказы, статьи, рецензии, карикатуры и комические стихи, поначалу видя в этом лишь дополнительный источник дохода.
Уильям Швенк Гилберт, 1878.
Фотопортрет У. Ш. Гилберта из цифровой галереи Нью-Йоркской публичной библиотеки
Пьесы Гилберт писал еще для школьного театра, однако первая его профессиональная постановка состоялась в 1863 году. Смешные, ироничные, полные абсурдных ситуаций, перевертышей и волшебных превращений, его комедии быстро приобрели популярность: в тогдашней Англии современный «легкий жанр» ассоциировался с чем-то вульгарным и неприличным, а пьесы Гилберта были веселыми, развлекательными — но вполне подходящими для семейного просмотра. Наибольшую славу ему принесли оперетты, созданные в соавторстве с композитором Артуром Салливаном. Первой их совместной работой стала опера «Феспис» (Thespis), поставленная в 1871 году, а с 1875 года композитора и драматурга объединил под своим крылом импресарио Ричард Д’Ойли Карт — и втроем они изменили английский театр.
Гилберт и Салливан написали вместе четырнадцать оперетт, включая такие безусловные хиты, как «Суд присяжных» (Trial by Jury), «Корабль Ее Величества „Пинафор“» (H.M.S. Pinafore), «Пираты Пензанса» (The Pirates of Penzance) и, конечно же, «Микадо» (The Mikado) — одну из самых популярных оперетт за всю историю театра. Коллаборация продлилась до 1891 года — хотя периодически возникали трения и Салливан, мечтавший заниматься более серьезной музыкой, несколько раз пытался отказаться от сотрудничества. Финальный конфликт начался со спора о том, кто должен оплачивать ковер, заказанный Картом для театра, а закончился полным разрывом отношений; позднее соавторов все-таки уговорили возобновить совместную работу, но две последние оперетты не имели большого успеха, и союз распался окончательно. В 1900 году Артур Салливан умер. Гилберт, переживший его на одиннадцать лет, после их разрыва написал только четыре пьесы.
В 1907 году Уильям Швенк Гилберт был произведен в рыцари — первым из английских драматургов удостоившись этой чести лишь за театральные заслуги.
Культурное влияние Гилберта и Салливана трудно переоценить. Их оперетты не сходят с подмостков уже более ста лет, переведены на разные языки, множество раз перерабатывались и адаптировались. Цитаты из них стали пословицами и поговорками, а отсылки к наследию Гилберта и Салливана можно найти повсюду, начиная с произведений викторианских авторов и заканчивая современной поп-культурой — достаточно вспомнить такие сериалы, как «Доктор Кто», «Симпсоны» или «Звездный путь». И конечно, огромное влияние оперетты Гилберта и Салливана оказали на развитие бродвейских мюзиклов.
Рассказ «Любовный эликсир» был впервые опубликован в 1876 году в рождественском выпуске газеты «График», а в 1890 году вошел в сборник «Фея Фоггерти и другие истории» (Foggerty’s Fairy and Other Tales), в котором Гилберт объединил свою раннюю прозу. Почерк автора просматривается явно: рассказ очень драматургичен и раскладывается на ряд ярких эпизодов, которые легко представить на сцене, а его основные мотивы и впоследствии использовались Гилбертом в пьесах и либретто. Образ волшебного зелья, стирающего все препятствия на пути любви, отсылает не только к шекспировскому «Сну в летнюю ночь», но и к опере Гаэтано Доницетти «Любовный напиток» — в 1866 году Гилберт переработал ее в бурлеск под названием «Дулькамара, или Маленькая утка и громкое кряканье» (Dulcamara, or the Little Duck and the Great Quack), ставший одним из его первых театральных успехов. В «Дулькамаре» также присутствуют и любовный напиток, и колдун — однако, в отличие от рассказа, поддельные. К такому приему, как волшебные предметы или снадобья, которые переворачивают реальность, создавая атмосферу фарса, абсурда, комедии положений, Гилберт прибегнет еще не раз. Нашлось в рождественском рассказе место и другому его излюбленному мотиву — сатирическому обыгрыванию викторианских сословных предрассудков. Впрочем, объектом иронии становятся не только они: попутно Гилберт посмеивается и над романтиками-метафизиками вроде Кольриджа, стремившимися найти «формулу любви», и над трансценденталистами, которые жаждали всеобщего равенства.
В конце концов рассказ получил театральное воплощение — в 1877 году Гилберт и Салливан создали на его основе оперетту «Колдун» (The Sorcerer). Правда, кроме общей идеи — любовного зелья и мечты главного героя о равенстве перед лицом любви — от рассказа в ней осталось не так уж много. «Колдун» был достаточно тепло принят публикой. Сойдя с подмостков, он после некоторой переработки вернулся на сцену в 1884 году и до сих пор продолжает свою театральную жизнь.