«Она»
Город: Москва
Что читали:
Феминизм в общественной мысли и литературе. М.: Грифон, 2006;
Введение в гендерные исследования. В двух частях. Хрестоматия. М.: Алетейя, ХЦГИ, 2001.
Контакты: сайт
Сергей Витяев, старший преподаватель кафедры теории культуры, этики и эстетики Московского государственного института культуры: Что мы читаем? Мы читаем классику феминистской мысли. Есть по крайней мере три сборника: «Феминизм в общественной мысли и литературе», там в основном феминизм первой волны, потом «Хрестоматия гендерных исследований», а до третьего мы пока не дошли. По факту мы очень медленно идем, книжки большие. Отрывки там расположены в хронологическом порядке, поэтому по истории феминизма мы с черепашьей скоростью движемся. Пока добрались только до русского феминизма начала XX века. Вообще мне не очень нравится слово «ридинг-группа», вот в московских философских обществах подобные ридинг-группы называются «группы медленного чтения». У нас действительно такое медленное чтение, когда мы читаем отрывок, параграф, главку и сразу комментируем, свои реакции обсуждаем. Допустим, Мэри Уолстонкрафт, феминистка XVIII века, постоянно апеллирует к религиозности, к тому, что Бог создал людей равными — допустима ли сегодня такая аргументация? Возможен ли сейчас феминизм религиозный? И вокруг строится полемика.
Много спорили про феминисток-христианок в Америке, которые из квакерской среды вышли. Когда читали марксистских феминисток, в частности Клару Цеткин, ее воспоминания о Ленине, была тоже дискуссия. О чем? О том, был ли Ленин феминистом или все-таки сексистом — мнения разделились. Сейчас мы читаем социалисток и постоянно обсуждаем, ведет ли социализм к освобождению женщин или все-таки нет и нужны какие-то дополнительные условия.
Из литературных произведений читали Аполлинарию Суслову «До свадьбы. Дневник одной девушки». Она подружка Достоевского была и вообще известная писательница — если бы не андроцентризм нашей культуры, может быть, в одном ряду стояла бы со всякими там Толстоевскими, Тургеневыми, Чеховыми. Потому что пишет изумительно, конечно. Ну и это достаточно феминистское письмо, потому что оно показывает именно женский взгляд, женский опыт, женские страдания, женскую отчужденность. Это очень интересно.
Мы стали собираться летом 2016 года. Сначала собирались в клубе «План Б» на метро Кропоткинская, хорошее место было в подвальчике. Сейчас перебрались в библиотеку имени Фурцевой на метро Спортивная. Там очень прогрессивное руководство библиотекой, даже сами иногда приходят послушать. Сейчас у нас гуляющий график, но чаще всего встречаемся по субботам и по четвергам. В идеале, считается, все происходит в свободном режиме, но мы с вами понимаем, что должна быть какая-то ответственная личность — у нас есть модераторка Кира, она вешает объявления в социальных сетях, делает рассылку, приносит саму книжку и обычно ведет группу.
Новые люди приходят часто, но костяк — буквально человек пять-семь. Вообще, нам на самом деле очень не хватает людей, которые бы постоянно ходили и включались бы в дискуссию, потому что новенькие приходят и боятся, скромничают, а те, кто уже осмелели дискутировать, не всегда появляются. А ведь это на самом деле очень интересный формат обучения — глубинное проникновение в историю феминизма, фактически вживание. Так что я, наверное, посоветовал бы к нам приходить и не скромничать, а сразу включаться. Люди у нас собираются разных взглядов, пожалуй, кроме ультраправых — но вообще сложно себе представить, по крайней мере, в российской специфике, ультраправых феминисток... Вообще российское феминистское объединение «Она» задумывалось под лозунгом американской интерсекциональной феминистки Белл Хукс «Феминизм для всех». Это объединяющее движение, в рамках которого могут сосуществовать разные теории, взгляды, мировоззрения. Изначально была цель сделать идеологическое пространство между разными феминистками, которые при этом могут делать общее дело.
Лично у меня просто глубже стало понимание проблемы. Я и до этого занимался феминизмом, но в дискуссии можно рассмотреть вещи с разных углов зрения, все участницы привносят свой опыт. Кто-то замечает расистские или антирасистские моменты. Женщины с опытом материнства приходят и говорят о своем видении проблемы. Здесь ценен обмен опытом. Ну а на основе этого уже строится какое-то общее теоретическое видение — как говорил Альтюссер, «нет ничего практичнее хорошей теории».
No Kidding
Город: Москва
Что читали:
Joan Didion «Goodbye to All That», «Slouching Towards Bethlehem»;
Lydia Davis «A Few Things Wrong with Me», «The Letter»;
Chris Kraus «Discuss Rules Beforehand»
Контакты: фейсбук
Саша Шадрина, пиар-менеджер издательства «Самокат», основательница: «У нас очень мало издается современной женской литературы, только большие имена типа Элены Ферранте, и то с запозданием, или в Corpus’е штуки очень значительные, например, «Маленькая жизнь» — но это единичные вещи, которые сильно пробили западный рынок. А более нишевые тексты, повлиявшие на женщин на Западе, у нас не представлены. Мы все ориентируемся на мужской канон, в подростковом возрасте читаем Керуака, потом вырастаем до Фолкнера, и у нас нет женских текстов. Группа выросла из моей личной потребности читать современную женскую прозу. Я бывала на разных ридинг-группах — в Москве они вообще стали вырастать как грибы, и это очень здорово. Есть группы по феминистской теории, есть марксистские, есть даже ридинг-группы по теории современного танца. К нам ходят девушки, изучавшие литературу в университете, культурологи, киноведы, англофилы. Мужчины тоже приходят, но редко. Зато однажды гей-пара на свидании заходила.
Я немножко буксовала вначале, потому что моя идея мне самой казалась очень элитистской: дело в том, мы читаем тексты на английском языке. Но ведь не все владеют английским на уровне анализа текстов. Меня это смущало, потому что когда мы говорим про феминизм, мы говорим про инклюзивность, про доступность, про горизонтальность, но, мне кажется, что у нас очень обделенное поколение на современные женские голоса, и поэтому не хватает материала, нет канона текстов, которые помогают на раннем этапе этого процесса взросления. И мне приятно думать, что наша группа — это платформа для привнесения таких текстов в культуру.
Тексты, которые мы читаем, универсальны. Вот Джоан Дидион — да, действительно, в ее журналистских текстах 1960—1970-х годов много незнакомых реалий, но мы читали ее личные эссе, исповедальные и достаточно простые для восприятия. Например, «Goodbye to all that» о том, как она приехала в Нью-Йорк, прожила там восемь лет и уехала — это история молодой девушки, приехавшей в ту же Москву и, возможно, в ней разочаровавшейся. Или эссе Крис Краус — мне кажется, что ситуация в Высшей школе экономики очень сильно напоминает реалии ее книг: самое интересное здесь в том, как человек, который не работает в академической среде напрямую, постоянно пытается занять в ней какую-то нишу, а среда ее отторгает все время. И это прорывной текст. Как писали в журнале The New Yorker, Краус — первая юмористическая антигероиня, то есть героиня среднего возраста, неудавшаяся художница, которая находится в подчиненном положении по отношению к своему мужу и которую гетеронормативная динамика очень сильно подавляет. И вот она берет себя как рассказчика и выставляет в очень смешном свете. На мой взгляд, это очень освобождающий текст, мне было легко себя с ней идентифицировать. Вообще, чтение не ради какой-то глобальной правды, не ради языка, а ради идентификации себя с героем меня очень интересует. Это вид чтения, характерный для юного возраста, и мне кажется, что в зависимости от того, какими текстами молодые девушки окружены, формируются наша реальность, образ мыслей и образ жизни очень сильно.
Сейчас мы читаем больше текстов, которые рекомендуют участницы ридинг-группы. Например, Клариси Лиспектор, бразильскую писательницу. Мне хотелось бы экспериментальные штуки привносить. Допустим, есть твиттер «so sad today», очень популярный в Америке. И его создательница написала сборник эссе про депрессию и секс, про открытый брак — его было бы интересно обсудить.
Почему мы не читаем тексты российских авторов? В России в современной женской прозе просто нет среды, где появляются молодые тексты (в отличие от женской драмы или поэзии, которые, конечно, нишевые и не всем известны, но там всегда происходит много достойных вещей). Еще есть вопрос формы: современные западные тексты показывают, как много форма может выдержать, что стерты грани между фикшном и нон-фикшном, что текст может включать в себя имейлы, грубо говоря. Вообще, мы ищем правдивые вещи, и легче всего их найти в мемуарной прозе и дневниках. Это сфера, в которой было больше свободы из-за того, что там люди писали в стол, особенно письма интересно читать. Я помню, как подростком в 1990-е прочитала все письма Цветаевой, все ее записные книжки. Оттуда и растут копыта у моей ридинг-группы.
«Феминизм и современное искусство»
Город: Москва
Что читали:
Симона Де Бовуар «"Ситуация" и характер женщины»;
Ирина Жеребкина «Жак Лакан: феминистское введение»;
Оксана Саркисян «Гендер на российской художественной сцене»
Мика Плутицкая (Микаэла), художница, модератор: Идея ридинг-группы пришла в голову Жене Абрамовой, которая работала в библиотеке «Гаража». Женя предложила мне сформировать программу, и я с радостью согласилась. Это хороший инструмент для просвещения и вообще для гендерного образования, которого очень не хватает у нас в России. Так как «Гараж» — музей современного искусства, а я художница, мы сразу обговорили, что фокус будет не просто на феминистской теории, а на теории в контексте искусства. Весной 2015 года мы запустили пилот, а осенью того же года основную группу. На первые занятий пришло много людей, я думаю, что наплыв был, конечно, связан с тем, что это «Гараж», но потом часть людей отсеялась и постоянно ходили человек шесть. Я считаю, что это оптимально для ридинг-группы, больше уже сложно.
Мы сразу оговаривали в анонсе, что половину текстов придется читать на английском. Это, конечно, серьезное ограничение, оно отсекает кучу народу, но, к сожалению, ничего поделать нельзя, потому что на русском языке по современному искусству работ очень мало — фактически одна антология под редакцией Бредихиной, несколько хрестоматий и три каталога. Да, Симона де Бовуар переведена, но Симона де Бовуар — это 1950-е годы, а серьезная институциональная феминистская критика началась в 1970-х, и там практически по нулям, ничего не переведено. Даже когда мы говорим о российском контексте, без английского не обойтись. Например, очень хорошая исследовательская работа о современных российских художницах 1990-х — начала 2000-х написана шведскими феминистками. Замечательная книжка, но тоже, к сожалению, на английском.
Из неожиданностей за время работы группы могу вспомнить, например, что ожесточеннейшие споры вызвала тема трансгендерности. Мы даже изменили программу группы и выделили два занятия, чтобы обсудить тексты, ей посвященные. Это сами участницы инициировали, сделали ресерч про законодательство: в какой стране что можно, что нельзя, когда можно делать операцию, и как это регулируется. Группа поделилась на два лагеря и велись накаленные дискуссии, как этот феномен расценивать — что значит трансгендер с точки зрения феминизма? Одна половина говорила, что в трансгендере вообще нет никакого освобождающего момента, он давит на женщину еще сильнее, потому что, как известно, трансгендерные люди часто гендерный дисплей как бы утрируют. А вторая половина группы считала, что, наоборот, это потрясающий феномен, который показывает, что гендер формативен, что он не врожденный, а социальный конструкт, что его можно поменять и что трансгендерность не представляет из себя угрозы женщинам.
Вызвала сильный отклик феминистская ревизия истории искусства. Это комплексное направление в исследованиях — не то что мы просто узнаем новых художниц, хотя и это тоже, конечно. История искусства писалась на протяжении практически всей европейской истории мужчинами и только недавно появились в массовом формате женщины-исследовательницы. Мало того, что они женщины, они рефлексируют то, что они женщины. Это сложная область, которая задает не только вопрос «почему художниц было так мало?» но и, например, вопросы «а почему художницы вообще были»? Институциональных и социальных запретов у женщин было очень много, это очень трудно — заниматься искусством. Вопрос: благодаря чему у женщин все-таки получалось, порой успешно, что им позволялось делать, что нет, какие стратегии им приходилось использовать, чтобы быть профессионалами в этой среде? Грубо говоря, если мы вспомним вторую половину XIX века, мужчины-импрессионисты часто рисовали пленэр, городскую жизнь, кафе, Мулен-Руж. Понятно, что женщина-художница не могла пойти в кафе рисовать, потому что это было для дамы просто неприлично, и женщины по большей части рисовали ближайшее окружение. Детей, семью. Они не могли создать панорамный вид Парижа. В школе почти все сведения преподаются без рефлексии относительно гендера, про знаковых художников Ренессанса нам рассказывают, реализм, романтизм, и очень мало информации о том, что женщины-художницы находились в других условиях, что в принципе художницами обычно становились, когда у тебя папа художник. К сожалению, приходится эти знания получать сейчас, и у многих участниц группы похожая история.
Возможно, это было особенностью конкретной группы, но мне показалось, что для многих участниц важнее не столько тексты, сколько обсуждение — тексты были поводом, вокруг которых завязывалась дискуссия, и часто завязывалась на очень личном уровне. Мне показалось, что для участниц было важно, что это не только пространство, где обсуждаются академические статьи, но и повод отрефлексировать свою позицию, свой личный опыт, что был запрос на что-то среднее между ридинг-группой и группой роста самосознания.
«Синие чулки»
Город: Петербург
Что читали:
Светлана Алексиевич «У войны не женское лицо»;
Гузель Яхина «Зулейха открывает глаза»;
Дорис Лессинг «Расщелина»
Контакты: фейсбук
Василиса Сатирская, дизайнер-верстальщик «ИД Коммерсант», соосновательница: Мы не пускаем мужчин. У нас принципиальное условие в клубе — приходят только женщины. На этом настаивала моя соучредительница: что нужно безопасное пространство, в котором мы сможем свободно говорить. Сначала я была против — мне интересны разные мнения, и это казалось искусственным отсечением потенциальной аудитории. А потом я начала делиться опытом, который появился в рамках клуба, со своими друзьями и поняла, что действительно есть очень много неприятия со стороны мужчин.
Собрались мы впервые в сентябре 2015-го. Идея пришла случайно — мы с подругой сидели в кафе и решили, что раз мы много читаем и делимся друг с другом впечатлениями, почему бы нам не пригласить других людей? И, собственно, где сидели, там и решили собираться. Это чудесное место на Фонтанке, «BGL», там уютно, тихо.
Мы читаем довольно беспорядочно. Начиналось с того, что мы сели и стали думать, с чего бы начать такого фундаментального? С фундаментального не получилось, начали с «Манифеста ОПУМ». Потом, естественно, была Вирджиния Вулф, потом мы спохватились: «Так, почему Вирджиния Вулф? Это начало XX века, а что же до нее?» и взяли «Грозовой перевал». Вот так немножко по времени скачем. В этом сезоне мы увлеклись художественной литературой и читаем только ее, по очереди — один раз русский текст, один раз переводной зарубежный.
Мне лично интересна русская литература, поэтому я немножко ее лоббирую. Я находила русских писательниц начала XIX века, совершенно потрясающих, но малоизвестных. Например, Елена Ган. Ни одна из нас этого имени прежде не слышала, и мы поспрашивали — никто не знает. Еще я делала доклад по Анне Буниной. Мы боялись, что в силу нашего образования будем уходить в литературную критику, поэтому стараемся приглашать для дискуссий людей разных профессий: приходят психологи, социологи, люди, связанные с театром. У нас достаточно дилетантское чтение. Нас прежде всего интересует в тексте, что текст написан женщиной и что он изображает женщин. Есть тексты, которые написаны женщинами, но при этом практически не описывают женский опыт. Например, моя любимая писательница, Мария Галина, этим часто страдает. Почти во всех ее романах главные герои мужчины. Мы еще пока не дошли до этой авторки, и мне интересно будет обсудить, почему женщина пишет от лица мужчины, причем настолько регулярно, и как у нее это получается.
Но начать, собственно, хотелось с того, чтобы читать именно женщин про женщин. Вот к «Грозовому перевалу» большинство относится как к истории о романтической любви, а люди, прочитавшие текст более внимательно, могут найти там социальную историю. С феминистской точки зрения изображение женской судьбы там очень специфическое, и это был интересный опыт — посмотреть на известную книгу вот в этом ключе. Еще мы читали Гузель Яхину. Про нее много говорили, она была номинирована на премии, плюс интересная тема — национальный вопрос, тоже социально важная. Как правило, мы читаем белых женщин, и нужно себе напоминать о глобальном контексте. Мнения о книге у нас разделились. Мне показалось, что это интересно, но это такая премиальная литература. Не могу сказать, что она прямо-таки писала с расчетом на премию, но привкус премиальности меня сопровождал всю книгу. Слишком канонично, слишком предсказуемо, слишком читаемо, очень мало пространства для маневра. Но при этом, безусловно, важна тема судьбы женщины в XX веке в русской литературе, которая еще требует осмысления, потому что пока либо получается очень однобоко, либо вообще не получается. Еще «У войны не женское лицо» Светланы Алексиевич мы обсуждали. Тяжело очень читали — и сам текст тяжелый, и у всех, кто читал, было одинаковое ощущение переполненности мизогинией. Впечатление от подавляющего большинства историй, что женщина — это второй номер. Есть мужчина, который воюет и защищает страну, он человек, и есть женщина при нем, а женщины, которые воевали наравне с мужчинами, они как бы уже немного не женщины. И они не могут выйти замуж, а при этом у всех героинь идея, что предназначение женщины — обязательно вступить в брак. Было очень тяжело и вместе с тем понятно, что так все и было, не Алексиевич это придумала.
Еще я недавно делала доклад — все кроме меня отказались книгу читать, так что пришлось делать доклад — про Барбару Картленд. Она считается одной из самых известных беллетристок, авторок любовных романов. Мне было безумно интересно посмотреть, как у нее все работает. У меня была нарезка по одной книжке, там главная героиня сначала подается как относительно самостоятельная женщина, то есть оптимистичное очень начало, я даже удивилась, а потом встречает героя и начинает терять свою независимость каким-то незаметным, как бы естественным путем. Она в этого мужчину влюбилась, ну как бы влюбилась — у них общее приключение, они спасаются от погони, в какой-то момент он начинает проявлять к ней интерес, и она такая «ну ладно, хорошо», как бы соглашается на это. И там очень много по мелочам про его отношение к ней, как он фактически начинает считать ее скорее вещью, чем человеком, и прекрасный финал, в котором он просто ставит ее перед фактом, что они поженятся, даже не спросив ее мнения на этот счет. Эта романтическая история любви, будучи разобранной по деталям, получается очень сомнительной. Там нет ничего сложного, нет сложных метафор, только сюжет фактически. И когда сюжет такой простой и язык достаточно простой, все стереотипы вычленяются хорошо. Вообще, за полтора года деятельности клуба я стала феминистской — раньше я так себя не называла в силу того, что не занималась активизмом, а только исследовала вопрос. Но благодаря клубу я так много об этом думала и говорила с разными людьми, что поняла — это уже общественная деятельность. Так что это один из моих итогов прошлого года.
БОНУС: Write Like a Grrrl
Что это такое: курсы писательского мастерства для женщин в Москве и Казани
Основательницы: Саша Шадрина, пиар-менеджер издательства «Самокат», Света Лукьянова, филолог и журналист
Стоимость участия: 5000 рублей за курс из шести занятий
Контакты: сайт
Саша Шадрина, соосновательница: «Мы взяли готовый формат курсов, созданный британкой Кэрри Райан. Почему наши курсы только для девушек? Потому что с пишущими мужчинами бывает сложно находиться в одном помещении и участвовать в дискуссиях — очень много обесценивающих комментариев, они лучшего о себе мнения, чем женщины, и я думаю, что многих участниц это может подавлять. В женской группе все адекватно настроены и комфортнее работать. Не знаю, как в Казани, а в Москве информация о райтинг-группе распространяется по сарафанному радио, и ходят на нее журналистки московских изданий, то есть люди, которые профессионально занимаются текстами и при этом хотят писать художественную литературу, и это очень приятно. И у всех есть противостояние — работать за деньги и работать для себя.
Мы в курсе, с какими внутренними преградами сталкиваются женщины, особенно в письме. Женщины никогда не хотят отдавать сырой драфт, они всегда страдают, мучаются, надо его из них выбивать. Тогда как мужчина тебе даст очень сырую вещь, которую можно обсудить и потом довести до результата. Мужчины более настойчивые, я сама как автор очень часто отваливаюсь от редакторов, тогда как мои друзья-мужчины мне рассказывают, что вот им это чего-то стоило, но они дошли до публикации — и все эти вещи мы проговариваем на занятиях. Сам этот разговор и общение с людьми, которые сталкиваются с такими же проблемами, открывает глаза на то, что это проблема социальная в первую очередь, а не личная.
Что касается техник, то они те же самые, что на обычных курсах creative writing, но мы стараемся читать больше женских текстов и разбирать женские тексты, чтобы опять-таки было видно, что они вообще возможны. Есть камень преткновения — это занятия по диалогу, разбираем рассказ Хемингуэя, и я все пытаюсь найти ему замену, я уже обзавелась маленькими примерами из авторов-женщин, но все равно Хемингуэй является основным блоком занятия, и я все надеюсь, что мне попадется очень-очень хороший переведенный на русский рассказ, состоящий целиком из диалога и при этом написанный женщиной. Сильвию Плат мы используем, Джин Рис разбираем. Из русских писателей был Бабель, «Одесские рассказы» в теме «создание персонажа». Грэм Грин. Толстой тоже был, но я его выбросила при локализации курса. Толстой был утерян. Точнее, не я выкинула, выкинула моя коллега, но я не стала противиться. Я не помню, что именно там было, «Анна Каренина», может. Просто я стараюсь как можно больше современных текстов включить в программу, потому что если мы будем все время разбирать только Толстого, мы никогда вперед не двинемся.
Фото: Алёна Ермишина
Настя Полетаева, старший редактор The Blueprint, участница: Писательские фантомные боли знакомы очень многим людям, которые работают с текстам — копирайтерам, журналистам, редакторам. У меня когда-то давно был блог, абсолютно дурацкий, детский, такой вариант воображаемого друга, куда я выкладывала дневниковые и околохудожественные попытки — я к нему очень несерьезно относилась, но когда я его забросила, я поняла, насколько важной частью моей жизни он был. Последнее, что я писала с заявкой на что-то литературное, было еще в школе, это были совершенно чудовищные рассказы, где в конце все умирают. Потом я увлеклась журналистикой, начала публиковаться в одиннадцатом классе и совершенно забросила свои рассказы в стол. И вроде и начинать сейчас страшно, потому что ты же этого не умеешь, кто тебе вообще сказал, что ты можешь что-то писать? И при этом не начинать тоже невозможно, потому что мне мало моей работы, несмотря на то, что я ее люблю. И я решила, что на этих курсах мне помогут начать.
Я очень боялась, что нам будут говорить «Вот так писать надо, а вот так не надо, здесь побольше эпитетов, тут уберите сказуемое», потому что я знаю, что на некоторых курсах creative writing так делают. Я из-за этого даже поругалась с мамой. Я вся вдохновленная шла на первое занятие, рассказала ей, а она ответила: «Тебя там будут заставлять делать какие-нибудь странные вещи, ты потеряешь свой стиль» (как будто у меня есть какой-то сформировавшийся стиль). Оказалось, что это скорее воркшопы, нежели уроки. Первое занятие было похоже на семинар. Мы рассказали о себе, рассказали у кого какой опыт, связанный с текстами (там сидели абсолютно разные люди, пиарщики, журналисты, довольно взрослые писательницы детских книжек и женщина, которая пишет фэнтези). Мы перечислили проблемы, которые мешают нам писать, обсудили, что с ними можно делать, потом пришли к выводу, что ничего с этим сделать нельзя и все тлен, ситуация безвыходная. И на первом же занятии Саша <Шадрина> дала нам методику, которая мне кажется одним из самых ценных компонентов курса — она заключается в том, что надо писать по пятнадцать минут каждый день. Благодаря этому ты превращаешь ожидание музы в навык, которым можешь управлять, и борешься с рефлексией и бессистемностью, из-за которых много чего хорошего начинаешь и ничего не заканчиваешь. Причем ты не мог эти пятнадцать минут тратить на редактирование того, что написал в прошлый раз. Нужно было именно писать новое. Мне было сложно себя заставить делать что-то настолько непривычное, и страшно — ты же не знаешь, графомания это или что-то стоящее. Поэтому тебе заранее стыдно, и с этим, кстати, трудно справиться.
Остальные занятия были посвящены различным темам, допустим, сеттингу или диалогу. Диалог мы разбирали на основе «Белых слонов» Хемингуэя. Мы читали по-русски, но при этом Саша нам рассылала тексты современных женщин-писательниц для домашнего чтения на английском, эссе Сьюзан Сонтаг, например. Саше на самом деле не нравилось, что мы разбираем много мужчин-писателей, хотя, понятно, так сложилось, что в классической литературной традиции их больше. Мы разбирали Сэлинджера, один раз с моей подачи разбирали «Сумерки», потому что там правда очень хороший сеттинг. Это очень плохая книга с очень хорошим сеттингом. В основном была современная литература, конец XX — XXI век. Ты ночью рыдаешь над «Маленькой жизнью», а утром приходишь и разбираешь, как она сделана и что делает ее настолько живой.
Курсы держатся на трех главных вещах — во-первых, они дают тебе инструмент, который помогает бороться с прокрастинацией, комплексами, паникой, ленью — это очень отличается от российского подхода к написанию текстов, где все окутано романтической дымкой, и где-то рядом стоят Достоевский, Толстой, Татьяна Толстая вместе с Улицкой, все на тебя смотрят, и ты думаешь «нет, я недостоин». Во-вторых, курс дает тебе инструменты. Мы все за свою жизнь прочитали много книжек и даже их как-то разбирали, но никогда не смотрели на них с точки зрения писательства, а это очень интересно — как сделаны диалоги, описание пространства, персонажи, сюжет, действие. Никто это так в ВУЗах не преподает, и ты не можешь этим пользоваться активно. И в-третьих, было неведомое мне раньше чувство поддержки и полной безопасности — я думаю, во многом благодаря тому, что все слушатели были девушки. Я думаю, что в таком подходе есть смысл, ведь что бы там ни говорили мои бывшие преподаватели в университете, женщине до сих пор сложнее заниматься писательством, нежели мужчине. Все еще большинство писателей мужчины, все еще книги авторов-женщин стоят в розовых обложках на полках женской литературы. Насколько я знаю, именно из-за этого были придуманы эти курсы. Они помогают поверить в то, что ты тоже можешь, что ты не бестолковая.
Последнее занятие было посвящено тому, что мы уже написали. Мы распечатывали тексты и раздавали всем, как до этого раздавали распечатки писателей. И это очень странное ощущение: как будто меня раздели догола и заставили гулять в таком виде перед группой. Одно дело, когда твою журналистскую статью критикуют, ругают, а тут обсуждение воспринимается как что-то гораздо более личное. До этого на одном из занятий мы зачитывали отрывки, и я тоже зачитывала. Я помню, что мне было очень стыдно, и потом я пару дней не могла себя заставить ничего делать, но ничего, я со всем справилась, и это перестало быть страшно. И это очень полезно, я считаю.
Я думаю, что очень много девушек так и не решаются начать писать, так и не решаются ничего публиковать просто потому, что «вроде как это какая-то глупость». На первом занятии мы обсуждали, что тут собрались журналисты, пиарщики, редакторы, и нам было легко выбрать профессию, даже если родители изначально были не в восторге, потому что все равно у тебя есть трудовая книжка, пресс-карта, зарплата. А если ты хочешь стать писателем, тебе никто не выдаст трудовую книжку, ты только сам себя можешь им назвать, и в 90% услышать: «хватит уже дурью маяться». И эти курсы придуманы для того, чтобы объяснить, что это не ерунда, и даже если это ерунда, то, во-первых, продолжай ее делать и, возможно, ты сделаешь что-то хорошее, а во-вторых, ты сам никогда не можешь заранее знать, насколько хорошо то, что ты делаешь и более того — никто не может это знать, и смысл в том, чтобы просто делать, потому что так все-таки больше шансов сделать что-то достойное, чем если не делать ничего.