Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Плиний Старший. Естественная история. Том I. Книги I-II. М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2022. Под общей редакцией А.В. Подосинова, Е.В. Илюшечкиной, А.В. Белоусова
В последнее время вышли две публикации античного автора, которого ни в одну эпоху нельзя было отнести к числу фаворитов читательской публики, — Гая Плиния Секунда Старшего, от которого дошло до нас 37 книг «Естественной истории». Издательство Университета Дмитрия Пожарского выпустило первый том предполагаемого полного издания, в который вошли книги I и II; Калининградский областной музей янтаря выпустил последнюю, XXXVII книгу, посвященную драгоценным камням; его амбиции, очевидно, далее не простираются. Впрочем, книгу с балтийских берегов вряд ли будет легко найти, да и осуществление столь масштабных проектов — дело неспешное, так что полного переведенного Плиния русский читатель получит еще не скоро. Что же касается переведенного раньше, по объему лидирует искусство. Пока же, не оценивая качество обоих изданий (автор этих строк в силу разных в каждом случае причин не имеет на это морального права), имеет смысл порассуждать о том, нужен ли читателю — и для чего — Плиний Старший. Который, со своей стороны, был самым усердным и благодарным читателем в истории: если мы думаем обычно, что нет такой хорошей книги, у которой не было бы недостатков, то он, напротив, полагал: нет книги настолько дурной, чтобы из нее нельзя было извлечь никакой пользы. Читал он, как обычно читали древние, — ухом, а не глазом. И компенсировал возможный недостаток качества количеством.
Новичок, сталкивающийся с античной литературой, обычно удивляется одному фундаментальному ее отличию от современной. То, что входило в сферу изящной словесности, древние понимали совершенно не так, как мы. Мы ставим в центр прозаический роман; этот жанр существовал у греков и римлян, но для него даже обозначения специального не было. С другой стороны, вряд ли кому сейчас для получения изящных удовольствий придет в голову отправиться в Государственную думу или в суд; а выступления Цицерона перед сенатом, судебными коллегиями и народом заслуженно считались и считаются одной из вершин мирового прозаического искусства. Функциональная словесность — вплоть до кулинарных книг — тоже если и не проходит по разряду художественной, стоит к ней ближе, чем ее современные аналоги. С учетом этих факторов и стоит приступать к Плинию.
Сначала скажем несколько слов о нем как о человеке. Известно о нем немного, и примерно поровну — о его жизни и о его смерти. Плиний Младший, его племянник, пишет о дяде (III, 5, 7-8): «Ты удивляешься, что столько книг, при этом часто посвященных вопросам трудным и запутанным, мог закончить человек занятый. Ты удивишься еще больше, узнав, что он некоторое время занимался судебной практикой, умер на пятьдесят шестом году, а в этот промежуток помехой ему были и крупные должности, и дружба принцепсов [Веспасиана и Тита, которому посвящена „Естественная история“. — А. Л.]. Но был он человеком острого ума, невероятного прилежания и способности бодрствовать». Размеренная жизнь, привычка вставать рано (в этом отношении он нашел в императоре Веспасиане родственную душу) и постоянно трудиться, выслушивая чтение и за обедом... Чтение всегда с заметками... Лояльность и верность долгу (в роковой день он, командуя одним из двух флотов империи — мизенской эскадрой, распорядился оказать помощь густонаселенному побережью и лично отправился на место)... Плиния считают жертвой научного любопытства. Напр., Александр Радищев в «Песни исторической» пишет:
Тут, вождаемый алчбою
Сведения и науки,
Погибает старший Плиний.
Но погибнуть от жажды познаний — это совсем не римская смерть, а Плиний Старший — настоящий римлянин. Причиной его гибели было не любопытство, а то обстоятельство, что мысль об отказе от послеобеденного сна не могла прийти ему в голову. Его племянник так описывает этот момент (VI, 16, 12-13; вообще тем, кто захочет узнать о Плинии, следует в первую очередь обратиться к этому знаменитому письму его племянника Тациту): «Он обнимает струсившего, утешает его, уговаривает; желая ослабить его страх своим спокойствием, велит отнести себя в баню; вымывшись, располагается на ложе и обедает — весело или притворяясь веселым, — это одинаково высоко. Тем временем во многих местах из Везувия разлился, взметываясь кверху, огонь, особенно яркий в ночной темноте. Дядя твердил, стараясь успокоить перепуганных людей, что селяне впопыхах забыли погасить огонь и в покинутых усадьбах занялся пожар. Затем он отправился на покой и заснул самым настоящим сном: дыхание у него, человека крупного, вырывалось с тяжелым храпом, и люди, проходившие мимо его комнаты, его храп слышали».
«Естественная история» — энциклопедия. Она охватывает космологию, географию, антропологию, зоологию, ботанику, медицину и минералогию. Михаэль фон Альбрехт удачно называет один из медицинских разделов плиниева труда «настоящим кладом античных суеверий». Однако современному читателю, гордому своей научной подкованностью и твердым знанием того, что Земля вертится вокруг Солнца, а не наоборот, имеет смысл держать в уме, что в то время не существовало никакого знания, никакой мысли, которые можно было бы охарактеризовать как более «научные», чем то, что дает Плиний. Именно среди естествоиспытателей у него были великие читатели и почитатели.
Так, Жорж-Луи Леклерк де Бюффон, автор фундаментальной «Всеобщей и частной естественной истории», прославленный как ученостью и научными достижениями, так и блестящим литературным стилем, писал о предшественнике: «Плиний работал по значительно более масштабному плану, [нежели Аристотель,] и, может быть, слишком обширному. Он хотел обнять все, и, кажется, он измерил природу и нашел ее слишком малой сравнительно с протяженностью своего ума. Его „Естественная история“ охватывает, независимо от истории животных, растения и минералы, историю неба и земли, медицину, торговлю, навигацию, историю свободных и механических искусств, происхождение обычаев, наконец, все естественные науки и человеческие искусства; и что удивляет более всего — Плиний равно велик в каждой из этих частей. Возвышенность идей, благородство стиля еще более усиливают его глубокую образованность: он не только знал все, что можно было знать в его времена, но у него еще была способность с легкостью думать о значительном, которая приумножает науку. У него была тонкость мысли, от которой зависят изящество и вкус, и он сообщает своим читателями определенную умственную свободу, отвагу в мысли, каковая представляет собой зародыш философии. Его труд, столь же разнообразный, как и сама природа, всегда описывает ее в прекрасном виде. Это, если угодно, компиляция всего, написанного ранее, но это копия, сделанная столь крупными мазками, эта компиляция содержит вещи, объединенные столь новым способом, что ее следует предпочесть большей части оригинальных книг, рассматривающих тот же предмет». Его коллега Жорж-Леопольд Кювье, подчеркивая, что в интеллектуальном отношении Плиний не может конкурировать с Аристотелем, что это «автор без критики», все же характеризует его так: «Труд Плиния — один из ценнейших памятников, оставленных нам античностью, и доказательство поразительной образованности военного и государственного человека». Автор этих строк, занимаясь историей педагогики, нашел усердного читателя и поклонника Плиния Старшего в лице одного из воспитателей Людовика XIV — видного интеллектуала, философа-скептика Франсуа Ле Вэйе, автора трактата «О воспитании монсеньора дофина».
Однако замечательные человеческие качества, глубокая ученость и даже многовековая слава — недостаточные основания для современного читательского интереса. И здесь труд Плиния Старшего практически не имеет шансов. Он не является литературным шедевром (и тем более не станет им в самом лучшем переводе). Он безнадежно устарел в научном отношении. И наконец, он слишком велик. Такие люди, как Бюффон, способные на столь долгий и бескорыстный интерес, ныне сняты с производства и представляют собой продукт ручной работы — они формируют себя индивидуальным образовательным усилием, а не возникают в результате труда образовательных машин. Ну и, наконец, даже из этой горсти большинство увлечется скорее всего не Плинием.
Тем не менее его положение не безнадежно. У него есть одна сильная сторона, которая может сыграть и сейчас. Если мы выковыряем из его сочинения, как изюм из булки, забавные и поучительные истории и анекдоты, из них можно составить сборник, готовый удовлетворить самому взыскательному вкусу. В качестве иллюстрации поделимся рецептом ловли львов из VIII книги.
«Из диких зверей только лев проявляет мягкость по отношению к умоляющим. Поверженных он щадит, а если и проявляет свирепость, то больше по отношению к мужчинам, чем к женщинам, а к детям — только если совсем голоден. Ливийцы полагают, что он понимает моления. Я слышал от одной пленницы, вернувшейся из Гетулии, что она смягчила многих львов, которые нападали на нее в лесах, обращаясь к ним: она осмеливалась говорить, что она женщина, беглая, слабая, молительница зверя изо всех благороднейшего, повелителя над прочими, и она — добыча, которая недостойна его славы...
Указатель [состояния] львиной души — хвост, как у коня уши. И эти признаки природа уделила благороднейшим. Когда хвост неподвижен, лев мирен, мягок, похож на расточающего любезности, что бывает редко: чаще он гневается. Сначала он бьет по земле; когда гнев растет, он начинает бичевать спину, как бы для некоего возбуждения. Сильнее всего у него грудь. Какую бы рану он ни нанес — когтем или клыком, — из нее течет черная кровь. Но, когда он сыт, он безвреден.
Его благородство познается прежде всего в опасностях: не только в том, что, презирая стрелы, он долго защищается одним только страхом, как бы свидетельствуя, что его вынуждают; и когда он поднимается, то не так, как вынужденный опасностью, но как сердящийся на безумие...
Первым битву со многими львами устроил Квинт Сцевола, сын Публия, когда был курульным эдилом, а сотню гривастых выставил впервые среди всех Л. Сулла, будучи претором, — тот самый, который потом стал диктатором. После него Помпей Великий в цирке выставил 600, из них гривастых — 315. Диктатор Цезарь — 400.
Когда-то их ловля была делом весьма крутым, и в основном с помощью ям-ловушек. Когда государем был Клавдий, случай подсказал способ, и способ этот постыден для имени такого зверя. Некий пастух из Гетулии, когда на него нападал лев, набросил на него свой плащ. Это зрелище тотчас было перенесено на арену: такая дикая мощь невероятным образом цепенеет от легкого наброса, если покрыть голову, так, что его можно связать, и он не оказывает сопротивления. Стало быть, вся сила у него в глазах. Тем менее стоит удивляться, что Лисимах задушил льва, с которым был заперт вместе по приказу Александра».